Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу Страница 8

Трудно с этим не согласиться, когда темным декабрьским вечером лежишь под пледом на диване между мамой и Бимулей. Можно обойтись, еще как можно! Хотя, чего скрывать, бывают времена, особенно, в мае или в июне, когда в голову закрадываются совсем другие соображения. Но если у тебя нет узкой талии, длинных ног, снопа и копны, то поневоле привыкаешь справляться и с соображениями. Вот я и справлялась – причем, без особых проблем и усилий. Пока не появился Лоська.

Свою компанию в институте я нашла не сразу – примерно, к началу второго курса. Компания называлась «Команда» и состояла из десяти-двенадцати человек, в том числе – двух устойчивых пар, которые образовались практически сразу, еще на грядках первокурсного сентябрьского колхоза. Там, в колхозе, мы все и перезнакомились, причем, некоторые чрезвычайно близко, как, например, Катька со своим Мишкой. С Катькой я училась в одной группе, мы вместе делали лабораторные и курсовые, так и сошлись. Но эта обусловленная чисто рабочими отношениями дружба сама по себе никогда не привела бы меня в состав Команды, когда бы не одно немаловажное обстоятельство.

Это только принято думать, будто студенческая жизнь беззаботна. На самом же деле, любого студента постоянно одолевает масса разнообразных забот. И одна из самых насущных – это, без сомнения, забота о «хате». Хата для занятий, хата для выпивки, хата для встреч, хата для свиданий… Без хаты студенту как без рук. Что даже хуже, чем без узкой талии и длинных ног. Так я и попала в Команду – ведь трудно было придумать что-либо более подходящее на статус идеальной хаты, чем наша квартира на Крюковом канале. Ребята так и называли меня – Хозяйка. Сашка-Хозяйка. Ну и ладно. Я и не думала обижаться. Каждый приносит в компанию что-то свое. Кто-то – сноп овсяных волос, как моя подруга Катька, кто-то – шуточки-прибауточки, как ее возлюбленный Мишка, а кто-то – хату, как я.

Что приносил туда Лоська? Трудно сказать. Присоединившись к Команде на относительно поздней стадии, я долго гадала, что связывает его с этими бойкими остроумными ребятами, помимо совершенно случайных обстоятельств: Лоська был одноклассником Мишки. Но кроме этого – ровным счетом ничего интересного, малоприметная часть обстановки, как стул или полка. Да и за столом он мало чем отличался от стула. Большей частью, молчал, отделываясь улыбками и односложными фразами, на шутки в свой адрес отвечал искренним смехом, ел аккуратно, пил наравне со всеми парнями, но, в отличие от них, никогда не напивался по-черному, вусмерть, до состояния бревна или пьяной истерики, что, увы, время от времени случалось с другими. Если я и фантазировала насчет каких-то остросюжетных вещей, то персонажами этих романтических фантазий были кто угодно, только не Лоська. Я просто не воспринимала его как возможный объект внимания.

Звали его, конечно, не Лоська, а Константин. Константин Слепнев. А прозвище было изобретением Мишки-шутника. Как-то, в самом начале знакомства я спросила у Катьки, почему так. Спросила шепотом, но сидевший рядом Мишка услышал.

– Ты еще спрашиваешь, Хозяйка! – воскликнул он, ничуть не смущаясь присутствием самого Лоськи. – Посмотри на него внимательней, сама поймешь. Нет, не понятно? Ох ты, боже ты мой, все надо объяснять… Так-то он Константин, но какой из него Константин? Константин – это ведь великий император, так? Похож он на императора? Конечно, нет. Тогда получается, не Константин, а всего-навсего Коська, так? Так. Но вся проблема в том, что бедняга не дорос и до Коськи. Совсем немного, на одну букву алфавита, но не дотягивает. Не дотягивал бы на две, был бы Моська. А так на одну – что получается? Правильно, Лоська. Я прав, чувачок?

Лоська рассмеялся вместе со всеми.

Пару месяцев спустя мы отмечали старый Новый год – конечно же, у меня на хате. После застолья погасили свет, стали танцевать. Танцевала и я – у ребят Команды хватало вежливости не забывать про меня вовсе. В какой-то момент подошел и Лоська, что уже показалось мне странным, поскольку обычно он принимал участие только в быстрых танцах, дрыгаясь вместе со всеми в общем кругу. На нашей «Комете» стояла, как сейчас помню, бобина с записью диска битлов, и Лоська подошел как раз в тот момент, когда они зарядили свое заунывное «Ай вонт ю… ай вонт ю со бэд…»

Я сразу подумала, что получилось крайне неудачно. Как-то неловко топтаться в обнимку под такие откровенные тексты. «Я хочу тебя… я хочу тебя так сильно…», да еще и двадцать раз подряд – уж больно это звучало в лоб, на мой тогдашний вкус. В принципе, подобную неловкость можно сбить шуткой, хиханьками-хаханьками – так, посмеиваясь и подшучивая, я обычно танцевала с Катькиным Мишкой. Но это с Мишкой, а Лоська ведь в принципе не умеет подшучивать… – что же теперь, глухо и неловко топтаться целых четверть часа – или сколько там тянется это бесконечно тягучее «Ай вонт ю»?

После первого куплета я подняла к нему лицо и спросила:

– Лоська, ты уверен, что мы не ошиблись с танцем?

И в этот момент мой молчаливый партнер вдруг наклонился – а он был выше на целую голову – и поцеловал меня в губы.

– She’s so… – пробормотал в сторонке кто-то из битлов, мелодия замерла на долю секунды, а затем грохнула снова, обваливаясь в темноту мощным крутящимся водоворотом.

Вообще-то, я не из романтических натур. Скорее, я склонна к цинизму и при упоминании спящих красавиц обычно интересуюсь: «спящие с кем?» Кроме того, меня никак нельзя назвать красавицей даже в полной боевой раскраске. Да и Лоська, застрявший где-то между Моськой и Коськой, вряд ли сойдет за прекрасного принца из сказки. И тем не менее факт: когда я снова открыла глаза, мир уже выглядел совершенно иначе. Нет, вокруг ничего не изменилось: во мраке комнаты все так же покачивались тени ребят и девчонок из Команды, между оконными шторами мерцал дворовый фонарь, а огонек магнитофона «Комета» по-прежнему давал зеленый свет, как заткнувшийся на одном режиме светофор: вперед, водители, путь открыт, нынче всё дозволено… И песня – песня тоже была той же самой – длинной, тягучей, нескончаемой.

И в то же время всё это внезапно превратилось в фон – настолько незначительный, что им можно пренебречь без ущерба для общей картины. Главным теперь были глаза, поблескивавшие во тьме напротив моих глаз, и губы, и руки, и прикосновения, тягучие и томительные, как мелодия битлов. Когда песня закончилась, мы еще немного постояли, обнявшись. Когда Лоська опустил руки, я сказала: «Пойдем».

Мы вышли в коридор, я достала ключ и отперла мамину комнату. Тут нужно отметить, что территорией «хаты» являлись все помещения квартиры, за исключением этого. Таково было условие, которое ставила мама, когда уходила из дома в театр или в гости, чтобы, как она выражалась, «не мешать разгулу греха».

– Думаешь, я не знаю, чем вы занимаетесь, выключив свет? – говорила она. – Пожалуйста, на здоровье. Скажи своим друзьям, что они могут делать это где угодно – в гостиной, в твоей конуре, на кухне, в ванной, в туалете, на бимкином коврике… – везде, но только не в моей комнате.

«Скажи своим друзьям…» – ага, так бы они меня и послушали. Не доверяя словесным запретам, я предпочитала просто запирать дверь. Понятное дело, время от времени мне приходилось выслушивать упреки, уговоры и жалобы тех, кто не успели захватить ни одного из укромных уголков внутри квартиры и вынуждены были поэтому целоваться на лестничной площадке. Однажды Катька сгоряча даже обозвала меня собакой на сене. Но ничего не помогало: я стояла насмерть, охраняя нерушимую святость материнской обители.

Но в тот вечер я сама же и выступила в роли злостной нарушительницы маминого запрета. Мы с Лоськой заперлись в ее комнате и целовались так исступленно, что наутро у меня болели губы.

Следующий месяц я посвятила безуспешным попыткам понять, что же, собственно, произошло. Почему человек, на которого я прежде не обращала почти никакого внимания, вдруг превратился для меня в столь значительную фигуру? Я и в самом деле думала о нем, не переставая. О нем? Нет, не о нем. Не о молчаливом малоприметном парне, который с безропотностью святого Себастьяна сносил направленные на него стрелы шуток и издевок. Теперь, глядя на Лоську, я видела лишь блеск глаз в темной комнате, слышала наше общее прерывистое дыхание, ощущала его руки на своем теле. Я вспоминала согласное влажное скольжение наших языков, и во рту у меня пересыхало.

В этом было что-то унизительное. Как?! – говорила себе я. – Это ведь буквально первый встречный, который протянул к тебе руку. А как же любовь? Как же поиски того единственного человека, с которым тебе действительно хотелось бы разделить свою судьбу? Здесь ведь их не было и в помине, этих поисков. Здесь вообще не было ничего похожего на твой сознательный, добровольный выбор. Ты ведь ничего не выбирала! Тебя просто взяли обеими руками, прижали, и… и всё завертелось. И кто взял? Какой-то Лоська! Даже если забыть про его очевидную… гм… ладно, не будем использовать тут слово «никчемность»… но до Коськи он и в самом деле не очень-то дотягивает… – так вот, даже если забыть про это, речь ведь идет о совершенно случайном человеке.