Александр Ломтев - Лента Мёбиуса Страница 7

В узелках у нас что было. Хлеба большая горбушка – ржаного. Реже лепёшка. Яйца, в русской печке печенные, – вкуснятина, это тебе не на газу в кастрюльке… Да, ну огурцы – или свежие, или солёные, картофелин несколько штук, опять же печёных, бутылка молока, тряпочкой или газеткой заткнутая… Что еще…

– Колбаса, – подсказал я.

– Ты что, – колбаса! Колбасу в те поры в деревне и по большим праздникам не видели. Бывает, мяса кусок или курицы, соль, конечно, лук зелёный или репчатый. Дядька сырой лук не любил, так что я зеленый носил. Садились тут же, у комбайна, и прямо на стерне обедали. Фуфайку какую-нибудь бросишь, чтобы не кололась… А один раз ночью…

– Погоди, – придержал я дядю Васю от дальнейшего впадения в детство, – ты про Большачку хотел..

– А, да! – Ну, вот как-то жали не так далеко от села, и я пошёл к дядьке пешком, напрямки. И есть там такое место, про которое говорили, что там плохо что-то. Ну, старались туда без дела не ходить. Ребятишки смеялись, конечно, над этим. Гагарин в космос слетал, а тут такие суеверия, косность… Вот я там и шёл – тропка выходит на круглый холм, на холме кольцом берёзы, внутри кольца – поляна, тоже круглая, и трава там высокая. Ну, иду, прохожу под берёзами, а в центре поляны остановился. Красиво очень мне показалось. Берёзы высокие, стройные, шелестят, трава шёлковая, небо синим кругом над головой в зелёной кайме берёзовых верхушек, а в вышине невидимые жаворонки заливаются. И такая благодать. Я узелок поставил да в траву и повалился – так хорошо было. Смотрю, как облачка по небу бегут, кузнечиков слушаю, не жарко, ветерок веет, травой и полем пахнет, комбайны где-то недалеко стрекочут, машина гуднула… Я вдруг понял, не знаю даже, как это описать, что вот это вот – и есть счастье. Вот бы вечно так всё шло и шло. А что будет дальше – хорошее?

И вот только я это подумал, как всё изменилось. Главное – тишина. Полнейшая. И так всё странно. Ни кузнечиков, ни жаворонков не слышно, трава замерла, берёзы застыли… Словно мне уши заткнули, или будто я на дне озера оказался. Смотрю – ветра нет, а облака по небу в три раза быстрее несутся, даже мне показалось, что облака на месте стоят, а это поляна вместе со мной летит куда-то! Ох, я и испугался! И, главное, пошевелиться не могу, даже головы не повернуть. И тут краем глаза вижу, как из-за берёз вышла высокая, очень высокая женщина в белом балахоне с капюшоном и идёт мимо меня. Сердце у меня заколотилось, только бы, думаю, не заметила! А почему не хочу, чтобы не заметила, и сам не знаю. Но не хочу. И вдруг она лицо ко мне поворачивает, а лица… нету! То есть что-то есть, как бы и глаза, и рот, и даже прядь волос из-под капюшона, но размыто, словно сквозь марево – не узнать. Я весь потом холодным облился, и при этом меня в жар бросило, как такое может быть – не знаю, но было. А Большачка шаг как будто призамедлила, и в голове у меня такое началось! Даже и не опишешь. Как будто мне в мозги что накачивать стали… В общем, потом, по жизни, как только что мне предстояло серьёзное делать или решить что-то, на меня такое же вот состояние на секунду-другую накатывало, и знаешь, сразу становилось ясно, как быть. И ни разу еще не ошибся. Вот помнишь, меня пару лет назад в бизнес звали? Миша– Чужой лично приглашал. И деньги большие светили, а я – все ещё удивлялись – не пошёл. Василий Иванович пошёл. И через полгода убили его, помнишь?

Эту историю я помнил, действительно, было такое…

– Ну вот. Случайность?.. Да-а… тут Большачка вдруг капюшон скинула, а на лбу пятна, она руку подняла, а на кисти нескольких пальцев нет. И вдруг как дунуло, гул пошёл, думал, берёзы переломятся! Зажмурился я и с травы как ошпаренный вскочил. Смотрю, а вокруг всё по-прежнему: никакой Большачки нет, как не было, кузнечики безмятежно стрекочут, жаворонки пуще прежнего заливаются, березы шумят, и облака по небу потихоньку шкрябают… Схватил я узелок да как дёрну на звук комбайнов. Хотел дядьке всё рассказать, но не смог, язык не поворачивался… Так никому и не рассказал, тебе вот первому… Я потом всё думал, думал – к чему же это она мне показалась. Перед этим-то её у нас, говорят, видели в сорок первом, прямо перед войной. А тут что? Потом только понял – это она к Перестройке показалась. Предупреждала…

Я смотрел на дядю Васю, а он смотрел куда-то в далёкое прошлое застывшими глазами, давно потухшая папироска его меж пальцев едва заметно подрагивала, а на лбу серебрились бисеринками капельки пота. А было не жарко. Вечер уже был.

Лента Мёбиуса

– Ферапонтыч, ты всё-таки научный сотрудник, – сказал дядя Вася, подходя к доминошному столу под летним тополем. – Так вот, объясни мне одну штуку.

– Давай попробуем, – пробормотал Ферапонтов, не отрывая взгляда от шахматных фигур; поскольку столик хоть и был доминошным, но иногда на его поверхности возникала и шахматная доска. – Что за штука?

– Ну, ты знаешь, есть такой феномен – лента Мёбиуса.

– А, да, забавная штука, – оживился Ферапонтов, – лента с одной стороной… казус такой физический…

– Как это – с одной стороной?! – в свою очередь оживился щербатый Витёк, который, несмотря на свою бомжеватую внешность и неистребимую тягу к крепкому алкоголю, любил и неплохо знал шахматы. – Так не бывает.

– А вот, смотри, – Ферапонтов оторвал от лежащей тут же газеты длинную узкую полоску, свернул её в кольцо, но перед тем как соединить края, один край развернул на сто восемьдесят градусов. – Вот теперь у этой ленты одна сторона.

Дождавшись пока восхищённые фокусом Витёк и болельщики тщательно проверят феномен, дядя Вася продолжил:

– Да, так вот, лента – это ведь часть плоскости? А если мы возьмём не часть, а плоскость вообще? Что будет?

– Как – плоскость вообще? – не понял Ферапонтов.

– Ну, лента будет не в сантиметр шириной, а уйдёт в бесконечность. Но раз часть плоскости можно свернуть в ленту Мёбиуса, то и вся плоскость должна сворачиваться. Не может же у части иметься одно свойство, а у целого – другое. Вот я и спрашиваю, что будет?

Все посмотрели на Ферапонтова. Тот долго молчал, потом сказал:

– Надо подумать, – и кивнул Витьку, – ты пока ходи, давай, чего рот разинул.

Игра продолжилась, но все видели, что Ферапонтыч не на доске, глаза его затуманились, смотрели сквозь фигуры, и партию Витьку – впервые за многие годы – он с треском продул.

– Ты, дядь Вась, ему почаще такие вопросики подбрасывай, – улыбнулся во весь свой неопрятный рот довольный Витёк. А Ферапонтов какое-то время сидел задумчивый, от матча-реванша отказался и, в конце концов, сказал дяде Васе:

– Жаль, я в этой сфере не силён… А вот ты зря в своё время в институт не пошёл. У тебя мозги исследовательские, нестандартно мыслишь.

И все с уважением посмотрели на дядю Васю, а Витёк аккуратно сложил газетную полоску и молча спрятал её в карман своего потрёпанного пиджачка.

Евгения

Они ходили за окнами, переговаривались, посмеивались, на них была серо-зелёная форма и странного вида пилотки. И непонятно, ходят ли они просто так или ищут нас. От этого и было очень тревожно. Главное, некуда бежать. Дом стоял на голом месте, три окна и одна дверь. Нет, еще дверь в соседнюю комнату. И когда я услышал шаги на ступеньках крыльца, я дал своим команду – все в другую комнату! Едва мы успели переместиться, в дом ввалилась целая группа. Они стучали сапогами, бренчали оружием, громко что-то говорили. Евгения стала говорить с ними, и я удивился, не знал, что она понимает их язык. На секунду даже подумал, не с ними ли она, не выдаст ли. Но Евгения, спиной отступая к двери во вторую комнату (я наблюдал в щель), что-то спокойно и даже со смешком говорила им, и один раз они в ответ засмеялись. Тут я увидел, что она, заведя одну руку за спину, делает мне какие-то знаки. Тут я вспомнил про лаз! Ну, конечно же!

На цыпочках, пригнувшись, чтобы меня не было видно в окно, я подкрался к задней стене комнаты и под валяющимся там барахлом нашёл люк. Жестом показав, чтобы все спускались в лаз, я стал пристраивать к ручке люка гранату. Уже забираясь в лаз, я посмотрел в окно и оцепенел. Один из них смотрел прямо на меня! Он прижал лицо к стеклу, отчего нос его сплющился и стал похож на поросячий пятачок. Наши взгляды скрестились, и он тут же отпрянул от окна, и я услышал, как он тяжело забухал сапогами к крыльцу. Ничего, успеем! Там, в лазе чуть дальше, я знал, толстая металлическая дверь, с ней они полдня провозятся.

Я прикрыл люк и снял с гранаты чеку. Теперь едва люк откроют, граната взорвётся и тут же сдетонируют снаряды, заваленные барахлом. От них мокрого места не останется. Лаз был довольно просторным, не приходилось даже нагибаться. Бомбоубежище, что ли, здесь было? Мои уже ждали за дверью, и едва я прошёл, они со скрипом закрыли её и задраили на несколько задвижек. Всё!

И только когда мы уже порядочно прошли по узкому подземному коридору, до меня дошло: ведь если они найдут лаз и откинут крышку люка, взорвутся не только они, погибнет и Евгения! О, чёрт! Я остановился. Мои тоже застыли. Похоже, они всё поняли. И едва я двинулся назад, тут же схватили меня, навалились и потащили дальше.