Александр Морейнис - Люди и боги. Триптих (сборник) Страница 7

– О, Елена, любовь моя!

Уронив на землю меч, поднимает изменщицу с колен, порывисто прижимает к груди. Елене больно от рельефной бронзы Менелаевых доспехов, но она молчит, терпит.

– Успокойся, милая, успокойся, – жаркими поцелуями Менелай осыпает женушкины щеки и губы, и глаза, и волосы. – Забудем! Забудем все и начнем жизнь сначала. О, Елена, любовь моя!

Стоя в сторонке, слыша странноватый диалог братца с женой-изменщицей, Агагемнон только почесывает в голове. Думает: всегда, с самых юных лет я понимал Менелая, мы были как одно целое, но сейчас… И в какой-то момент, возмущением преисполнен, даже делает движение в сторону парочки, но тут же одергивает себя – а может так и надо… Не буду вмешиваться, пусть будет все, как будет.

В разграбленном и сожженном, усеянном трупами городе делать больше нечего, и уже через два дня Менелаевская флотилия из шестидесяти кораблей, отчалив от берега Малой Азии, берет курс на запад, к берегам родимой, долгожданной Греции. На фоне алых парусов флагманского корабля – воссоединившиеся супруги. Ветер треплет черные кудри Елены и светлые вихры Менелая, сплетены их пальцы, глаза застелены влагой счастья. Душещипательная картина.

В состоянии полнейшего душевного спокойствия эта женщина прожила до глубокой старости и так же спокойно перешла в мир иной. Я, Аякс Теламонид, думаю, что в груди у нее на месте сердца был камень. Впрочем, это мое мнение о ней мало кто разделял там, на Земле, мало кто разделяет здесь, в темном царстве Аида. Женщина как женщина… Да, кокетка, да разрушительница сердец, да, ради собственного благополучия способна на что угодно, но разве бывают женщины иные – совестливые, принципиальные? – Риторический вопрос.

То ли дело внешне, тут она – о! О! Прекрасная Елена!

Ровненький, чуть вздернутый носик, маленький тонкогубый рот, широко распахнутые карие глаза в обрамлении пушистых ресниц. Белая, что по мне слишком белая, кожа. Росточком невелика, грудью и бедрами скромна, худощава. Волосы на лбу перехвачены алой – в тон подрумяненным щечкам – лентой. И всегдашняя чуть смущенная, чуть наивная улыбочка, из тех, что как бы проекция душевной доброты, на самом деле – наработанный образ, лицедейство. Будь эта женщина не знатного рода-племени, никто б не обратил на нее внимания, тем более, не назвал прекрасной, то ли дело, когда это дочь самого Зевса…

Ах-ах-ах, подумать только…

Да у него, Главного из богов, по всей Греции столько любовниц, столько обоего пола детишек-ребятишек, что он, можно предположить, и половины их не помнит. Ни одну смазливую бабенку не пропустит, будь она хоть царицей, хоть пастушкой. Тощих и пышногрудых, бледных аристократок и смуглых крестьянок, юных девушек и дамочек в возрасте – всех Зевс почтит, как это принято говорить о боге, к тому же наиглавнейшем, своим вниманием. Как-то похитил деву, приняв образ круторогого быка. А как-то похотью снедаемый, превратился – подумать только – в дождик, да не простой, а золотой; сквозь зарешеченное окошко каплями проник в темницу, где томилась его очередная пассия, и прямо там ее, на пыльном и слежавшемся тюремном тюфяке – ну да, верно – почтил высочайшим вниманием.

Жена его, Гера, аж извелась, вся на нервах, вся на нервах. Думы ее об одном единственном: как отомстить любовницам мужниным, наглым и бесстыжим. По всей Греции… и не только по Греции, по всему миру преследует их, а настигнув, жесточайше измывается. А еще над их детишками, теми, что от Зевса, словно их вина… Кстати, одним из этих детишек был ни кто иной, как Геракл, величайший из героев, сын Зевса и земной красотки Алкмены. Наслала на него Гера двух здоровенных змей, и была несказанно удивлена узнав, что малыш, играючи, скрутил гадам головы.

Да уж, не позавидуешь Гере. Впрочем, и Зевсу тоже. Он хоть и Первый из Богов, но никак не самый счастливый. Попробуй-ка, выдержи все эти слежки, упреки, ежедневные сцены… Молчал Громовержец, крепился как мог, но однажды не выдержал, взорвался.

– Да сколько же можно, Гера! Изо дня в день одно и то же, одно и то же… Не жена первого из богов-олимпийцев, а горластая торговка с улицы. Ладно, если не понимаешь по-хорошему, будет по-плохому.

И подвесил женушку на цепи меж небом и землей – побарахтайся, неврастеничка, психопатка, побарахтайся, да подумай о непристойном поведении своем…

Помогло. Правда, ненадолго. Гневные упреки вкупе с преследованиями мужниных любовниц и их бедных детишек продолжались и впоследствии. Наверное, и до сих пор продолжаются.

Однако, не о женушке Зевсовой речь – о дочурке, Елене. Все ж было в ней что-то такое, было…

Цари-красавцы и высшие сановники, военачальники и заслуженные герои греческие, толпясь у Елениных ног, смиренно выпрашивали ее согласия на брак. При этом, если б кто осмелился спросить их: а что вас, мужи благороднейшие, на шаг этот подвигло – вряд ли б получил вразумительный ответ.

Хороша внешне? – да, хороша, но есть в Греции куда лучше. Приятна в общении, обаятельна? Да как сказать – на любителя. Что еще? Умна? – ну да, умна, точнее, сообразительна. Весела? – Не столько весела, сколько улыбчива.

Так чем же привлекла Елена такое количество благородных мужей?

Долго думал я над этим вопросом, и вот что явили мне размышления.

Услышав однажды из чьих-то уст, восторженный возглас в ее адрес (искренний, не очень?), мужи приняли этот возглас на веру, а со временем даже прониклись им. Предположение не столь абсурдное, как может показаться. Так ведь, между прочим, и формируется общественный вкус, общественное мнение: один выкрикнул, второй подхватил, за вторым во всю глотку третий… И пошло-поехало: двадцать четвертый, девяносто седьмой… Подобно обвалу в горах…

И по всей Греции, по всему Средиземноморью разнеслось: нет женщины прекрасней Елены. О, как же она прекрасна! Прекрасна! Прекрасна! Счастливчик из счастливчиков тот, на ком остановит свой выбор это живое воплощение красоты, нежности и женственности. И тогда всем знатным мужам греческим вдруг страстно, безумно захотелось заполучить Елену в жены.

Дошло до абсурда, иначе не назовешь. Сам Нестор, к имени которого словно медной застежкой пристегнуто «мудрый старец», – и этот выдвинул свою кандидатуру на роль жениха. А ведь даже самому скудоумному, самому примитивному греку, из тех, что пасут овец на горных вершинах – и тому было ясно: никакого шанса на Еленино благоволение у дедушки нет. Ни малейшего. Вот тебе и «мудрый старец».

И я, Аякс, сын Теламона, и я был среди претендентов. И тоже не скажу определенно, каким ветром меня туда занесло. Ведь даже внешне – совсем не в моем вкусе. Мне всегда нравились дамочки под стать мне – рослые, в теле, с пышными формами, чтоб если смеялась, то звонко и искренне, а не тянули губы в слащавой улыбочке, как эта…

И Диомед, царь Аргоса, один из храбрейших мужей греческих, и он, было дело, трепетом душевным объят, взывал к богам: о боги, помогите мне, сделайте так, чтоб дева прекрасная выбрала меня.

И Одиссей, царь Итаки…

Одиссей… Как к Нестору намертво пристегнуто «мудрый старец», так к этому – «хитроумный». Хитроумный Одиссей – не иначе. В самом деле, он и умен, и хитер, и инициативен. Не зря герой Диомед в разведку предпочитал ходить только с ним.

«На пару с этим любимчиком Афины – Паллады мне ничего не страшно, – говаривал Диомед. – С ним хоть в полымя, хоть в бездну океанскую, хоть под землю, в темное царство Аида».

Действительно, из любой, казалось бы, самой тупиковой ситуации найдет выход Одиссей. Невероятно изворотливый муж. Чего стоил только его великолепный прыжок с борта корабля на свой же щит.[1]

Однако в деле сватовства к Елене и этот хитрец из хитрецов не сумел просчитать все варианты, можно сказать, оплошал. Был настолько уверен, что его, и только его выберет красотка, что решил подстраховаться на тот случай, если кто-то из женихов-неудачников захочет ему отомстить. Предложил: а давайте-ка, друзья-соперники, пока еще вожделенная наша не озвучила свой выбор, заключим договор: никто из нас (были ль сказаны эти два ключевых слова «из нас», не были ль?) не только не станет мстить ее избраннику, но и наоборот – обязуется выступить в едином фронте против его обидчика. Женихам (и мне в том числе) мысль понравилась. Согласны! – воскликнули все разом и скрепили договор крепким рукопожатием.

Ну а что было потом, известно всем. Елениному избраннику, Менелаю, нанес величайшую обиду не кто-то из нас, а гость из-за моря – сын троянского царя Приама Парис. Воспользовавшись отбытием Менелая на остров Крит, на дедушкины похороны, Парис не только увел у него жену, но и прихватил несколько сундуков с сокровищами. (Кстати, Елена не очень-то сопротивлялась, Парис – мужчина хоть куда: и лицом хорош, и статью, и голосом сладок, и совместное будущее обрисовал столь радужное, что никакому женскому сердцу не устоять).

Вот тебе и Парис, сынок царский, любимец Афродиты… Вот тебе и Елена, дочь Величайшего из богов…