Андрей Курков - Шенгенская история Страница 8

Однако «длинный» все-таки появился. Отсчитал Клаудиюсу тридцать фунтов – по три за каждый час работы, и подсказал, что теперь он может отнести щит-указатель в китайский ресторанчик, и его там бесплатно покормят.

– А ее? – спросил Клаудиюс, показав рукой на стоявшую чуть поодаль Ингриду.

– Ее? Пусть на улице подождет! А ты возьми это, – он передал парню маленький пластиковый пакет. – Положи его в карман куртки и потихоньку накидай туда всего. Лучше кусочки свинины и курицы!

Китайцы – парень и женщина, убиравшие со свободных столиков посуду, – увидев рекламный щит-указатель в руках Клаудиюса, приветливо закивали. Бросили взгляд на зашедшую с ним Ингриду. Китаец постарше забрал из его рук щит, отнес в подсобку. Потом показал рукой на буфетный прилавок, на котором под стеклом в металлических прямоугольных судках еще оставалась всякая еда. Из каждого судка торчала ручка большой ложки.

Клаудиюс показал китайцу пальцем на Ингриду. Тот понял немой вопрос и, добродушно улыбнувшись, кивнул.

Они взяли по тарелке, наполнили ее кисло-сладкой свининой, овощами, курицей, поджаренной с ананасами и орехами кешью. Уселись за чистый столик и принялись уминать вкусный, экзотический ужин.

Когда захотелось пить, Клаудиюс подошел к холодильнику со стеклянной дверцей. Но тут опять появился китаец и объяснил, что за «фанты» и «колы» надо платить. Клаудиюс вернулся на место, и тут же им принесли литровую фигурную бутылку с водой и два стакана.

– Ну что, мы тут выживем? – спросил делано бодрым голосом Клаудиюс.

Ингрида посмотрела на него грустно.

– Обязаны выжить, – сказала она. – Надо только найти нормальную работу! И найти ее самим!

До Ислингтона ехали на втором этаже автобуса, на передних сиденьях. Проплывающий мимо вечерний город с высоты «даблдеккера» обладал свойствами успокаивающего лекарства. У Клаудиюса немного кружилась голова. На языке еще ощущался кисло-сладкий соус. Ноги продолжали «гудеть», но одновременно наступило умиротворение, и даже где-то начала появляться радость от того, что минут через двадцать они вернутся в свою комнатку, где будет почти тепло и уютно и где они смогут отдохнуть и, если останутся силы, поговорить, поразмышлять вслух о поисках собственного места, собственного жизненного пространства в этом огромном и слишком занятом самим собою городе.

Ступеньки, спускавшиеся к двери, освещались светом кухонного окошка. За столиком кто-то сидел.

– Хорошо, что мы уже поели, – проговорил Клаудиюс, доставая ключи из кармана.

В своей комнатке они сняли куртки, разулись, легли на кровать, накрытую старым пледом.

– Чем-то пахнет, – Ингрида приподняла голову.

Клаудиюс принюхался.

– Соседи на кухне курят, – сказал он. Наклонился, заглянул под кровать и вдруг рассмеялся.

– Ты чего? – удивилась Ингрида.

– Прошлые жильцы свой антиквариат забыли! – он поднял с пола красную резиновую грелку, наполненную холодной водой.

– Может, залить кипятком? – спросил весело у Ингриды.

– Не надо, – отмахнулась она и улыбнулась. – Ты будешь моей грелкой!

Глава 10. Париж

Рю де Бельвиль катилась вниз к площади Републик, как мячик по склону холма. Шагалось весело, да и небо, синее и легкое, как ситец, проглядывавшее через тонкую облачную паутину, бодрило и добавляло оптимизма.

Барбора и Андрюс шли, держась за руки, но то и дело отпускали друг друга, чтобы обойти идущую навстречу женщину с коляской или пенсионера с продуктовой сумкой-тележкой.

Все у них получилось удивительно быстро и безболезненно. Пускай говорят, что интернету доверять нельзя. А вот они еще до отъезда познакомились на фейсбуке с литовцем, который уже десять лет, как живет в Париже. А он их через фейсбук познакомил с поляком, а тот подыскал для молодой симпатичной пары маленькую однокомнатную квартирку рядом с метро «Жардан», на кипящей жизнью улочке с десятками магазинчиков, булочных и дешевых переговорных пунктов. Половина привезенных денег ушла на залог и аванс за эту «кавалерувку», как называл ее поляк, зато квартирка была чистенькой, а кухня, хоть и микроскопическая, вмещала в себя все необходимое для нормальной жизни. На низкорослом холодильнике стояла микроволновка, на ней – электрочайник. Справа от холодильника – мойка. Собственно, вот и вся кухня – метра два в ширину и столько же в глубину. Длины тут не было. Зато не было и дверей, просто кухонная ниша, в которую заходишь прямо из комнатки с одним окном, одним столиком под этим же окном, широкой кроватью под стенкой и странным шкафчиком в углу. Странность его заключалась в том, что шкафчик закрывался на молнию и сделан был из белой ткани, натянутой на прямоугольный металлический каркас. Практично и современно.

А над кроватью висел любительский портрет кучерявой африканки с белозубой улыбкой, нарисованный гуашью и даже неразборчиво подписанный художником. Картонка висела без рамы. Квартирку сдавала им обычная молодая француженка, худенькая, коротко стриженная, едва говорящая по-английски. Так что висевший над кроватью портрет африканки явно не был ее семейной реликвией.

Между лавочкой арабского мясника с вывеской «HALAL» над витриной и турецкой кебабной был зажат обычный парижский бар.

Они зашли в его двери так же уверенно, как заходили в бары и кафе Вильнюса.

– Deux cafés![4] – четко, с гордостью произнес Андрюс одну из первых выученных по-французски фраз.

Они стояли с Барборой у барной стойки и наслаждались «парижским моментом», ритуалом, о котором они и раньше знали. Кофе у барной стойки – самый дешевый. Один евро. Стоит присесть за столик рядом, и его цена подскочит до двух. А если еще выйти на уличную террасу, то там тот же эспрессо будет стоит два пятьдесят. Но тут террасы не было, а пить кофе, стоя у барной стойки, доставляло особенное удовольствие. Они ощущали себя парижанами. И ощущали бы себя парижанами до последней капли кофе в чашке, если бы бармен, худой остроносый француз, не включил вдруг телевизор, висевший на кронштейне под потолком и не спросил их о чем-то на французском, кивая на телеэкран. Тут уже пришлось Андрюсу развести руками.

– Pas français, English,[5] – сказал Андрюс.

– Pas English, Français! [6] – ответил бармен, но произнес он это с улыбкой вполне приветливой, так, словно они мирно договорились не разговаривать из-за отсутствия общего языка.

А на рю Бельвиль выпали следом за пролетевшей стаей облаков лучи солнца. По улице забегали солнечные зайчики от раскрывающихся и закрывающихся то тут, то там стеклянных дверей магазинчиков и ресторанов.

Андрюс достал из кармана куртки пушистый красный клоунский нос на резинке, надел его.

Малыш, которого навстречу вела молодая мама-китаянка, закричал что-то по-китайски. Его мама тоже посмотрела на клоунский нос и заулыбалась.

На углу возле китайского супермаркета Андрюс остановился и осмотрелся. Здесь было людно, но люд был не французский: арабы, китайцы, африканцы, магребинцы. Хоть настроение и подстегивало Андрюса к веселой уличной клоунаде, но эта публика не внушала уверенности, что его первый парижский сольный номер окажется успешным. И они зашагали дальше.

Теперь это была уже другая улица, ровная, чуть менее яркая, но еще более живая и людная. По обе стороны тянулись бесконечные магазины обуви и одежды, иногда разбавленные чемоданной лавкой, перед которой на тротуаре, «скованные одной цепью», чтобы не украли, стояли целые чемоданные семейства: от маленьких чемоданчиков, которые разрешалось брать с собой в самолет в виде ручной клади, до чемоданов, в которых мог бы поместиться и человек средних размеров.

Мимо промелькнули еще два парижских кафе, за барными стойками которых обычные парижане пили медленно свой эспрессо за евро, окунув взгляд в лежавшие рядом газеты.

А впереди показалась карусель, и она крутилась! Глаза Андрюса зажглись азартом. Он ускорил шаг, Барбора едва поспевала за ним. Они остановились у карусели посреди площади Републик. На карусельных лошадках крутились дети, а мамы и няни стояли рядом и махали им руками.

Барбора бросила взгляд на Андрюса. Потом осмотрелась вокруг, пытаясь догадаться, куда он сейчас станет, чтобы привлечь к себе внимание. Между бордюром дорожной развязки и каруселью места было маловато, хотя тут как раз и проходили люди, пересекавшие площадь. За каруселью открывалась свободная площадка, а дальше стоял памятник. «Наверное, под памятником!» – решила Барбора.

И ошиблась.

Андрюс сделал два шага вперед и, жестом попросив ее не подходить, закрутился на месте, как турецкий дервиш. Мамы и няни оглянулись на него удивленно, но его красный клоунский нос как бы оправдывал его поведение. И их напряженные поначалу взгляды успокоились.

А Андрюс остановился, скорчил удивленную физиономию и стал махать детям, крутящимся на карусели, которые тоже его заметили, и теперь, как только он появлялся в их поле зрения, рассматривали его жадно и с любопытством.