Александр Калинин-Русаков - Другие люди (сборник) Страница 7

Витька замолчал, будто неожиданно запнулся за что-то, потом негромко добавил.

– Ссыльный он, как и я. По пять лет нам дали.

– Понятное дело, – почесал за ухом Федот.

Он долго смотрел на свои мозолистые руки, потом негромко проговорил.

– Ты вот что, Витёк, про то, что ссыльный, не больно-то переживай. Тут через одного все такие. Нам теперь чего, не жить? Или дожидаться, куда «они» опять укажут? Как бы не так. Жить будем и радоваться всем «им» назло. Ты только, писатель, с молу не размазывай, это тебе не краска. Бери её, где погорячее, да в паз-то вжимай, вжимай, чтобы впитывалась. Глядишь, Андрюха когда-нибудь, вместо того чтобы утонуть вместе с неводником, спасибо тебе скажет. А вот то, что книжку собираешься написать, это молодец. Она ведь, жизнь наша, будто следы на снегу: придёт время – растопятся. И всё, стало быть, не осталось ничего. Не было вроде как бы нас вовсе. А возьмёт образованный человек книжку лет через сто да прочитает. Ему интересно будет, а заодно людей вспомнит тех, что раньше жили. Получается, что нас. Да хоть эту самую секундочку взять. Ты же её тоже, небось, собираешься описать? Правильно?

– Конечно, – кивнул Виктор. – Вся наша жизнь секундочки. Писатель для того и работает, чтобы эти секундочки запечатлеть в стихах или рассказах.

– Ты вот, Витька, всё посмеиваешься, а сам того не представляешь, какое серьёзное дело задумал. Беспокоюсь только, поймут ли нас те, что через сто лет книгу твою читать будут. Сомнения есть, конечно, но ты, Витя, пиши. Одна только просьба, всю правду напиши, как она есть на самом деле, а не как в «ихних» газетах, где всё гладко да красиво. Потому что врут там всё, а враньё, оно кому нужно?

На следующий день неводник, легко соскользнув с покатов, шлёпнул днищем о воду и затих. Загремели вёсла, Федот оттолкнулся от берега, ловко через длинный нос запрыгнул на борт, несколько раз, наступив на край борта, качнул неводник из стороны в сторону, прошёлся туда-обратно, зачем-то попрыгал на корме, разогнав по сторонам волны. Наконец показал на вёсла:

– Давай, на ход проверим.

Андрюха только этого и ждал. Гена ловко устроился на корме. Можно было отправляться.

– С Богом, – прошептал негромко Федот и перекрестился.

Неводник податливо заскользил, отражаясь темными боками в неподвижной, ещё студёной глади.

– Хорошо идёт, легко. Угадали, стало быть, с обводом, – не сбивая дыхания, проговорил Федот.

– Никогда у меня не было собственной лодки, да ещё такой. Э-эх, – радостно выдохнул Андрей.

– Не было до сего времени. А теперь, стало быть, есть, – шумно дыша, ответил Федот.

– Ну-к а, подтабань, развернёмся. Ага, смотри, в поворот хорошо идёт, не кренится. Славная посудина получилась, – заключил, наконец, Федот и широко улыбнулся. – Поздравляю, Андрюха! Удачи тебе на нём.

– Да чтобы рыбы по борта! – улыбался с кормы Геннадий.

Витька, в отличие от всех, был необычайно спокоен. С видом Петра Великого он значительно молчал, стоя на носу и широко расставив ноги, пристально вглядывался в горизонт.

Не знали ни Федот, ни кто-то другой, чего они видят там, за горизонтом, эти другие люди? Своё что-то, непонятное всем остальным. Особенный они народ. Не такие, как все. По-другому глядят на всё вокруг, саму жизнь понимают по-своему. Но, что характерно, интересно с ними. Знают много, мир повидали. Письма вон получают из Москвы, Ленинграда, а Витька ещё из Архангельска, от друга своего Иосифа. Ту самую фотографию с «Авророй», оказывается, Ося изготовил. Витька после сознался. Чего тут скажешь, если «поперёшные» они.

В тихой деревенской жизни последние события не могли остаться незамеченными. Сарафанная демократия не дремала, поскольку оставить всё как есть и не перемолоть в мелкую труху было бы неправильно. Местом для обмена мнениями у прекрасной деревенской половины по-прежнему оставался магазин. Всё решал случай. Он выбирал: собрать всех в сельмаге сейчас или подождать, пока истомятся ожиданием. Мнений по любому поводу было ровно столько, сколько в деревне баб. Единства в их рядах традиционно не наблюдалось. Одни были рады тому, что мужики за последнее время несколько урезонились, даже пить вроде бы стали поменьше. Другая женская половина пребывала как раз наоборот в тревожном ожидании и сильном беспокойстве, чуя всей своей женской сутью, что ничем хорошим случившееся затишье не закончится. Уж лучше бы пили, как раньше, спокойней было бы. Да к тому же, какое тут спокойствие, если до сих пор непонятно, что произошло с Федотом и Андрюхой? С какой такой стати они пить совсем перестали? Делами вдруг занялись. Отчего такое случилось? Очень даже любопытно знать. Вдруг деревенские мужики какой заговор задумали? Жили ведь до этого все вроде как на виду. А теперь? Непонятно. Бессонница и тяжкие раздумья окончательно одолели баб. Дальше так продолжаться не могло. Нерешённый вопрос стал для них непереносимым испытанием.

Вот и Люська в свою очередь тоже не понимала, радоваться ей или подождать, поскольку товарооборот по водке упал, но в то же время вырос по культтоварам, конкретно по телевизорам. В целом по магазину прирост был хороший. Люську даже премировали за перевыполнение плана в прошлом квартале. Она-то знала, кого за это благодарить. Раньше купила бы Федоту бутылку, выставила, и все были б довольны. А как же теперь? Ну не пьёт человек, совсем бросил. И кто бы мог в это поверить. Понимая, что ответа нет, Люська вздохнула и начала фасовать сахар по килограмму.

Как всегда, к вечеру стали собираться бабы. Всем было доподлинно известно: Федот с мужиками спускают сегодня на воду лодку. Вот и маялась слабая половина деревни в ожидании ответа на ставший в начале весны вопрос. Разговеется сегодня Федот вместе с бригадой или нет? Прогноз не сбывался. Все обещанные прорицателями сроки прошли, а он всё никак не шёл за бутылкой.

После того как Клавдия с Надюхой вошли в магазин, тишина недолго провисела под фанерным потолком. Захариха, не раскрывая рта, будто от боли у неё свело зубы, вдруг запричитала:

– Ой! Сказала бы ты, Клавдия, или хоть ты, Надюха, чего это с вашими мужиками происходит. Поговорить некогда, все в заботах. Мужики как мужики раньше были, а теперь как будто сказились.

– Почему же сказились? Делами занимаются, ничего вроде особенного, – пожала плечами Клавдия.

Не желая отставать от Захарихи, следом начала Лидка с молоканки.

– Как это ничего особенного? Тебе-то вот хорошо. Сапоги тебе Федот купил? Купил. Пальто новое справил? Справил. А про духи твои чего сказать? Разве возможно такие деньги отваливать за один единственный флакончик? Только ведь у тебя дня рождения вроде бы не было, да и женский праздник, похоже, закончился. С чего это всё вдруг? За что это тебе всё да ещё сразу?

– Тебе что, Лидуня, тоже хочется? – засмеялась Клавдия.

– Не то чтобы хочется, но отказываться не стала бы, – поджала губы Лидия.

– Ой, тётя Лида, перестаньте, – заступилась за Клавдию Надюха. Уважает тётю Клаву муж, любит, вот и заботится. Побольше бы таких.

– Ты, Надюха, молодая ещё, не понимаешь. А уж мы-то знаем, куда вся ихняя любовь направлена, – вступила молчавшая всё это время известная сплетница почтальонка Раиса.

Всё женское население очень любило её за способность постоянно разносить по деревне кроме почты ещё всякие тихие, но очень интересные новости. Иногда она попадала в чью-либо немилость за разглашение особой «тайны», но поскольку любопытство окружающих было сильнее этого, её вскоре великодушно прощали, ссылаясь на болтливость и специфику работы. Затем всё начиналось сначала.

Райка, ступая, будто цапля по сору, не спеша шла от окна в сторону прилавка, приговаривая:

– Ты ж пойми, Клавдия, мы не от зависти какой, упаси Бог, а от интереса, – монотонно говорила она, скосив глаза в угол, будто там кто-то был. – Прямо сил нет, как хочется знать. Сознайся, что же надо эдакое сделать с нашими мужиками, чтобы они тоже образумились? Уважь, Клавдия, народ, расскажи. Как тебе это удалось?

Клавдия растерялась, зардела щеками, потом, словно ученица, вспомнившая ответ, широко улыбнулась.

– Так Федот скоро со своей бригадой подойдёт. Сами у него и спросите.

Неводник остался у кромки воды, чернея обводами смоляных боков. Довольные, они ещё долго стояли на краю яра, любуясь своим творением, ещё и ещё восхищаясь его размерами, ходом, красотой, плавностью линий.

– Дело сделано, теперь можно и до дому, – неспешно устроившись на телеге, сказал Геннадий и тронул вожжи.

На просыхающей дороге, словно в тетрадке по грамматике, отпечатались четыре ровные полосы железных ободов. Когда телега уже свернула за поворот напротив дома Ивановых, Федот тихо проговорил:

– Так-то вот, Андрюха, остались, получается, мужики на земле. У самого дел невпроворот, а он помочь приехал. Работу свою на память тебе оставил. Такое помнить с ле дуе т.

Входная дверь в магазин привычно хлопнула, и оттого, что в повисшей тишине Федот услышал тиканье часов с безголосой кукушкой, он понял: попали они на какое-то коллективное собрание. Значительная часть женского населения их явно поджидала. Федот, несколько оторопев, остановился перед плотной шеренгой женщин. Витька с Андрюхой и вовсе решили задержаться у порога.