Протоиерей Владимир Чугунов - Буря (сборник) Страница 8

Но как, спрашивается, я, мечтатель, увлечённый допотопным Жуковским, мог увлечься всем этим? Скажу откровенно. Может, и ошибусь, конечно, но мне кажется и Битлз, и всё, что за ним, вышло из той же мечты. Да что там! Мечтам – да ещё каким! – предавались целые государства! Достаточно назвать хотя бы коммунизм, убиенных воробьёв и космонавтику! Но об этом после…

Глеб в местном ансамбле был «первой скрипкой в оркестре». И голос, и исполнение – всё на солидном уровне. И, конечно, был поражен, когда какая-то, хоть и «столичная Mania», посмела этого не оценить. Первый раз именно в это воскресенье.

Танцплощадка находилась в парке за одноэтажным клубом, в котором не только регулярно крутили кино, но и занимались художественной самодеятельностью – хор, народные и бальные танцы, классы игры на фортепьяно, баяне и гитаре. Всем этим заведовал Леонид Андреевич, подрабатывая и на дому. Но к лету вся самодеятельность замирала, и только единственная на всю округу летняя танцплощадка жила и будоражила умы и сердца людей и нелюдей. Люди танцевали. Нелюди кучковались возле редких скамеек парка, тянули из горла какой-нибудь «Солнцедар» или «Рубин», закусывая затяжкой одной на всех сигареты, а затем шли с кем-нибудь «разбираться». Это единственное, если не было такого же забулдыжного, как и они сами, участкового, или запаздывало «дээндэ», состоящее из наших родителей, иногда омрачало танцевальные вечера. А так всё проходило спокойно.

В тот вечер у меня случилась беда. Наводя через пропитанную стиральным порошком марлю стрелки на единственные брюки, я носком утюга пропорол на самом видном месте дыру. Материал до того износился, что его не только невозможно было зашить, но и пришить заплату. Мама, бабушка, которых я обременил своим несчастьем, и так и эдак вертели брюки, но так ничего и не могли придумать.

– А Лёшины, светлые, в ёлочку! – осенило бабушку.

– Да он в них утонет, – возразила мама. – Да ещё подумают, прости Господи, в штаны наложил.

– А подтяжки на что?

– Так пиджака нет. А в Лешином вообще будет как клоун. Да ещё в такую жару.

– А я подтяжки под рубашку пушу, а её выпушу. А что? Так ходят.

Когда подогнули штанины и я всё это надел, Митя съязвил:

– Как беременный!

– А мы в поясе ушьём – и ладно будет… – тут же нашлась бабушка. – Сымай.

Всё было ушито, подогнано, насколько возможно прилажено, прикрыто сверху рубашкой, и всё равно такого дикого и телесного (в поясе брюки доставали чуть не до груди, подтяжки резали плечи), и душевного («как клоун») дискомфорта я ещё не испытывал. И, придирчиво глянув на себя в зеркало, откровенно приуныл.

– Да куплю я тебе завтра брюки, куплю, – сказала мама. – Когда стемнеет, никто и не заметит.

– Когда стемнеет! Когда ещё стемнеет? Не раньше десяти! А меня уже ждут! И танцы – до одиннадцати!

– Ну и сиди дома! – рассердилась бабушка. – Ишь, генерал какой выискался!

– Скажи ещё – космонавт!

– И скажу!

– Мотоциклетного шлема не хватает, – вставил Митя.

– По шее захотел?

– Ладно! По шее… В зеркало на себя посмотри. Жених, а всё – по ше-эе!

– И чей это, интересно, он жених? – состроил презрительную мину Митя.

– А ты вообще помалкивай. Иди, и через пять минут проверю, какой у тебя порядок.

– Пойдем, баб, мы с тобой тут лишние. Не переживай. Женюсь и заберу тебя к себе, – сказал он и положил бабушке руку на плечо.

– Ишь, шутник тоже!

– Почему – шутник? Я серьёзно.

– Ну пошли, коли так… Порядок, что ль, у тебя в комнате наводить? Ай, хитрец!

Они ушли. А я, насилу высидев до начала сумерек, побежал через сосновый бор к Паниным. Разумеется, никого не застал. Вообще никого дома не оказалось.

«Неужели всем скопом ушли?»

И я направился к парку. В сосновом бору, через который шёл, безраздельно царствовала ночь. Тёплый воздух, насыщенный запахом хвои и трав, пьянил голову, сердце бешено стучало.

Танцы были в самом разгаре. Народу тьма и на площадке, и вокруг. Стайка пшанцов сновала вокруг с крапивой в руках в поисках очередной жертвы. Обыкновенно это были те, про которых пели «никто не приглашает на танцы, никто не провожает до дома». Когда все танцевали, они сидели у деревянного ограждения на скамьях, которыми была обнесена двумя полумесяцами площадка. Их-то, точнее какую-нибудь одинокую «тихоню и не модную совсем», и донимали пшанцы. Просовывали через ограду под лавкой куст крапивы и жогали по ногам. Что тут начиналось! Визг, брань, плевки – всё в изобилии и полном аксессуаре летело в сторону отбежавших на безопасное расстояние и картинно покатывающихся от хохота шалопаев. Но порой и им доставалось, поскольку нарывались они и на таких, которых все же приглашали и провожали. Тут уже было не до смеха. И событие развивалось примерно так. «А ну иди сюда-а! Я кому сказал? Догоню – хуже будет». И это действительно было так. Поэтому всё завершалось чувствительными пинками под зад, так что даже у некрасивых и немодных вызывало жалость. «Ну ладно! Хватит!» Затем следовал увесистый подзатыльник и окончательное примирение. Шалопаи с позором покидали поле сражения. Откуда мне это известно? А сам когда-то таким был. Да-а! И пинки получал, и подзатыльники. Если тебя засекли, скрываться бесполезно. Всё равно когда-нибудь попадёшься. Так что не всё для меня тут было тайной. Танцевать я, конечно, несколько раз пробовал сначала дома, потом один раз в школе – этот… шейк… Танцевали его обыкновенно под «квадрат», под четыре аккорда на гитаре. Перед новогодним балом было дело. Митя мне аккомпанировал на фортепьяно, а я с полчаса дрыгался. Под конец спросил: «Ну как?» Он поднял большой палец кверху и сказал: «Вэри вэл!» И я ему поверил… И бил же я его потом, после бала, приговаривая: «Вэри вэл, да, вэри вэл?»

В общем, на танцплощадку я подниматься не стал не только из-за штанов. И пошёл вокруг, внимательно вглядываясь в однообразно прыгающую в такт музыке толпу.

– Ба-а, знакомые всё лица!

– Теть Оль? Здрасте! И вы здесь?

Госпожа Панина, обмахиваясь кустиком сирени, стояла в гордом одиночестве под тополем. Тусклый свет от фонаря тенями играл на её неожиданно не то помолодевшем, не то поглупевшем лице.

– И я здесь. Не видишь, что ли?

– А дядя Лёня?

– Не слышишь, что ли?

И только теперь я обратил внимание на виртуозную импровизацию соло-гитары.

– Чё вытворят-то, а, чё вытворят!

В деревянной раковине-сцене, возвышавшейся на метр над толпой, стоял с гитарой Леонид Андреевич. И, надо прямо сказать, смотрелся он настоящим мэтром. Об импровизации и говорить нечего. Один только Вячеслав Широков у нас мог посостязаться с ним в мастерстве. Госпожа Панина была вся ревность и восторг.

«А где, – хотел спросить я, – остальные?»

И тотчас увидел Машу, танцующую быстрый танец возле эстрады. И заметил лишь потому, что все вокруг на неё оборачивались, поскольку танцевала она не так, как все, а так, как у нас ещё не танцевали, так сказать, по-питерски. Через неделю все девчонки будут танцевать так же! Новенькое же всегда заразительно. В ту минуту на неё, очевидно, и обратил внимание Глеб. И когда Леонид Андреевич своим замечательным, ни на кого больше не похожим баритоном то ли в шутку, то ли всерьёз объявил:

– А теперь для той, которой среди вас нет, но она есть, исполняется её любимая песня – «Снегопад!» Кавалеры приглашают дам! Дамы приглашают кавалеров!

Послышался счёт барабанных палочек и за великолепным проигрышем послышались слова песни из знаменитых «Девчат», только не по роману Кочнева снятых, а по роману сына Демьяна Бедного, Бориса.

Снегопад, снегопад, снегопад давно прошёл,Словно в гости к нам весна опять вернулась.Отчего, отчего, отчего мне так светло?Оттого, что ты мне просто улыбнулась.

И госпожа Панина мечтательно улыбнулась.

И я было заслушался. Мне самому нравилась эта песня. Но тут такое приключилось! Без преувеличения! Произошло немыслимое для наших палестин событие: Mania не пошла танцевать с Глебом. И каким образом! Только представьте себе! Леонид Андреевич ещё объявлял, а Глеб, уже спрыгнув с эстрады, на виду у всех подошёл с гордо поднятой головой, потряхивая спускавшимися до плеч, как у Леннона, волосами, к сёстрам, небрежно кивнул и произнёс (Люба потом рассказывала), вопросительно глянув на Машу: «Мы ещё не знакомы? А жаль! Танцуете?» – «Я так понимаю, вы тут поёте. Ну, так идите и пойте». Глеб неестественно усмехнулся. «Прикол?» И взял, было, за руку Веру, но она со всей злостью выдернула её. «О! О!» «И знаешь, Никит, весь из себя такой, цыкнул сквозь зубы – и пошёл». Это был полный аут!

– Тёть Оль! Дядь Лёня-то, а, дядь Лёня!

– За что и полюбила…

И, как сказал бы поэт: и дымь сирени отуманила глаза.

8

– Ой, девочки, держите меня! – увидев меня, выдала Люба, когда танцующие оттеснили их к ограждению.

Вера стиснула губы. Mania хоть и посмотрели на меня с любопытством, но ничего экстравагантного, видимо, не нашла. Во всяком случае, не сказала ни слова. И я ей за это был благодарен.