Галина Врублевская - Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы Страница 8

В секторе пока еще не догадывались, что их новая сотрудница вскоре последует за той, чей стол она занимает. И, думаю, удивлялись, когда я появлялась на рабочем месте раньше всех – ведь мне приходилось рассчитывать время поездки на работу с учетом моих вынужденных пауз. А то, что в проходную нельзя опоздать ни на минуту, я усвоила еще с практики, когда смотрела на испуганных опоздавших женщин. Они умоляли бездушно-отстраненных вахтерш, что стояли на проходной с пистолетом в кожаной кобуре, пропустить на территорию и не записывать в журнал факт их опоздания. Иногда плакали, чтобы добиться снисхождения, или пытались всучить теткам на вахте взятку.

Это от Вадима я впоследствии узнала, что охрану легко подкупить: задобрить банкой дефицитного растворимого кофе или коробкой конфет. Он часто опаздывал с похмелья, потому хорошо отработал приемы подкупа.

Те, кто не умел подсовывать взятки охране, несли жесткое административное наказание. Об одном случае в нашей лаборатории я и расскажу.

Но вначале немного о повинностях и требованиях, которые предъявлялись сотрудникам помимо основной работы.

В канун первомайских праздников прошла череда собраний, как всегда, в рабочие часы.

Первым состоялось комсомольское собрание. Комсорг, хрупкий молодой человек из параллельного сектора, призвал всех дружно выйти на демонстрацию. Назвал место и время сбора для сотрудников института. Я любила эти массовые шествия по весеннему городу с детских лет, когда вышагивала по проезжей части улиц, держась за руку деда, в празднично оформленной колонне его завода. Ходила на демонстрации и в вузе, но никогда не задумывалась над буквальным смыслом акции, поскольку участники ничего никому не демонстрировали, а просто шли, общаясь в неформальной обстановке с давно знакомыми людьми. Собиралась пойти и сейчас, тем более, что приглашение по форме являлось приказом. Хотя и вставал вопрос, в составе чьей лаборатории идти: с моей или вместе с Толиком. И так как институт все равно шел общей колонной, мы с мужем уже дома решили, что помелькаем тут и там.

К демонстрации в ЦНИИ подход оказался серьезнее, чем в вузе. Комсомольцам (и партийцам) мужского пола вменялось в обязанность нести праздничные атрибуты: портреты членов политбюро, знамена или транспаранты с лозунгами. Наши парни, немного поспорив, распределили между собой «спущенные» из партбюро единицы принудительной ноши. На портреты правителей охотники нашлись быстрее, поскольку и древки, и картонки-портреты были полегче, нежели у знамен и транспарантов.

Профсоюзно-производственное собрание произвело на меня еще более сильное впечатление. Впервые я увидела всю нашу лабораторию в полном составе, все три сектора! Разместились в самой большой комнате лаборатории, где кроме многочисленных столов, расставленных вдоль стен, имелось в середине большое пространство, и сейчас оно было заставлено стульями, принесенных сотрудниками из других комнат. В центре, лицом к остальным, расположилось наше начальство: и небожитель «Андропов», и возглавляющий наш сектор – крепыш «Жванецкий», и еще несколько человек, включая профорга и парторга. А всего людей собралось, как в двух школьных классах.

Первое слово предоставили профоргу, высокому и прямому, как жердь, мужчине. Он начал с того, что предложил включить в почетный президиум собрания Леонида Ильича Брежнева. Вначале я поняла его слова буквально: подумала, что Генеральный Секретарь, первое лицо государства, соизволил посетить наш довольно известный институт. И даже повернула голову к двери: в ожидании, что она вот-вот откроется, и Брежнев со свитой войдут. Однако остальные сотрудники сидели спокойно, с равнодушным выражением лиц, иные шепотом переговаривались друг с другом. Успокоилась и я, поняв, что это просто еще одно формальное правило: никакого Брежнева не будет, а только обозначено незримое присутствие Первого Лица. А проголосовать за включение Брежнева в наш скромный президиум все равно пришлось. Все подняли руку, и я, как все.

Профорг отчитался за первый квартал, подвел итоги соцсоревнования, сообщил, какой сектор лучше выполнил взятые на себя обязательства. Здесь у меня хватило ума понять, что в реальности никто ни с кем не соревнуется – тоже игра. Потому что эти слова – о планах и перевыполнении, о соцобязательствах, о многостаночном обслуживании – звучали по радио и телевизору ежедневно. И еще я в дошкольном своем детстве слышала неоднократно от бабули, что она сама была «стахановкой», и показывала фотографию с доски почета. Возможно, в довоенной истории люди и вдохновлялись словами о соцсоревновании, но в наше время – развитого социализма, как тогда говорили, дух соревновательности уже исчез.

Едва отвлеклась на мысли о приезде Брежнева, как почувствовала, что в воздухе повисло молчаливое напряжение. Снова вся внимание. Оказалось, в лаборатории ЧП, один слесарь из экспериментальной мастерской нашей лаборатории не так давно опоздал на двадцать минут. Охрана в проходной его задержала, зафиксировала опоздание в журнале. Нарушитель написал объяснительную записку в отдел кадров, и дело поплыло по инстанциям. Теперь наша лаборатория отодвигается на последнее место в соцсоревновании. Да ладно бы место плохое! Неприятность в том, что нашему производственному коллективу снижена квартальная премия: все в ответе за одного. Но теперь я поняла задним числом, почему «Андропов», застигнув нас с Маринкой за внеурочным обеденным гулянием, и стребовав с нас покаянную записку, не дал ей ходу. Выносить сор из избы было невыгодно самой лаборатории, любое нарушение автоматически вело к уменьшению премиальных выплат.

Слесарь-нарушитель стоял распаренный и красный, будто только что вышел из бани. Человек переживал из-за того, что по его вине народ пострадал материально. Он что-то бормотал себе под нос, давал обещания не опаздывать впредь, а мне было неловко смотреть на растерянность этого уже немолодого работника. Причина опозданий у всех мужиков почти одна и та же: не смог с опохмелу быстро собраться и быстро добраться до работы, и все же…. Как-то негоже так взрослых людей унижать. А приди он вовремя на рабочее место, ведь не знал бы, чем заняться. Рабочие обычно использовались на подхвате: перенести-поднять-опустить – лишь иногда мастерили какую-либо модель. А чаще забивали у себя в мастерской «козла», так что стук костяшек домино о верстак и выкрики играющих были слышны в коридоре в любое время дня.

Собрание продолжалось. Слово взял «Андропов», обрисовал задачи, сообщил, на какие флота предстоящим летом должны поехать сотрудники. Я вздохнула: в моем интересном положении о таких командировках думать не приходилось, хотя у меня остались наилучшие воспоминания о морских исследовательских полигонах, где бывала на институтских практиках. Особенно запомнился полигон в Прибалтике: запретная прибрежная зона Финского залива, сосновый бор, где грибов, что белых, что подосиновиков, косой косить! Опять мысли отвлеклись, а мужчины оживились, уточняют подробности командировок: когда, куда, на судна или на берегу. И завершилось собрание призывом обязательно придти на первомайскую демонстрацию.

Выйдя в коридор, мы с Мариной обсудили услышанные новости. Я насмешила ее своей наивностью с почетным президиумом, с Брежневым. Спросила, собирается ли она в командировку на морской полигон. Она ответила, что поедет обязательно, что Вадим Симаков устроит так, чтобы им оказаться вместе, на одном объекте.

– Ты его любишь? – в лоб задала я вопрос.

– Он же такой необыкновенный, такой талантище!

– Но, если он и здесь поддает, то там, наверно, вовсе не просыхает?

– С работой он всё-таки справляется! И я не даром хлеб ем, командировочные отрабатываю. А свободные часы – наше личное дело!

Я переменила тему:

– Ты идешь на демонстрацию?

– Нет, скажу, что заболела. Ведь Вадик обычно с сыном приходит, а то и с женой. Мне на это больно смотреть.

Я окинула оценивающим взглядом Маринку: красавица! И фигура, и ножки, и огненно-рыжие волосы просто роскошны! Зрачки сузились и такими огоньками посверкивают, что кажется, что в стене дырку прожгут. Это она только подумала о Вадиме, а что будет при встрече! И все же жаль, что тратит свои молодые годы на связь с женатым мужчиной. И жену его мне тоже жаль.

Летом начались выезды в подшефный колхоз, на прополку. Пришлось принести справку из женской консультации – срок уже четыре месяца. Теперь все узнают, что жду ребенка, хотя этих «всех» раз-два и обчелся. Народ разъехался, кто куда: в отпуска, командировки и в тот же колхоз на длительный срок. Некоторые женщины – инженеры и техники, у кого дети маленькие, поехали работать нянечками на дачу с детским садиком.

Мы остались в комнате вдвоем с Николаевым. Я снова сижу на работе без дела: исследование для Вадима завершила, а дальше не знаю, чем заняться. Пока они с Маринкой загорают на Черном море – уехали в командировку в Севастополь – я тут от скуки маюсь. В хорошую погоду в одиночку брожу по территории, где весной с Мариной гуляли. Яблони уже отцвести успели, розовые и белые лепестки по газону рассыпаны. А я сшила свободное цветастое платье под беременность: под грудью кокетка, а дальше ткань клешем расходится – предусмотрела, чтобы на все лето и осень размера хватило. Гуляю будто в своем саду, а не на производственных площадях. В открытом бассейне с лазурной от солнечного света водой полным ходом идут испытания моделей. Искупаться бы по такой жаре, но не положено, да и вода с бензином перемешана, даже сами испытатели не купаются.