Юлия Бекенская - Нескучная книжица про… (сборник) Страница 7

Вдруг оказалось, что обратно поедут не все, потому что уже не влезут. Очень кстати на столе тут же булькнуло, и Колька остался гостить.

Гена укутал свекра в одеяло, и тот лишь на мгновение впал в беспокойство, глазами ища собаку. Увидел и моментально заснул.

На руках, как ребенка, понес Генка отца на выход. Все утихли, взглядами проводив его и собаку, которая, как привязанная, пошла за дедом.

А когда закрылась дверь, загомонили и пошли праздновать чудесное возвращение.

Они двинулись в обратный путь. Рулила снова Наталья, пробираясь во тьме по тем же ухабам, из пункта Б обратно в А. Стучало в висках – слава богу. Живой.

Приехали. Деда, легкого, как перышко, Генка на руках вынес из машины и уложил в постель под плач Анны Степановны. Семен на мгновенье открыл глаза, ничего не сказал и заснул снова.

И остальные тоже попадали, кто где, уже когда за окошком на небе обозначилась первая светлая полоска.

Утром Наташка проснулась от стука. Первой явилась тетя Маша. Слух о Семеновом возвращении быстро разнесся по всей округе.

Анна Степановна, в парадном халате, сновала по хозяйству. Передумала, кажись, помирать. Продравший глаза Генка сидел перед отцовской кроватью.

– Бать… Баааать… Ты как?

– Да не тронь ты его, дай человеку чаю попить, суетилась свекровь, – Семушка, а бульончик будешь?

Свекр, похоже, после суточного сна приходил в чувство. Пошарил рукой на тумбочке, нащупал очки, нацепил на нос:

– Гена? Наташа? А вы чего здесь? Почему не в городе, не на работе?..

В дверь просунулись физиономии мужиков – Генкиных напарников по лесным гонкам.

– А эти что здесь? – недовольно спросил Семен, – Ань, откуда у нас столько народу?..

После продолжительной паузы сын осторожно спросил отца:

– Папа, а ты что вчера делал?

Семен раздраженно ответил, что был в лесу, вернулся и прилег подремать. А проснувшись, обнаружил дома непонятную для него толпу.

Подала голос тетя Маша:

– Семен, а какое сегодня число, ты помнишь?

– И ты здесь! – всплеснул в досаде руками дед, – ну, двадцать четвертое. До дней рождения наших с Аней – полгода еще. Что вы все у нас делаете?

– А двадцать девятое не хочешь?! – теть Маша явно наслаждалась выпавшей ей высокой миссией, – тебя пятые сутки вся деревня ищет!

– Да иди ты! – дед досадливо махнул рукой и отвернулся к стенке, – вот пристали, отдохнуть спокойно человеку не дадут!

– И правда, дайте ему покоя, – забормотала свекровь, – Ему отдыхать надо, что навалились?

И, довольно энергично для вчера еще умиравшей старушки, принялась выдворять из избы посторонних.

В красном углу зажгла Людмила лампадку. Выпустил лес Семена, сберег. Видать, своим-таки оказался. А может, подарки понравились. Или собачья верность спасла.

Хорошо как устроена человеческая память – если надо, отключится, когда миновала опасность – включается вновь. Сумел бы он выбраться, если б не впал в забытье? Не сошел ли с ума, не лег бы умирать в безнадежности?

Пойдут обрывками воспоминания у деда через несколько дней.

Как шел, не переставая. Ложился на землю спать, а собака сверху валилась и грела. Утром лаяла, скулила и тянула его вперед.

Питался ягодами. Собирал, стоя на карачках, бруснику, да свалился в овраг. Еле выбрался, челюсть вставную там потерял.

Потом забрели они с псиной в болото, да чудом не утопли, в обход пошли и заплутали окончательно.

Слышал дед гудки да крики, а ответить сил не хватило.

А когда и псина ослабла, поднял ее на руки, да так и нес. Потому что – живое тепло, и одно у них было на двоих. Так и прилепились друг к дружке. Оттого и не выпускал собаку из рук, знал, в том тепле – его жизнь.

Под навесом во дворе накрывали стол. Соседи деликатно просовывали в дверь головы, стараясь не тревожить спящего. Качали башками, удивляясь везучести Семена. В рубашке родился, не иначе, восклицали, представляя, что пришлось пережить деду, четверо суток ночевавшему в диком лесу.

Генка нес вахту у входа, вежливо, но твердо объяснял, что отцу необходим покой.

Тем временем радостная новость тянула за собой то, без чего не может обойтись в деревне ни одно значимое событие – большую сельскую пьянку. Несли соседки припасы – капусту квашеную, грибы соленые, огурчики, помидоры. Гонцы-добровольцы, вооруженные пустыми сетками и денежным боезапасом рванули в район, чтобы вернуться, звеня стеклом и распространяя запах свежего хлеба. Сияющая Анна Степановна, чуть стесняясь, достала мутную двухлитровую бутыль – презент от свата, и гигантский шмат сала.

И тут, за сборами на стол, в хлопотах, не тревожных, а праздничных, в шутливых перепалках с соседками, Наташку, наконец, отпустило. Исчезло напряжение, которое держало ее последние пять дней – с момента звонка Генкиного.

И не только оно. Пропала, растворилась боль, словно событие это, безусловная общая радость смыла прежние обиды и горести. И смогла, она, наконец, прямо взглянуть на мужа – нечего ей стесняться. Все она правильно сделала. Пусть теперь он стесняется, если что.

Главное, кончилось все хорошо. Все живы. А их передряги – такой пустяк по сравнению с этим. Живы.

И под темнеющим небом деревня пошла гулять. Звенели стаканы, желали здоровья Семену в веках, будто праздновал он сегодня второе рождение.

Именинник спал в избе, а верная собачья душа охраняла его покой, порыкивая, когда просачивался в избу новый гость – отсалютовать самогоном да лишний раз подивиться.

Как водится, были песни. Нашелся баян, растянулись меха, и умелые пальцы пробежались по кнопкам…

Опять закружился август – по-хорошему в этот раз, извиняясь будто за прошлые тревожные вечера.

Галантно шаркнул галошами семидесятилетний Пал Палыч, сосед, приглашая танцевать Наталью. Ох, не промах Пал Палыч. Ай, ревели от него девки лет сорок тому.

Зарумянились Наташкины щеки, пошла она в пляс – среди шуток да комариного пения. Плыло над макушкой черное августовское небо, качались сумасшедшим куполом новгородские звезды…

Блестели глаза, перепихивались локтями соседи – ох, повезло Генке-недотепе, какую жену себе отхватил!

Летела душа, думалось – ну и пусть. Завтра накроет опять бедами городскими, неважно это сейчас. Пусть кружится август. Будет, как будет.

Генка, пошатываясь чуток, наблюдал за Натальей. Как накрывала она на стол, болтала с соседками, танцевала. Поймал неожиданно мысль – ох, молодчина она у него. У него? И сам себя одернул. Может, стоит теперь объясниться? Крякнул, двинулся к ней:

– Наталья, поговорить бы нам надо…

А она, раскрасневшись, вынырнув из круговерти нежданного праздника, Генку оглядела и поняла, что супружник ее неверный, сволочь любимая, пьян не на шутку. Говорить им сейчас не о чем, и не хочет, не имеет она права этот хороший и светлый день слезами заканчивать. Ответила:

– Завтра поговорим. Гости сейчас. Устала я очень, пора спать. Завтра.

Опешил Генка – чуть не впервые сказала Наталья наперекор. Как тогда, в юности. И ловко праздник свернула, одной, другой соседке шепнув, дала знак к отходу.

Гости потянулись на выход, и долго еще жужжала-гудела вечеринка по-над озерцом – молодые пошли дальше гулять.

Заснула Наташка с легким сердцем, без снов, в каморке свекрови. А где благоверный ее ночь скоротал – ей про то неизвестно.

Генке не спалось. Деревня продолжала гульбу, гомон и смех звенели по округе. Двинулся было следом и он, да передумал. Не хотелось толпы, но и спать он не мог сейчас тоже. Побрел вдоль домов, помахав гулякам.

Как все на них с Наташкой смотрели! Рады им были – видно. И как на душе потеплело, когда она приехала. Он не переживал даже, не сболтнет ли она лишнего. Знал – не в ее правилах судачить и сор выносить. Не для того она приехала, чтоб мужа вернуть, а потому, что иначе не может.

В следующий раз он тут с Маринкой окажется. Вот пересудов будет. Ну и что? И приедет! Кому какое дело? Заживут они, новой семьей, полюбят родные Маринку, примут, как Наташку когда-то…

Вспомнил, как по молодости волновалась Наталья перед встречей с его родней. Суетилась, в который раз проверяла, везде ли порядок. Одобрительно крякнул отец, и мама шепнула на ухо – хорошая.

…У Маринки дома никогда не было хлеба. Смеялась: ну, не ем я его, вот и опять забыла тебе купить. И салфеток не было, и джунглей цветочных под потолком…

Вспомнил, как метался у нее на кухне с утра; тихо зверея, гремел с непривычки посудой, кося взглядом в комнату, где Маринка спала.

Рассказал ей, шутя, в тот же вечер, она расстроилась, обещала, что будет вставать, чтоб собрать его на работу. Просто устала очень. Он подумал тогда – вот свинья, замучил девочку.

А в ее глазах мелькнуло на мгновенье не то выражение. Тут же растаяло, но заноза осталась. Где ж его Генка видел?