Виктор Бычков - Рваный камень Страница 7

Однако стала я замечать, что в первый же год после свадьбы Колька мой не ровно дышит вот к этой колоше старой, к Таньке Савостиной, – бабушка кивнула в сторону соседского огорода, где недавно промелькнула сама хозяйка. – Тогда и она не старая ещё была. Ровесница моя. Мы с ней в одном классе учились. А потом и на ферме коров доили вместе всю жизнь, до пенсии. И на пенсию в один год вышли. Вроде как подруги были. Значит, тогда Танька тоже молодая была, и красивая, но так себе. Конечно, со мной рядом не стояла по красоте, по фигуре. Да и вообще… И замуж только-только вышла, по одной поре со мной. Правда, за бригадира тракторной бригады вышла, за Валентина Савостина, а я за тракториста из этой бригады, за Кольку Бондарева. Вот как оно было, а ты говоришь.

Кошка проснулась, открыла глаза, посмотрела на старушку, зевнула.

– Не веришь, что ли? – женщина обиженно шмыгнула носом, укоризненно покачала головой. – Честнее меня может во всей округе не сыскать, а ты не веришь.

Однако кошка не стала оправдываться, снова уснула, и бабушка опять настроилась на воспоминания.

– Вот и говорю: неровно дышать стал Колька мой к соседке и подруге моей. Как я это приметила? Да просто всё.

Танька, сволочь, вдруг стала ко мне такой доброй, такой… такой, что хоть к ране приложи, такая добрая. Мол, могу подменить на дежурстве, ей, мол, не в тягость. То кинется коровёнку-другую подоить, мне помочь, то вдруг заодно и место моей группы вычистит от навоза, водой прольёт из шланга. Домой ждёт, чтобы вместе. Клянётся на каждом шагу в любви и дружбе. А в глаза смотреть боится, отводит взгляд, если что. А уж если поймаю взгляд этой блудливой сучки, так глаза её бессовестные бегают, бегают, чтоб с моими не встретиться. Ну-у, тут уж к попу не ходи: виновата подруга передо мной, ви-но-ва-та! А какая вина может быть меж подружек? Правильно! Мужик! Значит, схлестнулась с Колькой моим! Точно, схлестнулась!

И мой-то, мой Колька тоже как изменился вдруг. То сама вёдра воды таскаю, чугунки двадцатилитровые из печи с картошкой варёной для животины достаю, перед собой тащу, живота надрываю, язык высунув от усердия – он не замечает. Как будто так и надо. А тут вдруг вёдра хвать! и к колодцу. Без понукания, без напоминания. Сам, по доброй воле. Наносит воды, нальет во фляги, в бадейки. В сенках полные вёдра воды оставит про запас. Ты, мол, прилягни, отдохни чуток. А сам за чугунки и к корыту, да давай секачом орудовать. Вроде как заботиться стал обо мне лучше родных мамки с папкой. Но я-то знаю, что он не такой. Не от сердца идёт его рвение и доброта ко мне. А со страху старается. Вину замаливает передо мной, кобелюка.

И в постели с ласками чуток не тот. Вот вроде Колька, всё, как обычно, а, чую, не так. Вроде как те ласки через силу. Хотя бугай был ого-го! Ещё тот! Да и запах от него как чужой, будто вперемежку с его смердячим. И женский тот запах, нутром чую, что чужой он и женский. Спросить? А как спросишь? И что, он сразу же всю правду-матку и выложит? Как бы ни так! Врать станет, изворачиваться, да так, что хрен чёрт без попа разберётся. Запутается сам и меня запутает. Вот оно как, а ты говоришь, – старушка наклонилась над кошкой.

Но та продолжает спать, никак не реагируя на стариковские откровения.

– Спи, Хыся, спи, – бабушка отогнала муху с кошки, продолжила:

– Неспроста, думаю, ой неспроста сомнения у меня начались. Видно, это знак свыше. Мол, не чешись, девка, крути башкой да шевели мозгой.

Посоветоваться-то в таких делах не с кем. Можно было бы с мамкой или сестрой. Так умерла мама, давно. Сестра? Про неё особый разговор. Значит, самой надо шишки набивать, опыта бабьего набираться. Спасибо, учителя под боком да за соседским плетнём обитают. Куда как хорошая школа.

Стала приглядывать втихаря за Колькой, да за Танькой наблюдать. Вижу, что мой муженёк, когда по хозяйству возится, всё зырк да зырк украдкой через плетень на соседний огород. И вроде как мается, если я рядом. Вроде как стесняет его моё присутствие во дворе.

Ладно, думаю. Зыркай глазищами, кобель проклятый! Отольются эти… как их? Ага, вспомнила: слёзы. Не знаешь ещё ты меня, дурачок деревенский.

Долго ли, коротко, но почти год и пролетел в сомнениях. А тут Господь уподобил Таньке родить дитёнка. У нас с Колькой пока не было: рано. Решили меж собой, что позже, как хату пересыпим, обновим, вот тогда и ребятнёй обзаведёмся.

Да-а-а. Пошла я в ответки к Таньке. Она только-только из роддома явилась. Святое дело: надо отведать лучшую подругу, поздравить, мальчонку посмотреть. А как же. Положено. На том мир стоит. Наши родители так делали, их родители так жили, и нам велели.

Ну, пошла я, всё как обычно, встретились, то да сё. А вот когда впервые глянула на младенца, ты знаешь, – снова обратилась к кошке рассказчица, – у меня чуть сердце не остановилось. Вылитый мой Колька, только махонький ещё. И ушки в растопырку, и нос с горбинкой, и мордашка вытянута, и вроде как маленько плесневый, с рыжа. Ну, вылитый Колька! Муж-то Танькин чернявый, можно сказать, как цыган. А сынок получился светленьким, только с рыжинкой. Ну, как мой Колька. Плесневый, одним словом.

А-а-а, думаю, подруга! Вот ты и попалась! Принесла в подоле родному мужу от чужого мужика. Мол, пользуйся на здоровье, муженёк, лелей, тетешкай, расти, и воспитывай чужого ребятёнка. Вот они отгадки на мои вопросы, на мои сомнения, – женщина прервала воспоминания, окинула взглядом двор: что-то изменилось вокруг, отвлекло от разговора.

Это вернулась сорока, уселась на забор недалеко от бабушки, крутила головой, нервно металась по штакетинам, но не стрекотала.

Гусак сместился в тенёк к брёвнам, тоже хозяйским глазом проверил обстановку во дворе.

За гусаком подтянулись гуси с гусятами, принялись щипать траву почти у ног старухи.

Кошка продолжала спать. Зато появились новые слушатели. Есть с кем поделиться наболевшим. Тем более, бабушка настроилась выговориться до конца.

Убедившись, что всё во дворе обыденно, в норме, продолжила прерванный рассказ:

– Во-о-от, я и говорю, – на этот раз обратилась к гусыне, которая выбирала место, где бы сесть, топталась против старухи, по родительски мягко, настойчиво и требовательно сзывала разбрёдшихся по двору гусят.

– Да, вот и говорю: Танька-то, Танька, лучшая подружка, поняла, что я догадалась, кто отец ребятёнка. Прямо, стлалась передо мной, задабривая, а в глаза поглядеть – ни-ни! И настороженная вся, взведённая, будто перед дракой. Кажется, вот только тронь – вскочит, подпрыгнет, кинется с когтями в лицо. Но я виду не подала и повода не давала: что ж я – халда деревенская, чтобы тут же сопернице волосы рвать, окна бить? Я смекнула в тот раз, что скандал – это лишнее. Только людей насмешишь. А это мне надо? Нет, конечно. Вот и решила я отомстить умно, но так, чтобы чертям тошно стало. И Таньке заодно. Всё ж таки я не только красотой выделялась, но и умишком бог не обидел. Так-то вот.

Ага. Виду не подавала, улыбалась, поздравляла роженицу, общалась с товарками, всё как положено. Но план уже имела.

А тут сенокос в то лето подоспел. Всех колхозников на луга отправили. Даже доярок после дойки прямо с фермы грузили в машины и увозили. Правда, обедом кормили на лугу, и к вечерней дойке привозили обратно.

Я дежурной была в тот день, не поехала на луга. Домой с фермы забежала на минутку, чтобы по хозяйству это…

Глядь, а за плетнём Танькин муж, бригадир тракторной бригады Валентин Савостин на меня смотрит, любуется.

– Красивая ты, Катька, – а сам облизывается, что кот мартовский. Ну, как и все иные мужики.

– Чего не на работе, не на лугах? – спрашиваю, интересуюсь, а сама мысль держу в голове.

– Танька поехала, развеяться захотела, а я с сыном. Спит сынок.

Халат рабочий на мне был. Я подошла к плетню, будто невзначай тот халат застёгивать-отстёгивать начала. Вроде как волнуюсь. И край халатика в сторонку, в сторонку, чтобы нога выше колена, чуть ли не по самую… ага. А сама краем глаз наблюдаю, что и как вести себя будет Валька. Но уже твёрдо знаю, чую, чую, что мой он будет, мо-о-ой! Что ж я, мужиков не видала, что ли? Все они на один манер – кобели.

А он засопел вдруг, глазки масляными-премаслянными стали. По-воровски глазищами по сторонам, и ко мне во двор прыг через плетень! Ну, думаю, подруга, вот и рассчитаюсь я с тобой, квиты будем. Бабский долг этим… мужиком красен. И своему муженьку ответ: как ты меня празднуешь, так и я с тобою считаюсь. А как же: он скурвился, а я при нём святой буду? Хотя, это у него с Танькой грех, а у меня расплата с неверными мужем и подругой. Какой же это грех? Это ж торжество справедливости! Во как!

Да-а, понравились мне его прыжки через плетень, чего уж говорить. Вроде даже слаще, чем со своим Колькой. Главное в этой ситуации, что кровь гоняет сильно, мандраж и волнение, как… Риск, одним словом. И хочется, и боязно, оттого ещё больше охота.