Алексей Жданов - Подхватить зеркало. Роман с самим собой Страница 7

Казалось, что одета она была всегда в одну и ту же длинную, плотную темно-серую клетчатую юбку и в две шерстяных кофты крупной ручной вязки. От неё всегда пахло чем-то непонятным, цветочно – приторным, искусственным. Когда урок был плохо выучен, то этот запах нёс с собой неприятное ощущение приближающейся опасности.

Всех детей Карина (так, упрощённо звали её за глаза и взрослые и дети) почему-то учила по большим советским книгам: «Самоучитель игры на фортепиано» и «Школа игры на фортепиано». Уже через несколько месяцев занятий, она предлагала родителям своих учеников купить ноты Черни, Шмидта, Баха, Шумана, Бетховена, Сметаны, Шуберта, Шопена, превосходно изданные Лейпцигским издательством.

Поначалу подполковник Малютин посмеивался: «Господа офицьеры хочут дать своим чадам культурное, понимашь, образование». Однако не удержался и тоже пригласил Карину Альфредовну. Теперь Борька и Вовка по очереди терзали старинное пианино «Блютнер», которым скромно гордился их отец. Через полгода «Блютнер» увезли в неизвестном направлении, и в просторной гостиной появился роскошный концертный рояль «Бехштейн» на хрустальных конических подставках.

Увлечение музыкой оказалось настолько заразительным, что теперь во многих офицерских домах появились пианино, – у кого старые, «Беккер», «Хофман», «Вайнбах», у кого появились пахнувшие свежим лаком, малогабаритные «Рёниш», «Циммерман», «Петроф». Но подполковника Малютина никто так и не сумел переплюнуть.

Как и для многих детей, для меня началась пытка. Гаммы, аккорды, арпеджио, этюды. «Откуда взялась эта чёртова немка?» – зло думал я и опасливо косил влево, где рядом на стуле с прямой спиной сидела приторно пахнущая Карина Альфредовна. Действовало на нервы, что почти всегда у неё были обнажены верхние, длинные зубы, которые закрывались губой только в момент, когда она записывала элегантной шариковой золотой авторучкой, купленной в Западном Берлине, задание в тоненькую советскую тетрадь.

Карина была строгой учительницей и не выносила русского разгильдяйства и лени. Она без малейшего стеснения делала выговоры родителям своих учеников. Её, в частности, раздражало, что я никак не хотел привыкнуть к правильной постановке кисти. Начинал играть нормально, а через пять-десять тактов кисти рук опускались все ниже и ниже. Карина срывалась и переходила на родной язык: «О, mеin Gott! Apfel!» – громко говорила она и больно тыкала острым карандашом в ладонь снизу. «Яблоко! Представь себе, что ты держишь яблоко! Понял?» – с затаённой угрозой спрашивала она. Через какое-то время, безмолвно сидящая в уголке комнаты мама не выдерживала и предлагала: «Карина Альфредовна, давайте кофейку попьём». Ура! Наступал долгожданный перерыв!

Мама варила настоящий кофе из зерен «Арабика», купленных в Елисеевском магазине, или в гастрономе в высотке на площади Восстания. Перед варкой обжаривала на чугунной сковороде, потом перемалывала на ручной кофемолке. Такой кофе могла позволить себе далеко не каждая немецкая семья в ГДР. Настоящий кофе в Германии был дорог. По всему дому разливался чудный аромат благополучия и комфорта. К кофе подавались бутерброды с хорошим сыром и сырокопчёной колбасой. Как-то раз, во время очередного кофейного перерыва, Карина не без гордости сообщила, что она училась «в Петерсбурге», в консерватории, которую, кстати, закончила до революции и моя бабушка по отцу.

Перерыв скоро заканчивался. Я снова садился за инструмент, Карина приближала свое строгое лицо, теперь от неё пахло не цветочно-приторно, а смесью пережеванного с хлебом сыра, копчёной колбасы и кофе. Она тихо, но настойчиво продолжала повторять: «Не опускай кисти! Представь, что у тебя в ладонях по яблоку».

Что бы там не говорили, но Карина Альфредовна была отличным педагогом, и марки не зря брала. Из Советского Союза доходили сведения, что её ученики успешно поступали в музыкальные училища разных российских городов, а две девочки поступили в знаменитое Гнесинское училище в Москве.

Я был плохим учеником – ленивым, нетерпеливым, своевольным, и быстро возненавидел тупые гаммы, аккорды, арпеджио и бесконечные этюды Черни, Шмидта. Карина мучилась со мной, имевшим, по её мнению, абсолютный слух.

Ноты всё больше сковывали меня. Мне не терпелось играть то, что нравится, то, что хотелось, а не какую-то скучную классику. Я рано стал подбирать по слуху, поразив своих родителей и их приятелей очень верно и четко сыграв в ля-миноре, сразу же, с левой рукой «Аргентинское танго» из только что увиденного слезоточивого кинофильма «Моя бедная, любимая мать» и «Албанское танго», безумно популярные в пятидесятые годы. Теперь ни один воскресный обед с папиными сослуживцами не обходился без моего выступления. Моим родителям было, чем хвалиться. Ни одна офицерская семья в городке не могла представить своим гостям ребёнка, прилично играющего по слуху популярные ресторанные вещи. Начало было положено и мне пришлось расширять свой репертуар.

Через некоторое время затея с обучением музыке у подавляющего большинства семей закончилась, как говорят в Одессе, обычным гешефтом, – покупкой пианино в ГДР и пересылкой их в Союз исключительно для немедленной продажи. Среди офицеров было немало оборотистых людей, желавших как можно больше выжать из своего пребывания за границей. Эти люди, с точки зрения моей мамы, неважно питались, и сильно экономили. В основном, продукты брали с продовольственного склада. Наиболее ухватистые офицерские жёны умудрялись отправить по три, а то и по четыре инструмента! Не случайно, вплоть до середины семидесятых годов, комиссионные магазины в городах СССР были уставлены пианино разных марок и возрастов, а так же щедро представлены гобеленами, хрусталем, фарфором и другими гэдээровскими промтоварами, которые можно было встретить в Союзе каждом приличном доме.

Мои родители не были деловыми людьми. Они не копили на машину, на дачу, на строительство дома. Жили не шикарно, но уж точно не бедно, как говорится, в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая.

Отец рассказывал, что в мае сорок пятого в Праге командование подарило ему две (!) трофейные легковые автомашины, но он не стал возиться с их оформлением и переправкой в Союз. Он просто… от них отказался. Помню, рассказывал он об это совершенно спокойно (зачем мне вся эта возня?), а слушатели смотрели на него как-то странно. Мама привезла из Праги только английские настенные часы, ей понравился их мелодичный бой, и какие-то столовые приборы из нержавеющей стали.

Изредка советских офицеров возили на экскурсию в Западный Берлин. Возвращались они оттуда слегка обалдевшими, словно побывав на другой планете. Капиталистическая витрина Запада была намного богаче и нарядней, чем восточно-немецкая. Германская Демократическая Республика ещё только строила социализм, а там уже во всю свирепствовал капитализм.

Наши военные врачи из разных источников каким-то образом узнавали про новейшие медицинские препараты, разработанные и испытанные в капстранах (почему-то считалось, что они лучше), и если кто-то из родственников или друзей заболевал, то они заказывали лекарства Карине Альфредовне. Она беспрепятственно ездила к своим родственникам в Западный Берлин. Тогда ещё не было Берлинской стены.

УРА! Мы – первые!

Начальная школа в Белице была до четвёртого класса. В пятый класс детей советских офицеров возили в Потсдам, который местные остряки в шутку называли «поц – дам». Возили нас на новеньком, пахнувшим свежей краской (точно так же, как и советские игрушечные самосвалы) автобусе «Прогресс» человек на двадцать.

12 апреля 1961 года, как обычно, утром, мы ехали на занятия. В моём портфеле в специальной пластмассовой коробке находился, заботливо приготовленный мамой завтрак: два большущих бутерброда – немецкий серый хлеб, напоминающий наш сегодняшний «Подовый», щедро намазанный сливочным маслом, внахлест уложенными на него тонкими эллипсами «салями» и большое сочное яблоко.

Наш «Прогресс» неторопливо катил по великолепному немецкому автобану. Нас то и дело легко и деловито обгоняли щегольские Мерседесы, простенькие Рено, Ситроены, кургузые Фольксвагены-жуки со скоростью 150 километров в час (это я узнал у нашего водителя). В автобусе негромко работало Московское радио. И вдруг! СООБЩЕНИЕ ТАСС! Громко и торжественно. Водитель прибавил звук. ЧЕЛОВЕК В КОСМОСЕ! Наш советский человек! ЛЁТЧИК – КОСМОНАВТ, МАЙОР, ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ГАГАРИН! Мы вразнобой закричали «УРА-А-А!», ещё не понимая, что это значит для нашей страны. Водитель, вероятно потрясённый сообщением, сбавил скорость и аккуратно съехал с автострады на обочину. Остановился, выпустил всех на апрельскую траву. Мы как сумасшедшие орали «УРА» и прыгали счастливые и гордые за Советский Союз.