Анатол Вульф - Сторонние наблюдения (сборник) Страница 7

Холера

Летом в СХШ была обязательная практика, мы выезжали на целый месяц на этюды. В младших классах нас вывозили в Юкки на бывшую дачу художника Бродского (того, что Ленина рисовал), подаренную им нашей школе. Это был обширный деревянный дом с нескромной территорией в 75 соток. Воистину, некоторые советские художники были настоящими придворными коммунистических царей. Нас же распихивали человек по 13 в комнату и еще добавляли нам, чтоб не скучно было, детишек работников Эрмитажа. Но в целом условия были неплохие; утром кормили манной кашей с маслом, в обед борщом и котлетками с гречкой, а на ужин, как положено, давали творожок. Еду готовили местные юкковские бабенки от сердца и по-домашнему.

И вот, летом 1970 года, как обычно, мы были в Юкках. Утром и после обеда выходили с преподавателями на этюды, а в остальное время играли в пионербол, пинг-понг или просто били баклуши. В то самое время в солнечной Одессе «выплыла» холера, там объявили карантин и всем отдыхающим запретили выезжать из карантинной зоны до особого разрешения. Мы и думать не могли, что каким-то образом это может затронуть и нас. Однако пока мы преспокойно играли в свой пионербол, к нам в Юкки совершенно инкогнито пожаловала молодая девица, дочь директорши лагеря (дача Бродского тоже считалась пионерским лагерем). Пожаловала она не из Питера, а из Одессы, где была то ли в стройотряде, то ли просто на отдыхе. В карантине сидеть ей не хотелось, и она сбежала к маме в детский пионерский лагерь. Побыла у нас денек-другой, поиграла с кем-то в теннис, поела в столовой и покатила в город Питер, где ее и задержала милиция. Ее тут же отправили в Боткинскую больницу на обследование и обнаружили у нее холерную палочку, девочка оказалась бациллоносителем.

На следующее утро к нам в комнату никто не пришел объявлять подъем и никто не потащил нас на утреннюю линейку. Зато появились люди в белых халатах и с масками на лицах. Они стали щупать нам животики и задавать волнующие вопросы: когда у нас в последний раз был стул, какого он был рода и цвета и вообще не болит ли чего? В этой обстановке у многих тут же появились рези в животе и их немедленно транспортировали в Боткинские бараки. В число отправленных попали и некоторые учителя. Остались только самые стойкие. Выйдя на улицу, мы обнаружили, что вся территория лагеря оцеплена милицией, а люди в спецодежде, похожей на скафандры, опрыскивают весь дом снаружи какими-то химикатами. Всех местных, кто был в контакте с лагерем, включая детей поварих и уборщиц, подселили к нам на дачу и в нашей комнате уже оказалось не 13, а все 18 человек. Деревенские парни на нас и так-то смотрели косо, мол, городские, да еще и художнички, а тут им еще и пришлось спать с нами в одной комнате. Наши ночные истории до петухов им сразу не понравились и на следующее утро я, как один из рассказчиков, получил увесистую оплеуху в умывальной комнате от местного дебила, которому мои рассказы были неинтересны и мешали спать.

Ночью мы выходили пописать через окно в кустики, чтобы не шлепать до вонючего нужника в конце двора. В кустах было очень темно и мы всегда боялись набегов местной шпаны, жадной до драк. В одну из таких ночей я вылез в окно и только приготовился сделать свое дело, как в кустах что-то зашуршало, напугав меня до смерти. Я приготовился защищаться, но тут увидел Петьку, моего одноклассника, и Петька уже немного прорезавшимся баском выдал: «Не ссы, Маруся, я Дубровский!»

Потом прикатил на черной Волге директор СХШ и с ним еще какие-то важные особы. Они долго о чем-то спорили, директор наш был очень бледен, пытался что-то объяснять, все были напряжены. Мы, однако, сохраняли спокойствие и надеялись на досрочное окончание практики.

В тот же день перед обедом нас выстроили в очередь принимать английскую соль. Подходит твоя очередь, выпиваешь чашечку ароматной английской соли и идешь есть обед, если успеешь. Соль срабатывает довольно быстро и тут надо бежать в тубзик, а если английскую соль принимает весь лагерь, то все бегут по нужде одновременно. Тут возникала некоторая проблема, поскольку в туалете было только две дырки. После освобождения желудка нам было предложено пройти в сарайчик, где сидела пара тетенек-санитарок и одна из них елейным голоском восклицала: «Сейчас, мальчик, от тебя требуется снять штанишки и раздвинуть ягодицы». Пациент снимал штанишки, повернувшись к тетенькам задом и наклонясь рачком, раздвигал свои полушария, а санитарка, перегнувшись через стол, за которым сидела, вставляла ему длинную железную фиговину с кружком на конце в попку и поворачивала ее вокруг своей оси собирая таким образом нужное количество стула на анализ.

Вскоре наступил конец недели, а соответственно и родительские дни по выходным. Я играл в мяч у забора, возле которого стоял на посту милиционер с рацией, и в это самое время увидел моего отца, идущего к лагерю с автобусной остановки. Я видел, как он побледнел, ведь нашим родителям никто ничего не сообщал и он ничего не мог понять. Я стал ему махать, и было заметно, как волнение немного спало с его лица. Милиционер, конечно, не позволил ему подойти близко к забору, но мы могли поговорить на расстоянии.

К счастью, все обошлось хорошо, никто холерой не заболел и даже не подцепил холерную палочку. К тому же нас еще и досрочно освободили от практики, и мы могли спокойно катить домой. За мной приехала мама и, чтобы побаловать намучавшегося в холерных карантинах сыночка, повезла меня домой на такси. Такси мы поймали возле автобусной остановки, по дороге стали говорить с шофером о том, о сем. «А вы слышали, – спросил таксист, – что в Юкках холера и несколько человек уже умерло?»

Клад

В семье советских интеллигентов должен был быть инструмент – рояль или, по крайней мере, пианино. Моя семья не являлась исключением и решила приобрести пианино, дабы моя младшая сестра могла брать уроки музыки. Пока она начала заниматься музыкой с подружкой на ее инструменте. Учительница, пожилая дама со связями в мире музыки, давала им совместные уроки и помогала нам найти хороший инструмент. Однажды она позвонила нам и сообщила, что ее бывший ученик и нынешний музыкант, играющий в популярной в то время поп-группе «Веселые ребята», продает свое старое пианино. Инструмент был хороший, старинный немецкий «Рейнхарт» с лепниной и канделябрами. Но поскольку молодой музыкант на нем давно уже не играл, пианино пылилось в каком-то дальнем углу и было совершенно расстроено. Лепнина была тоже подпорчена, и я ее немного подреставрировал. Досталось это пианино нам недорого, так как хозяин давно мечтал от него избавиться, а покупателя не находилось. Вероятно, большинство искало новенький «Красный Октябрь», с не очень хорошим звуком, но зато сильно полированный. А это пианино было старым, потрепанным и требовало серьезной настройки. Учительница музыки посоветовала нам маститого настройщика, пользовавшегося большим спросом и хорошо известного в музыкальных кругах. Однажды к вечеру он пришел к нам, чтобы вдохнуть жизнь в старый черный немецкий ящик с купидонами. Начал он с того, что стал вынимать все клавиши. К счастью, в тот момент моя мама стояла рядом и наблюдала за его работой. Под клавишами оказались аккуратно уложенные маленькие мешочки, а в мешочках были золотые монеты червонного золота с изображением Николая II. Настройщик, в отличие от моей мамы, нисколько не удивился и даже заявил, что для него это дело вполне привычное, музыкальные инструменты всегда были излюбленным местом для припрятывания чего-нибудь на черный день. И поскольку он уже не раз находил подобные клады, у него на этот счет есть своя политика – либо денежки пополам, либо он заявляет о нахождении клада в милицию и по советским законам нашедшие клад получат только небольшой процент премиальных, а сам клад, как и все на свете, принадлежит государству. Мама имела образование инженера-экономиста, и ей не надо было долго думать, что для нас выгоднее, так что клад поделили ровно пополам и сели обедать. Почему-то я очень хорошо запомнил, как мы в тот вечер долго обедали и настройщик очень хвалил болгарскую брынзу, которую ел с черным хлебом за 13 копеек. Потом пили, конечно, чай и уже после чая, поздним вечером, настройщик откланялся.

Золотые червонные монеты! Клад! Удача! Увы, в советское время все это было не так просто. Представляете, что бы произошло, если бы моя мама пришла в пункт скупки золота с николаевскими монетами червонного золота?

Или попыталась бы переплавить их на кольца? От каверзного вопроса – откуда это у вас? – было бы не уйти. Все дело спасла моя бабушка по материнской линии. Она была зубным врачом и работала с золотом, она просто пустила монеты в дело. Конечно, ее домашняя деятельность тоже была нелегальной, и она всегда здорово рисковала, принимая пациентов, которым нужны были зубы, на дому. Но, кто не рискует, тот не выигрывает. Частное предпринимательство постоянно просачивалось сквозь пробки советских запретов, хоть как-то удовлетворяя различные потребности населения.