Елена Сазанович - Тенета для безголосых птиц Страница 7

– Юрка, эти десять лет ты пишешь роман с условным названием “Фауст и Мефистофель” про себя?

И, похоже, попал точно в цель. Раскрутин вздрогнул, как от неожиданного удара в челюсть. Даже в полутьме я почти физически почувствовал его перепуганный взгляд. Наверное, даже взрыва он не настолько испугался.

– Ну же! – наступал я, – Отвечай! Только два слова – да или нет!

– Да! – вскрикнул он. – Да, черт тебя побери!.. Кстати, почему бы и нет! Это не самый худший роман. И – опять же – я не единственный его автор.

Юрка, первым поплатившийся за «правдивую» игру (к слову, по собственной инициативе) резко замолчал. Возникла неловкая пауза.

– Да-а-а, – удивленно протянул Дроздов, и в темноте вспыхнул огонек его сигареты. – Вот как все получается. Теперь все ясно…

– Да что тебе ясно, – как-то устало и грустно возразил Юрка. – Ни черта тебе не может быть ясно.

– А я давно все знала, ну и что, – Лада в знак солидарности присела возле Юрки на корточки и обняла его.

– Да ничего, – сердито пыхтел сигаретой Дрозд. – Абсолютно ничего такого! Подумаешь! Один из самых талантливых студентов нашего курса. Пусть слегка расхлябанный, слегка безответственный стиль… Но сколько легкости! И при этом – философии и социального накала! А я-то думал, куда пропал Раскрутин? А он оказывается никуда пропадать и не собирался! Он, оказывается, по прежнему пишет!

Женька наконец удостоил Юрку вниманием, повернувшись к нему.

– Просто пишешь за другого, какого-нибудь бездарного жлоба, и за это получаешь деньги. Если не секрет, сколько тебе платят? За сколько ты продаешь свой талант?

– Не секрет, – по-прежнему грустно ответил Раскрутин. – Я не продешевил, будь уверен…

– Прекратите, – вмешался наконец я. – Дрозд, если на то пошло, это вообще не наше дело. Каждый сам выбирает свой путь. И продать имя еще не значит – продать душу.

– Как знать, – Дроздов был категоричен. – Все начинается с малого, с малюсенького. В начале твои романы присваивает другой, потом, глядишь, и твою судьбу. Отредактирует ее и назовет своим именем. Не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Пустое место, ошибка природы, позавчерашний мираж. А был ли мальчик Юра? И было ли у него детство, отрочество и юность? И ради кого он решил не быть? Ради бездаря и денежного мешка, ради ничтожества, которому вдруг вздумалось с жиру потеснить на Олимпе других?.. Нет, это уже выходит за рамки личностного, это уже потакание мерзости, наглости и бездарности. Это уже – преступление.

Женькина сигарета потухла, и он перевел дух.

– Это мое преступление, Дрозд, – спокойно ответил Юрка. – И это мое имя. И это моя жизнь. И если я хочу быть пустым местом – это тоже мое право. В конце концов, ты не допускаешь, что мне это нравится? Слава – это всего лишь суета, зависть и троекратное приумножение врагов. А мне во всяком случае никто не мешает. А еще платят. Хорошо платят за мой покой. И за мою, кстати, очень счастливую жизнь.

Опять повисло молчание, потому что в Юркином голосе слышалось мало счастья…

Раскрутин первым вышел из игры, и ему теперь было проще. В отличие от нас он уже не боялся правды. Его правда была уже вынесена на суд. Будто освободившись от чего-то, он вскочил, подошел к стене и изо всей силы затарабанил по кирпичам.

– Черт побери! Вытащите вы нас когда-нибудь из этого ада!!!

И лишь эхо ответило ему:

– Да-а-а!!!

Юрка уселся на место, вызывающе громко чирикнул спичкой, досчитал до четырех и передал другому. Маленький огонек еле теплившейся правды вновь прошелся по кругу. Теперь судьба (в виде потухщей спички) остановилась на Женьке Дроздове, отомстив ему. Вопрос теперь был за Раскрутиным. И я заметил, как они в упор посмотрели друг на друга. Первым не выдержал всегда выдержанный Женька.

– Ну же, я к твоим услугам.

Теперь Юрка затянулся сигаретой и выпустил в потолок несколько колечек дыма.

– Скажи, Дрозд, великий критик под фамилией Дежнев – это ты?

И глубокомысленно замолчал.

– Да, – коротко и спокойно ответил Дрозд.

– Так я и думал. Тебя выдал всего лишь стиль. Хотя… Хотя я долго сомневался. Ты не продавал имя, ты всего лишь его изменил. Хотя гораздо честнее было – подписывать свои творения своей же фамилией. Я бы, например, тогда меньше обижался.

– Обижаться на правду вообще нельзя. И не важно под какой фамилией она звучит, – отрезал Дроздов.

– Смотря в какой форме она высказана. И вообще, если это правда.

Мы словно находились в зрительном зале, наблюдая непонятную завязку неизвестного спектакля. Но мне эта пьеса уже становилась неинтересной. В конце концов, это их личное дело. И Юрка озвучил мои мысли.

– Ладно, Дрозд, кто старое помянет… Считай, я забыл. Главное, сегодня ты развеял мои сомнения. Конечно, мне было бы легче, если бы ты не был Дежневым…

– А мне нечего стыдиться, Раскрутин… Ты ведь – мой институтский товарищ, поэтому я и поставил другую фамилию. Я посчитал, что так будет корректней. Эту фамилию уже хорошо знали, и было глупо ее менять. Даже ради тебя. Критик Дежнев пришелся читателям по вкусу. А ты сам понимаешь, что такое сейчас критика, если ее просто нет.

– Низкий литературный уровень, перепевы ведущих классиков, жалкие потуги на философию, претенциозность, отсутствие идеи и мысли – это ты называешь корректностью?

– У тебя хорошая память на плохое, – голос непробиваемого Дроздова предательски дрогнул.

– Ошибаешься, у меня всего лишь хорошая память на поворотные моменты. Именно тогда я все послал к черту и решил прекратить все игры в совесть и переживания за судьбы Отечества. Как оказалось, свободные места для совестливых и честных тоже разобраны. А я решил просто жить. И, думаю, сделал правильный выбор.

– Легко же ты сдался, Раскрутин. Когда я разложил тебя на лопатки, ты ведь был далеко не мальчиком.

– Может, и нет. Но я был слишком молод, чтобы не поверить ведущему критику Дежневу, славящемуся своей честностью и борьбой за правду. Хотя гораздо больше такие, как вы, любят себя в борьбе, чем саму борьбу. Вы торчите от своей положительности и совестливости. И вам вас достаточно. Сами же орете на каждом углу, почему вас так мало поддерживает интеллигенция. И сами же не желаете никого пускать в свой круг. Не дай Бог, кто-то посягнет на это. Святые места заняты. Почему-то вы считаете, что право на любовь к человечеству заслуживаете только вы… Все это довольно мелко… И о какой корректности ты говоришь. Будь я тысячу раз бездарен, ты не имел право так со мной поступать. Ведь я обратился именно в ваше издание! Вот и получается простая арифметика. Вас не мало, вы просто хотите, чтобы вас было мало. Так проще пробраться на страницы истории.

– Да прекрати ты истерику, Раскрутин! – заорал Женька. Хотя именно он и был сейчас близок к истерике. Ему очень не нравился такой разговор. – Глупость какая! Что ты несешь!

– Ни черта не понимаю! – в сердцах выкрикнула Лада. – Ни черта! К черту ваши местнические споры! И к черту вашу игру в правду! Я хочу домой! Я просто хочу домой.

Она вскочила с места, побежала, споткнулась о сломанные кресла, упала и громко расплакалась. Дроздов бережно приподнял ее и отвел на место.

– Пойми, Лада, правды на двоих не бывает… Если нас здесь пятеро… И если уж так получилось… Четыре стены и надежда на утро… Но мы обязательно отсюда выберемся. А до утра еще есть время. И его нужно попросту убить. Пойми, это всего лишь игра. И не более.

Мы вновь уселись кружком. И вновь спичка пошла по кругу. На этот раз она обожгла тоненькие пальчики Вари. Она тут же сжалась в колючий комочек, ожидая не менее колючего вопроса от Лады, сидевшей справа и гордо забросившей голову вверх. Лада садистски наслаждалась этой минутой, растягивая удовольствие. А, возможно, придумывала вопрос побольнее. Хотя я знал, что у таких дам каверзные вопросы просто вертятся на языке.

– Скажи, Варенька, – зловеще протянула Лада, – это ты все придумала и устроила?

– Я не понимаю, – голос Варежки дрогнул.

– Все ты понимаешь, милая… Все!

– Нет же, честное слово… Я не… Я понятия не…

– Лада, – сурово я обратился к Мальевской. – Что за вопрос? Из области абстракции, сюрреализма? Понятно, что ты в этом поднаторела. Но правила игры требуют ясности.

– Ну да! Вечно эти проблемы с девчонками! – веселился Раскрутин. – Ничего толком не умеют – даже задать толковый вопрос.

– Поконкретнее хотите? Попонятнее? – кипятилась Лада. – Хорошо, пусть будет по-вашему. Пусть! Варя, Варенька, Варежка! Это ты позвонила мне на утро после выпускного и гнусавым голоском «незнакомки» заявила, что Юрка Раскрутин провел ночь с Варенькой? То есть с тобой? Что у них была та-а-акая любовь! Ну же, отвечай? Ты или нет?

– Я не… Я никуда не… Не звонила… Я не…

– Ну уж нет! – Лада подскочила к Варе и, присев на корточках, вцепилась ей в плечи. – Ну уж нет! Выходит, что все обязаны выдавливать из себя правду, какой бы гнусной она ни была, а ты, как всегда – исключение. Милая, нежная, очень женственная Варенька имеет право на ложь? Ну уж нет… Говори, ты? Ты? Ты?…