Александр Етоев - Порох непромокаемый (сборник) Страница 7

– Вырастешь, тогда и узнаешь.

Потом прокашлялся и говорит:

– Плохое вы место выбрали для курения, ребята. А если пожар? Вот и парта здесь есть деревянная, и бумажки тоже в углу.

Тут до нас наконец дошло.

– Василий Васильевич, честное слово… – Женька выбил кулаком из груди пыль. – Мы ж… Сашка, а ну дыхни!

Я выпустил из себя весь воздух, который был, а Женька выпустил свой.

Василий Васильевич недоверчиво покачал головой.

– А табаком тогда от кого пахнет?

Мы показали на железную дверь чердака.

Директор потолкал дверь, легонечко по ней постучал, потом приложил ухо.

– Понятно, – сказал он спустя секунду.

Что – «понятно», мы так и не поняли.

Я стоял, опершись ладонями о перила, ждал, когда же он нас отпустит. Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.

Ждал – ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не удержавшись, – тоже, и я ухнул вперед затылком, опираясь на деревянный рельс. Хорошо – ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.

Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня заносило вбок и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.

Четвертый этаж, третий, второй – подо мной уже была пустота. Я летел, подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.

Удар – в глазах потемнело, лишь одна печальная звездочка сияла мне из пустой глубины.

Я смеялся, я был ей рад, я читал ее простые слова. И вдруг понял, что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.

«30 лет на страже счастливого детства». Звездочка была круглая, как медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта черной пиджачной диагональю, застегнутой на блестящие пуговицы.

– А вас, Филиппов, – сказал директор веселым апостольским тенорком, – завтра, когда пойдете на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.

15

Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы, но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с директором, но это он, по-моему, врал – с директором был я, а не Женька, это я помню точно.

А Женька стоял тем временем в коридоре и разбавлял серым своим костюмчиком тоску зеленую стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий Васильевич. Капитонов был по-своему прав.

Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена. Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.

Василий Васильевич молча поглядывал на часы – он поглядывал на них уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял

пригвожденный к стенке печальным взглядом директора.

– Ага. – Василий Васильевич щелкнул пальцем по циферблату. – Как родители? Живы-здоровы? А вообще – как? Ладно, это потом. Идемте.

Они пошли под тихую мелодию швабры: первым – Василий Васильевич, за ним – Женька, думая тревожную думу.

Они миновали учительскую и не зашли – странно.

Прошли мимо двери кабинета директора – Василий Васильевич на дверь даже не посмотрел.

Подошли к тумбе в конце коридора – с тумбы, с кумачевой подстилки, добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.

Директор обошел тумбу и пальцем поманил Женьку.

Сначала Женька ничего не заметил, потом разглядел на бледно-зеленой стене незаметный прямоугольник двери.

– Слышал, вы играете на баяне? Дело нужное, развивает на руках пальцы.

Женька спорить не стал. На баяне так на баяне. Куда же все-таки он меня ведет?

Руки Василия Васильевича покоряли недра карманов – это он искал ключ.

– Да… – Лицо его сморщилось. – Музыка… – Ключ не подавал голос. – Музыка, чтоб его. Был же, точно помню, что был. Брякал еще. – По морщинам, как по ступенькам лесенки, побежали паучки пота. Он давил их на губе языком, потому что были заняты руки. – Вам мой ключик не попадался? Был же, брякал же, я же помню…

Нет, Женьке ключик не попадался.

Одно плечо директора опустилось чуть не до пола, другое поднялось, как качели, сам он перекосился, но лицо почему-то сделалось радостным и спокойным.

– Дырка! Самая натуральная дырка! Ну-ка, ну-ка? Дырка и есть. – Он вытащил из карманов руки и хлопнул ладонями по коленям. – И что мне теперь, молодой человек, прикажете с вами делать? Ключ-то – того, потерялся ключик.

Василий Васильевич, чтобы Женька не сомневался, вывернул наружу карман и потряс перед учеником прорехой.

– А моя-то – я ж ей целый год говорил, моей-то. Зашила б, говорю. Потеряется, говорю, ключ-то. Женщины…

Внезапно он замолчал; рука его потянулась к незаметному дверному квадрату.

Там из замочной скважинки торчал злополучный ключ.

– Нашелся. – Василий Васильевич нежно подергал пропажу за блестящее ушко. – Живой.

Директор отворил дверь. За дверью было темно.

– Прошу, – обернулся он, приглашая. – Осторожнее, здесь порог. – Он кивнул подбородком вниз.

Послышался деревянный стук; это его голова ударилась от кивка о притолоку. Василий Васильевич повернулся, чтобы оценить вмятину, по плечи ушел за дверь, забыл про порог, шагнул – и ухнул в темный проем.

Раздался грохот; темнота выстрелила сорок пятым калибром полуботинок жертвы собственной осторожности; уворачиваясь от ребристых подошв, Женька сделал рывок спиной и с силой врезался в тумбу. Гипсовая голова Ильича, потеряв единственную опору, прочертила в воздухе завиток и упала на Женьку сверху.

– Что же вы не идете – идите. – Из проема протянулась синяя от чернил рука и выдернула Женьку из-под обломков. – Так, минуточку. Где-то у нас был выключатель. – По привычке Василий Васильевич начал шарить в карманах брюк.

Скоро выключатель нашелся, но почему-то не в кармане, а на стене, и с третьей или четвертой попытки в комнате загорелся свет.

Странная это была комната. Мрачные эвересты пыли упирались чуть ли не в потолок. Поверхность, которую покрывала пыль, чем-то напоминала лунную – кратеры, обломки породы, острые цепочки хребтов, вздымающихся над океаном пыли. И ничего живого. Лишь в углу на ленточке паутины семиногий паук-инвалид обгладывал мушиное перышко.

Первым делом Василий Васильевич запер дверь изнутри. Потом замешкался, как будто засомневался, туда ли они попали. Ноздри его задвигались, брови съехались, как створки разводного моста, а глаза задумчиво потемнели.

Но попали они, похоже, туда. Директор вытащил из-за пазухи хрустящий рулон бумаги и развернул. На нем была нарисована карта: кратеры, обломки породы, остроконечные цепочки хребтов. И все это в красных крестиках и жирных восклицательных знаках.

Василий Васильевич пальцем провел по карте, потом посмотрел вперед, сравнивая натуру с изображением. Кивнул: все, видно, сходилось. Потом закатал штанины и уверенно зашагал вброд.

Женька медлил. Идти не хотелось.

– Сюда. И ноги – ноги держите выше. Не то всякое может быть.

Они достигли противоположной стены. Василий Васильевич остановился и пропел сипловатым голосом: «Трим-бам-бам». Потом повернулся к Женьке:

– Я ведь тоже – хе-хе – того. В смысле музыки. Не на баяне, правда. На других инструментах. Но грамоту от ДОБРОХИМа имею. – И, снова затянув «трим-бам-бам», спросил: – Узнаёте?

Женька пожал плечами.

– Побудка. Ну а теперь?

Женька опять не узнал.

– «Похоронный марш» Мендельсона. Странно, что не узнали.

Он замолчал и вновь посмотрел на карту.

– Здесь, – сказал он решительно. И уперся в стену рукой.

Под рукой оказалась дверь. Она скрипнула и открылась. Василий Васильевич улыбнулся – скрип был очень знакомый.

– Мендельсон, – подмигнул он Женьке и кивком указал вперед.

Из-за двери пахнуло сыростью. Показалась полукруглая стенка в пятнах люминисцентной плесени и черные решетки ступеней, бегущие по спирали вниз.

– Идемте. – Василий Васильевич тронул ногой ступеньку и, придерживаясь за низенькие перила, первым шагнул в колодец.

– Здесь круто, смотрите под ноги – пятая ступенька шатается. С перилами тоже поосторожней.

Теперь он что-то насвистывал. Женька шел, стараясь не оступиться.

– А танец с саблями вы играете? Трудная музыка. У меня редко когда получалось. Но я как думаю: главное, если его исполняешь, – нельзя забывать о саблях. В конце концов, об этом и танец – о саблях.

Лестница не кончалась, она штопором буравила глубину, и в глазах рябило от веера однообразных ступенек.

– Я ведь и стихи когда-то писал. Сейчас… как это… Ага, вот. «Раз Пахом понюхал дым и записался в ДОБРОХИМ». По-моему, хорошо, правда?

Что там внизу, гадал про себя Женька. Какая жаба сидит там на дне колодца? И есть ли у него дно?

– Ступенька. Осторо… – Женька успел заметить лишь всполох черной диагонали да бледные огоньки пуговиц.