Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник) Страница 8

Так, несолоно хлебавши, и улетел.

А с Зоей мы познакомились так. Как-то всей лабораторией провожали на материк сослуживицу, начали еще на работе, а продолжили уже на дому. Эта сослуживица когда-то была Зоиной соседкой, и, когда ей дали квартиру, в ее комнату переехал Павлуша.

И тут вдруг и нарисовалась Зоя; оказывается, пришла за ключами, будет во время отпуска сослуживицы поливать фикус; теперь-то все понятно: хата.

И я как только Зою увидел – так чуть ли не выронил гитару: как будто меня ударили пыльным мешком. Да так с тех пор ударенный и хожу. И если посмотреть на мою фотографию в военном билете, то как-то и не очень верится, что я интеллигентный человек.

Я когда вылетаю из Москвы, то еще европеец. А не успею перелететь через Уральский хребет – и уже азиат.

А в нашу первую брачную ночь Зоя меня озадачила. Как написал в свое время Евтушенко, «постель была расстелена – и ты была растеряна». И мне вдруг потребовалось в туалет.

И тут Зоя и выдвигает из-под кровати горшок. И я ее сначала даже и не понял.

Праздники в магадане

Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… и все сиськи, сиськи… просто удивительно – и вдруг куда-то проваливаюсь…

Снова открываю глаза – и уже в очереди в гастрономе. И все бутылки, бутылки… – просто удивительно – и снова куда-то проваливаюсь…

Опять открываю глаза – и уже за столом в бараке; и все рюмашки, рюмашки… просто удивительно – и опять куда-то проваливаюсь…

Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… И все сиськи, сиськи… просто удивительно…

А после физзарядки я подошел к начальнику и говорю.

– Вот, – объясняю, – восемь уколов… – и протягиваю из диспансера справку.

– Какие еще, – морщится, – уколы… – и смотрит на меня, как баран.

– Как, – удивляюсь, – какие, – и показываю ему на справке печать.

Но потом все-таки доперло, как-никак парторг. И видит, что дело серьезное.

– Ничего, – говорит, – не знаю. Подводите коллектив. – И побежал на второй этаж жаловаться самому Шкуренке. А Шкуренко – это как раз тот самый гнус, через которого на меня вышел академик Шило. Еще перед фельетоном. Когда я к нему (к этому самому Шиле) приперся выгораживать Владилена.

Пока мне делали уколы, я ночевал в спальном мешке на пилораме, а после «провокации» одолжил у Лешки 18 рублей и купил билет на пароход. А уже в Находке, когда все ждал из Магадана перевод, пока еще бухгалтерия раскачается, ко мне прицепился какой-то странный тип и все угощал меня «бархатным» пивом, и я все не мог понять, чего ему от меня надо. И все интересовался, как я отношусь к Анатолию Кузнецову, свалившему по ленинским местам в Лондон. И все его сначала держали за «стукача». Ну, думают, опять «Братская ГЭС». А у него – «БАБИЙ ЯР».

И на прощанье этот самый тип всучил мне на мелкие расходы пятерку. Я, конечно, сначала не брал, но он на меня даже обиделся: да брось ты, говорит, какой разговор, пришлешь на главпочтамт, до востребования. И я еще тогда удивился: вот это человек. И написал мне на салфетке свои инициалы. И помню только, что Федя. А фамилия, кажется, Легкий.

И Старик все потом смеялся, что Федя все-таки парень не промах. Наверно, дали еще и на бутылку. А он ограничился «бархатным» пивом.

Ответственное задание

А часам примерно к одиннадцати Вадик приходил наводить марафет: заметал под тахту натоптанную за неделю грязь и вместе со старой наволочкой менял и пододеяльник. А то уже совсем обтрепался. К тому же еще до переезда к Тоньке Вадик его как-то по пьянке прожег. Забыл погасить сигарету и ушел в отрубон. А я обычно уходил в управление играть в бильярд (по воскресеньям в Красном уголке всегда кто-нибудь отирался, кто просто так, а кто и под интерес, и если проиграл, то бежишь в гастроном) и ключ от комнаты оставлял в правом кармане телогрейки, она висела в передней на крючке, а от квартиры Вадик им давал свой запасной.

И когда я к вечеру возвращался, то все опять снимал и аккуратно складывал на стул. Как будто в поезде проводница. И Вадик потом уносил. И Тонька опять все стирала и крахмалила, а я по новой напяливал рвань. Пустые стаканы гранеными обручальными кольцами краснели следами от бормотухи, и даже не помогала открытая форточка: запах духов, перемешанный с запахом курева, так и держался до следующего воскресенья. А бутылки я пристраивал к нашим общим, их там в углу за тахтой накапливалась целая батарея. И мы потом с Вадиком сдавали.

И соседи все еще катили на меня бочку, что я развожу бардак. Но я им тогда возразил, что это мои брат и сестра.

Сестренку Вадик мне в столовой Совнархоза даже как-то показывал, они с Тонькой там вместе обедали. Оказывается, еще и подруги. А вот увидеть «брательника» так и не довелось.

И, как потом выяснилось, оба при исполнении служебных обязанностей: она – по поручению мужа, а хахаль – по поручению начальства их контролировал, товарищ ее мужа по работе. Ну, а муж – тот, оказывается, персонально ко мне прикреплен.

Вадик мне после все объяснил. Правда, не сразу, а только через четыре года, как-то мы с ним встретились в шашлычной.

Вот это настоящий друг. А раньше все почему-то стеснялся.

– Сначала, – улыбается, – кидал ей палку. А на закусон – фиксировали обстановку.

И тогда я у Вадика спросил:

– Так чего ж, – говорю, – она не ходила вместе с мужем?

Курочка или петушок

А эта история, правда, уже не такая романтическая, приключилась со мной после моего возвращения из Москвы.

Сачкуя в кассовом зале Госбанка, где в каждом окошке (под своим порядковым номером), как будто на стенде за стеклом, красуется бабочка, я ощутил себя вернувшимся на лоно природы юным натуралистом, когда, держа в руках только что сорванную травинку и двигая вдоль ее стебля колючие метелочки, ты собираешь их на макушке все вместе – и в результате получается «петушок» (а если без короны, тогда получится «курочка»), и перед этим не помешает что-нибудь загадать, и, если отгадаешь, тогда твое желание сбудется; и в основном это были невзрачные капустницы, ну на худой конец, лимонницы, а эта – если мне не изменяет память – Опель-Адмирал – и, оттеняя рыжий цвет волос, в прическе – лиловый бант.

Все стоят к ней с квитанциями, и тогда я решил тоже внести свой вклад и на обороте еще не заполненного бланка в качестве платежного документа подготовил ей такую петицию: «В семь часов вечера. Кафе Полярное». А когда подошла моя очередь, то наклонился к ней в окошко и протягиваю. И она эту мою квитанцию читает и так внимательно на меня смотрит. А без пяти минут семь гляжу – идет, и даже сделала другую прическу, правда, теперь бант уже не лиловый, а цвета морской волны.

И когда сидели в кафе, то все пересказывала какой-то польский фильм, где в главной роли – Збигнев Цыбульский. (А у меня, говорю, самый любимый – «Пепел и алмаз».) И в этом фильме (она его смотрела еще пионеркой) Цыбульский и его девушка тоже вроде нас только что познакомились и заключили потом пари – что вот возьмут сейчас и сразу же пойдут под венец. И кто первый сломается, тот ставит ящик водки.

Я думал сначала, шутит, но оказалось, что не совсем, и с каждым следующим фужером наш обоюдный азарт, все набирая обороты, накаливался и крепчал, и я, хотя и не сломался, на всякий случай (у меня всегда на стреме авоська) под завязку затарился, и в результате вперемешку с бархатным пивом и апельсиновым лимонадом (прицепом к четырем бутылкам «Столичной») всего набралось бутылок двенадцать. Ну и рванули с ней на автобусе к Лешке на Кожзавод.

И в знак особого уважения Светка встретила меня кобелем, и тот, в знак солидарности с хозяйкой, уже не рычит, а хрипит и вместе с цепью аж до самой калитки все мечется по проволоке: еще чуть-чуть – и разорвет – и меня, и мою бесстрашную «незнакомку» в клочья. Потом, правда, дошло, что я теперь уже не так опасен, и, прихватив кобеля за ошейник, сразу же успокоилась. (А Лешка после «заплыва в ширину», откинув руку на валик, отдыхает у себя на тахте. Так что пришлось его, выставив свою батарею на стол, растолкать.)

А на следующий день (дело было в субботу) я купил на рынке пять тюльпанов и сделал своей огнедышащей гуцулке предложение. И из теплицы Лешка нам презентовал, наверно, целый килограмм огурцов. Поверх тельняшки дал мне как с иголочки бушлат, и, причесавшись перед зеркалом, я вместе с невестой двинул к своей будущей теще на смотрины. И уже по традиции прямо с порога встал перед ней на колено.