Игорь Сотников - Опасайся человека одной книги. В преддверии Страница 7

Ну а Семён, как человек, получающий зарплату не на какой-то пластик, а наличкой, можно сказать, был недалёк от всяких математических расчётов, так что цифры ему были не чужды, и он быстро прикинул соразмерность своего желудка и того, что предлагает накрытый стол. Семён сначала без симпатии посмотрел на ожидающие его решения закуски и сваренные пельмени, затем перевёл взгляд на бутылки с различным алкогольным содержимым, и уже с тёплой греющей душу симпатией посмотрев на них, подмигнул им всем и потянулся рукой к одной из них наиболее приглянувшейся.

– Ты давай, долго не раскачивайся. А то смотри, как бы не опоздать, вылет то через три часа, – вечно запоздало лезет под руку Семёну его благоверная, совершенно не понимая логики настоящего мужика, живущего своим девизом «кто не успел (содержимое рюмки мгновенно исчезает внутри Семёна), тот опоздал» (счастливая улыбка на его лице говорит, что рюмка хорошо и вовремя прошла).

– Успею, – отмахивается от неё Семён, в уме которого уже все посчитано и решено. Так при его – Семёна – пропускной способности пятьдесят грамм и одна сигарета в десять минут он за этот оставшийся час до такси, можно сказать, только в себя придёт после вчерашнего. Так что для того, чтобы справиться с предполётным волнением, ему просто необходимо не только слегка ускориться, но и позаботиться про свой запас.

– Давай ещё по одной, на дорожку, – Семён, всё же беспокоясь о том, что он не успеет справиться с предполетным волнением, решил пойти на внеочередную добавочную дозу. Что, конечно же, не нашло ни у кого из сидящих за столом возражений, окромя его благоверной, чья обязанность в общем-то и состоит в том, чтобы выражать недовольство. Так что для Семёна она не идёт в расчёт, когда как верные кореша – вот та истинная инстанция, перед которой он не имеет право упасть не то чтобы в грязь, что вполне допустимо, а лицом в какой-нибудь необходимый для закуси салат. А то, как потом тем, не воспылавшим такой близкой любви к салатам, закусывать. Ведь их неуравновешенные руки могут промахнуться и попасть вилкой не в тот видный край салата, в горошек, а прямо в ухо возлежавшему в нём. И пойди потом, утром объясни самим себе, для чего они, поддавшись уговорам друг друга, о чём они не помнят, но, кажется, догадываются, пошли на этот эксперимент с протыканием уха, когда ни у кого из них даже сережки в наличии нет.

– Давай ещё по одной, на дорожку! – чокнувшись сам с собой в зеркале аэровокзального туалета, Семён, удивлённый такой своей быстрой телепортацией из-за стола квартиры в аэропорт, не дожидаясь, пока тот в зеркале надумает начать первым, припал к горлышку бутылки и быстро её освободил от остатков содержимого. После чего, убедившись в том, как его зеркальный друг справился со своей схожей задачей и, оставшись довольным, выбросил эту ставшую ненужной тару в урну для мусора. Далее Семён, дабы своим жизнелюбивым видом не сильно смущать находящихся на службе контроля женщин, одевает свои полузеркальные очки и очень ровным шагом направляется к выходу из туалета. Ну а там, как и следовало ожидать, кроме дверных косяков встречаются свои косяки на двух ногах, которые, не умея так прямо двигаться, как это умеет делать Семён, обязательно перейдут ему дорогу и столкнуться с ним на пути.

– Прошу прощения, – оказавшись плечом к плечу с Семёном, Фома, ощутив несомый этим случайным попутчиком стойкий запах его «уверенности в себе», решает, что лучше будет не оспаривать у того право на самобытность, и поэтому таким словесным образом уступает ему дорогу.

– Извиняю, – для Семёна его правота даже не оспаривается. Так что этому попутчику ещё повезло в том, что ему надо спешить на посадку, а то бы он, конечно же, показал, как надо извиняться. Умение правильно извинятся – это основа основ в кругу Семёна, в котором, пропуская через себя слёзы извиняющихся перед ними (Для понимания которых Семён и его товарищи никогда не скупятся пустить в ход все свои физические способности.) таким общепринятым образом через раскаяние извиняющихся приближают их, почти что к нирване.

Но так как, по мнению Семёна, Фоме повезло, то он не стал зря тратить время, а использовал по назначению свой заход сюда, затем умыл руки, после чего вышел в вестибюль и принялся ждать более целеустремленных, основательно подходящих ко всякому делу своих полётных товарищей Яшку и Каца. Которые, заняв свои отдельные кабинки, пока что не спешили обрадовать ждущего их в вестибюле Фому, ну а также других ожидающих своей очереди у их кабинок напряжённых лиц.

Впрочем, Фома особенно не расстраивался на их счёт. Он давно уже понял: даже если бы у кого-то из них было расстройство живота, то разве для тебя это может быть так же близко и естественно переживаемо? Да, ни в коем разе. Хотя ты это можешь прекрасно знать и понимать, ведь с тобой, как и с любым живым организмом, случалось всякое «такое и даже не такое». Как и многим, тебе понятно, и, может, даже очевидно, как это бывает и чем грозит. Но, что примечательно, тебя это совершенно не тревожит, и даже если у твоего товарища безумно болит зуб. Хотя, о таком недуге, даже вспоминать и то становится самому больно. Но у тебя сейчас не болит, вот и ладно, вот и хорошо. А чьи-то страдающие гримасы, не являются для тебя призывом к сочувствию. Мы помогаем лишь тому и тогда, когда видим, что это экстренно нужно.

– Хотя подожди, не отворачивайся… и сделай улыбку, – «щелчок», убирает телефон довольный приятель, сделавший это памятное селфи. Глядя на него, когда-нибудь потом, его друг с зубной болью вспомнит себя в эти волнительные минуты и однозначно захочет поблагодарить своего товарища за такую удачную фотографию. А чтобы благодарность была более запоминающейся, осуществит её именно кулаком да прямо в зуб.

Но Фому волновало другое, а именно его полёт. Так как он по выпавшей ему жизненной случайности сегодня должен был лететь первым. А ведь всё то, что относится к высшей категории «первый», всегда требует наивысшей ответственности, где нельзя сплоховать и нужно вести себя так, как будто бы этот раз для тебя был далеко не первый. Что, в общем-то, противоречит самому значению «первичности». Этому первому подходу, где ты как новичок, для которого всё подлежит исследованию, просто обязан растеряться, накуролесить или попасть впросак, а не туда, куда все ждут (Так, если ты такая умная, то могла бы и помочь, руки не отвалятся.).

Ну а первый полёт, он, наверное, как и категорично последний, самый незабываемый. И Фома, стоя здесь, в вестибюле, вместе с волнением, в которое он уже начал погружаться, старался быть внимательным ко всему окружающему, пытаясь запомнить все эти лица и обстановку по пути к самолёту. И всё же по пути от стойки регистрации до посадки в самолёт, он даже не успел толком разглядеть эту расторопную девушку, которая, вручив ему билет, быстро отправила дальше по следующим инстанциям, предваряющим всякую посадку в самолёт. А ведь до неё, ещё нужно пройти извилистый путь по разным этажам здания аэропорт.

А там тебя ждут различные приятные и не слишком лицеприятные взгляды, направленные, чтобы разглядеть в тебе то, чего ты даже за собой не подозреваешь. Ну а если ты не поддашься на этот визовый и видимый контроль, то тогда тебя в одном месте постараются просветить. И если уж там в твоих носках не обнаружат что-нибудь запрещённое к провозу, то уж тогда ты сможешь облегченно вздохнуть воздухом свободы и, сев в автобус, перевозящий пассажиров от здания аэровокзала до самолёта, там всех и взорвать… своей шуткой о своих носках, чьи незадекларированные дырки, ты смог в обход бдительного око контроля, провести в них; когда как в носках вообще запрещено что-либо провозить.

Но Фома, сев в автобус, не стал поражать окружающих какой-нибудь подобной шуткой, да и к тому же и причин для этого у него не было. Ведь он одел для первой своей поездки всё новое и похвастаться насчёт дырок в носках, он однозначно не мог, а пользоваться скрытностью этого предмета одежды в своих тщеславных целях не захотел. Так что Фома, зайдя в кабину автобуса отдельно от своих товарищей по поездке, явно предпочитающих свою компанию ему, начал приглядываться к окружающим людям, среди которых, он должен был совершить свой первый полёт. И хотя со временем, где-нибудь на десятом его полёте, эти лица выветрятся из памяти, то тогда какой смысл запоминать все эти, по большей части не очень приятные, а некоторые и вовсе очень противные лица. Но всё-таки, это имеет свою, сию моментную значимость, которая, возможно, существует на подсознательном природном уровне.

И если ты к своему первому полёту или какому-нибудь другому первому действию, не подойдешь с такой обязательной ответственностью, то, вполне вероятно, твой первый раз, возьмёт и не состоится. Ну, например, погода мгновенно испортится, ну а полёт в связи с этим отложится до неизвестного никому, кроме тебя, времени. И лишь когда ты, вновь обретёшь ответственный подход к делу, то твои соседи по рейсу, вздохнут с облегчением и, найдя свою причину задержки рейса: «Говорят, пилот нажрался, вот из-за одного этого гада, все и страдают», двинутся к выходу на посадку. Но ты-то знаешь истинную причину этой задержки, но не станешь об этом никому говорить. Ведь никто не поверит, ну а если поверят, то разве тебе будет от этого легче, когда каждый второй поверивший тебе захочет наказать тебя за свою веру в тебя, из-за которой он опоздал на очень важную вечеринку, где вино льётся рекой, а лунноликие гетеры, девственного образа, уже ждать заждались своего шах и мата.