Борис Георгиев - Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей Страница 7

Сказав про Ольгу, Лилька изучающе глянула, и тут же снова на небо, через плечо. Чего оглядывается? Вовчик проследил. Над рекою в июльской, подёрнутой молочными плёнками облаков синьке, как росчерк пера, большая чёрная птица.

– Скопа, – пояснила Хромоножка. – Сторож. За меня волнуется, куда это я и с кем.

Она помахала рукой, мол, всё в порядке.

– Всё равно ей оттуда не видно, – неуклюже отшутился Вовчик. Понятно, шутит Хромоножка, подсмеивается.

– Не ей, а ему. Ещё как видно, зрение у него прекрасное, рыбу оттуда видит в воде. Рыболов. Но ему сейчас не до меня, птенцы не оперились, надо их кормить и жену. Три клюва в гнезде, да ещё какие, десять рыб в день. Погоди, я ему скажу, что в лес иду и на реку не вернусь.

Серьёзно она говорила, без тени улыбки. Хотелось ей верить. Лжи Вовчик не любил, но разве это ложь? Фантазия. А может, и вправду там скопа-самец, у которого в гнезде двое голодных проглотов и жена. Если знать, что обыкновенно у скоп в гнезде двое и к началу июля они ещё не оперились, угадать просто, но… То-то, что но. Разглядеть на таком расстоянии птицу казалось Вовчику немыслимым, даже если знать, как выглядят самцы скопы. «Что она делает?» Хромоножка остановилась, раскинула руки, а потом сложила над головой домиком.

– Всё, – сказала. Снова взяла под руку и пошла рядом. Не хотел Вовчик, но оглянулся прежде чем свернуть куда вела – в переулок, к лесу. Не без удивления заметил:

– Улетел. Куда это он?

– За мост, к озёрам. Здесь ему ловить нечего, пляж. На километр вся рыба распугана.

– Десять рыб в день, – пробормотал Вовчик. – Бедняга.

– Да, нелегко. Старый он уже, пятнадцать лет. Точно как мне. Старичок мой, речной сторож. Погоди-ка.

Лилька запрыгала на одной ноге, скинула босоножку, потом другую. «Песок. Мелкий, белый. Ноги вязнут. Дурацкие вьетнамки по пяткам шлёпают», – думал Вовчик, но разуться не решился. – Шишки же повсюду. А ей хоть бы хны. Никакая не Хромоножка. Та была нарисованная и не умела врать. Эта настоящая и не хромает».

Совершенно естественно вела себя Лилия; разулась, как будто вернулась домой. Нисколько не удивился бы Вовчик, оставь она босоножки при входе под каким-нибудь деревом. Не оставила, несла, подцепив за ремешки одним пальцем. Куда-то вела. Вовчик заметил, что тропинка-то вовсе не тропинка, а промоина, выглаженное водой русло пересохшего ручья. Корявые корни сосен торчали из откосов справа и слева; которые живы – те ещё ничего, но высушенные добела напоминали кости. Мрачно как-то. Вовчик вздрогнул, за спиною захлопали крылья. Птицу разглядеть не успел.

Лилька фыркнула по-кошачьи, и со смехом:

– Принял дежурство. Не оставят они меня. Лесной сторож. Не обращай внимания.

Вовчик попробовал не обращать внимания, но ощущение, что кто-то следит – противная штука, так просто не отмахнёшься.

Лилька беззаботно трепалась про лесного сторожа, как будто про дальнего какого-нибудь надоедалу-родственника, Вовчик слушал вполуха. Хищная птица со смешным именем. У всех бывают родственники-надоедалы, хорошо если дальние. Тут ближних навязывают. Тетку ту хищную и с нею в нагрузку Юльку.

– Ты всегда такой… бука?

– Только сегодня.

– Специально для меня?

– Нет.

– Заговорила я тебя?

– Нет.

– Молчишь всё время. Что-то случилось у тебя? Сегодня.

Вовчик возмутиться хотел, что вовсе не молчит и ничего не случилось, но неожиданно для себя стал рассказывать про санаторий вместо моря и про то, что отец, как оказалось, лгун, не в автобусе познакомился с Татьяной, а точно – гораздо раньше, и уговорился с нею встретиться, за один стол усадил с деловой Юлечкой, которую собирается сделать сестрой. Лжёт постоянно, ничем не болен, а справку взял у врача, что нуждается в санаторном лечении, и всё для того, чтоб двадцать четыре дня проторчать в глуши, поближе к Татьяне. К ней ближе, не к сыну, а того сплавить куда-нибудь в бадминтон играть с Юлькой, которой нафиг это не надо, а нужно с кабаном в лодке, да ещё и подговаривает она, что дескать не видел. Шляпу нацепила, очки. Ложь, повсюду брехня, все врут.

– Понимаю, – сказала Хромоножка. – Не выношу вранья. Жалеешь, что приехал? Сюда.

Не по дну ручья идём, заметил Вовчик, тропинка вдоль склона. Давно вышли из промоины. Кусты по обе стороны. Малина? На измазанной соком ладони у Хромоножки капельки пузырчатых малиновых ягод. Жалею? Нет, с удивлением понял Вовчик.

– Теперь не жалею.

Одно удовольствие идти с нею рука об руку, наблюдая, как губами берёт с ладони одну за другой малиновые капли – изучать повадки правдивой лесной кошки.

– С отцом теперь в ссоре? – спросила она.

– Да так, чуть-чуть. Погрызлись. То ли ещё будет, когда вернусь.

«Может, он и не заметил. Хотя дверью я саданул крепко».

– Погрызлись? Зачем?

– Низачем. Потому что он мне врал.

– Может, просто не знал как сказать. Он не виноват. Думаешь, так легко?

– Не знаю. Поздно теперь думать, кто виноват. Когда вернусь – погрызёмся, точно тебе говорю.

– Не надо. Ни он, ни ты, никто не виноват. Это Эрида.

– Кто?

– Раздор. Чёрную собаку видел поблизости?

– Нет.

– Значит, не было ещё ссоры, раз не показывалась.

– Чёрная собака? Что за чепуха!

– Не чепуха. Её часто там видят. А вот зачем надо было санаторий строить на проклятом месте?

– Проклятом?

– Тут город был. Скифский. Его сожгли, и триста лет место было пусто, ничего не росло. Потом, гораздо позже, построили новый город, но долго он не выстоял. Где поселилась Эрида, там людям нечего делать, особенно если не знают, как быть с раздором. Теперь они санаторий построили, но Эрида их выкурит. Они же не знают, как заговорить чёрную собаку.

– А ты знаешь. Ну давай, заговори её. Чтоб я не грызся с отцом.

– А ты не хочешь?

«Получается, не хочу», – подумал Вовчик и помотал головой.

– Это уже половина дела. А вторая половина… – она помолчала и прочла на ходу, нараспев:

Не рычи Эрида, Нюкты дочь,Спрячь клыки и скройсяВ ночь, в ночь, в ночь.Споры и раздоры не пророчь.Ты – ничто, покойся.Прочь, прочь, прочь!

Теплая волна прошлась по затылку. Шею согрела, плечи. «А, это солнце, – сообразил Вовчик. – Когда успели выйти?»

Они вышли на опушку, к травянистой низине с одиноким, похожим на шарик деревом.

– Вот и всё, – проговорила Хромоножка. – Не будет у тебя с отцом ссоры.

Крупная тёмно-серая птица скрутила над лесною котловиною спираль, снизилась, исчезла в шарике кроны.

– А я бы хотела поссориться с папой, – сказала Хромоножка. – Чтобы потом помириться.

– Так и поссорься. Это нетрудно.

– Невозможно. С папой не получится, разве вот с мамой. Но с нею воевать не хочу.

«Она знает, как заговорить чёрную собаку, с нею невозможно поссориться, пока сама не захочет. Разве так бывает? Чтоб без грызни».

– Не хочешь?

– Не хочу. Нет. С мамой опасно.

«Я вот тоже не могу с мамой, – с горечью подумал Вовчик. – Зато очень скоро, кажется, буду воевать сколько захочу с Татьяной. Круглые сутки придётся читать заклинание. Надо бы выучить. Как там? Не рычи Эрида, чья-то дочь. Фигня всё это, детские сказки».

– Всё равно с отцом поцапаемся. Я ушёл на пляж, ему не сказал. Теперь, если прогуляю до самого фильма… Слушай, ты в кинуху собираешься? На «Вокзал для двоих».

– Не люблю я кино, но если с тобой – пойду. Попробую.

«Если с тобой – пойду», – повторил про себя Вовчик, ничего не нашёл умнее брякнуть, чем:

– Классно.

– Но мне бы домой попасть, а это не близко.

– Проводить?

– Не надо. Лучше сама тебя выведу обратно к лесной калитке, а то ещё заблудишься.

Вовчик оглянулся. Поляну со всех сторон обступили деревья.

«Откуда мы пришли? Не помню».

– Где это мы? – спросил он как можно небрежнее. – Далеко отсюда до санатория?

Хромоножка рассмеялась, снова взяв под руку, сказала:

– Не дальше, чем оттуда сюда. Если днём. Заячий овраг это. Пойдём.

Довела до самой лесной калитки, там отпустила, условившись встретиться без четверти восемь возле входа в летний кинотеатр, и тронулась в обратный путь. Вовчик провожал её взглядом, пока не исчезла за деревьями. Шла быстро, несуетливо, лёгким шагом человека, привыкшего к дальним переходам. Босоножки несла в руке. Куда она? Сказала «домой», но ведь возле Заячьего оврага, куда ходу столько же сколько и оттуда, говорила, что дом далеко. Местная? А выговор городской.

Вовчик брёл прихрамывая – ногу растёр, надо же! – к выстроенному на проклятом месте санаторскому домику. С отцом поговорить собирался, думал однако же не о том – переживал заново необычайное знакомство с необыкновенной… Язык не повернулся назвать Хромоножку девчонкой или ещё как-нибудь пренебрежительно. Удивительно: ни разговор с нею, ни она сама больше не казались ему странными.