Амвросий Светлогорский - Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников Страница 8

– Так он что же, так и ушел ни с чем?.. Ох, подвергаю я вас опасности. Выяснил он, верно, что я здесь, и что-нибудь придумает пакостное, чтоб заполучить меня.

– Но мы-то рядом!

– Вы не поможете. Я знаю: уже имела с ним дело. Он все так повернул, что я думала, что спасаю близких, а на самом деле… Матушка, я должна сама его одолеть. Самое необходимое возьму в дорогу, но чтоб никто не видел, что я взяла и зачем.

– Да ты на ногах еле стоишь. Как ты это мыслишь?

– А я уйду от него и схоронюсь, пока не окрепну… А когда уж окрепну, то он сам меня побоится.

– Помни, что он мысли твои прочитать не может, но слова все твои услышит.

– Потому с этой минуты у меня обет молчания. Только еще одна просьба, матушка.

– Говори, я исполню.

– Меня надо постричь наголо и одежду сменить.

– Иди за мной. У нас есть профессиональный цирюльник.

8. Пятидесятый псалом

Через полчаса Феодора, облаченная в длинный, до пят, черный подрясник, старую потертую рясу, скуфью и с вервицей на запястье, выходила из ворот женского монастыря. Как раз в этот момент к воротам подъехала знакомая Феодоре машина, а в ней были Игорь и Анна Тасс. Заметив их первой, Феодора стремительно развернулась, вбежала назад в ворота и схоронилась в ближайшей нише монастырской стены.

Сердце ее бешено колотилось, но внешне она была спокойна и невозмутима, даже когда слушала разговор Анны Тасс с дежурной монахиней.

– Нам бы хотелось переговорить с игуменьей Марфой.

– Вы договаривались о встрече?

– Нет, то есть, конечно, договаривались, но это было не вчера и не сегодня, а значительно раньше.

– А по какому…

– Вопрос о меценатской помощи монастырю.

– Проходите, но вам надо будет подождать около часа, когда игуменья освободится.

– Нет проблем, мы вот на той скамеечке подождем.

Феодора видела, как Анна Тасс вместе с Игорем направились к скамейке, которая была в десяти шагах от нее. Еще несколько шагов – и они увидят ее. Феодора открыла молитвослов, подаренный игуменьей, и стала читать пятидесятый псалом. Игорь и Анна Тасс уселись на скамейку и уставились прямо на нишу в монастырской стене, где пряталась Феодора. Они говорили о ней, но не видели ее, хотя она была прямо перед ними как на ладони. Анна Тасс лихорадочно постукивала по камню каблучком-шпилькой, а шарф на ее шее, будто живое существо, принюхивался и прислушивался.

– Игорь Феодорович, она здесь, здесь, я чувствую, что здесь.

– Тогда нам, может быть, лучше уехать. Она сама приедет.

– А как ваш заказ? Вы же не сможете без нее работать.

Игорь хотел что-то возразить, но подошла монахиня и пригласила их к игуменье на встречу.

†

Как только они скрылись, Феодора немедля вышла из ниши и быстро направилась к воротам, но там она увидела машину мецената, которая перекрывала выход из ворот. Дверца была открыта, и в темном проеме угадывался знакомый силуэт заказчика. Феодора зашептала пятидесятый псалом, который уже выучила наизусть, пока хоронилась в нише монастырской стены, и, выйдя из ворот, не останавливаясь, пошла прямо на автомобиль.

Время для Феодоры будто растворилось в пространстве, каждая секунда растянулась и стала длиннее в десять раз. На каждый шаг она тратила столько сил и эмоций, сколько требуется для преодоления нескольких километров. Автомобиль неумолимо и неотвратимо становился все ближе и ближе. Вдруг из темного проема двери показалась рука мецената с букетом алых роз и швырнула розы прямо к ногам Феодоры. Цветы рассыпались вокруг Феодоры. Она остановилась в оцепенении, забыв про псалом, забыв про монастырь, забыв про все, подвластная необузданному сладкому недугу страсти, готовая опять прыгнуть в темную бездну, распахнувшую перед ней свои объятия.

†

Феодора точно перенеслась в восемнадцатый век и стояла на набережной Зимней канавки в нескольких шагах от вычурной кареты заказчика. Ей оставалось пройти еще несколько шагов до кареты, но она не успела сделать и шага, как послышался колокольный звон.

Это звонили ко всенощной. Время скрутилось и приобрело свой обычный размеренный бег.

†

Исчез век восемнадцатый, и карета снова стала автомобилем.

При первых звуках колокола дверца машины резко захлопнулась, как от порыва ветра. И в следующее мгновение холодящий душу звериный рык раздался из салона авто. Рык был такой нечеловеческой силы и гнева, что машину затрясло и подбросило, стекла вылетели все разом, двигатель взревел, и автомобиль, рванувшись с места, устремился прочь от колокольного звона. Феодора вышла из оцепенения, оглянулась, все вспомнила, перекрестилась и первый раз за последние три дня вздохнула полной грудью легко и свободно. Это первый раз за последние дни! Потом она спокойно и уверенно пошла по обочине дороги от монастыря.

†

Дойдя до перекрестка, Феодора свернула с дороги на тропу, ведущую к лесу.

Тропинка петляла по дикому, заросшему репейником полю, огибая валуны и пересекая маленький едва заметный родничок. Испив воды из родника, Феодора пошла дальше и скоро скрылась за лапами вековых деревьев.

Родник, из которого только что напилась Феодора, вдруг преобразился: пошипел, поурчал – и ударил вверх сильной и мощной струей.

9. Приход Феодоры в монастырь

С первыми лучами солнца из ворот мужского монастыря вышел молодой послушник и, подойдя к скамейке, что стояла близ монастырской стены, стал будить спящего на ней человека. Послушник сильно заикался, когда выговаривал букву «т» в словах, поэтому одна фраза растягивалась им на целый песенный куплет.

– Мужчина, вст-т-т-т-та-авайт-т-теэ. Эт-т-то вы ночью ст-т-т-тучались?

– Я.

Феодора ответила машинально, открыла глаза, перекрестилась сама и непроизвольно перекрестила послушника, но еще окончательно не проснулась и смотрела на послушника непонимающим взглядом. Послушник стоял, ошарашенный крестным знамением Феодоры. Его будто полоснуло огненным мечом, яркая вспышка на секунду опалила его сознание, и мысли с ранее ему неведомой скоростью забегали под темечком, и он засмеялся открыто, по-детски, а когда успокоился, то подсел на скамейку к Феодоре.

– Ну и смешной же ты, брат, когда спишь. Ха-ха. Игумен у нас очень строгий. Ты скажи мне, чего хотел, а я передам твою просьбу игумену.

Но Феодора уже проснулась и вспомнила про данный обет молчания. Послушник ждал ответа на свой вопрос, а Феодора выжидающе смотрела на него. Послушник первый не выдержал молчания и опять засмеялся – он радовался, что теперь не заикается, и ему жгуче захотелось выговориться.

– Да, смешинка на меня напала. Не хочешь отвечать, тогда сиди, жди. Я тебе есть вынесу.

Феодора раскрыла от удивления глаза, что послушник расценил как молчаливый вопрос и доверительно поведал.

– Алексий я… Имею послушание ходить раз в неделю к старцу Серафиму в дальнюю пустынь. Он старенький и никого видеть не хочет, да и не может. Он молится там за нашу обитель. Там тихо, ни одной живой души, только зверье разное. Вот к зверью он выходит, чтобы покормить зверушек. Не поверишь, но к нему даже медведь ходит. Говорят, что когда отец Серафим был еще молодым, то шел в рождественскую ночь по лесу, да заплутал и провалился в берлогу. Это спасло его, а то замерз бы в лесу. А так он очнулся в медвежьей берлоге рядом с брошенным медвежонком. Потом он выбрался из берлоги, добрался до своего скита и выходил медвежонка… Давно это было, но тот медведь, говорят, еще жив и навещает старца. Правда, я только следы видел, а так чтоб прямо лицо к лицу, то есть морда к морде, то есть лицо к морде, так мне не приходилось еще с ним сталкиваться. Ну, вот ты и заулыбался! Значит, слышишь меня. Так, когда я пойду к старцу, то и к тебе заверну – еду занесу.

†

Послушник вернулся в монастырь, а Феодора приметила в отдалении в стороне от ворот скамейку и отправилась к ней.

Скамейка оказалась вовсе и не скамейкой, а бревном. «Когда-то это было дерево, – подумала Феодора. – И простояло это дерево лет двести, а то и больше! Срубили его люди, притащили сюда, а тут про него забыли. Но бревно не сгнило, а вросло в землю, и молодые побеги взошли из его ствола и окрепли. И теперь можно присесть на него и облокотиться о молодые деревца». Феодора села и стала ждать послушника Алексия.

Она пыталась понять: почему послушник принял ее за мужчину, желавшего подвизаться в монастыре? Почему она, хотя и видела искреннее заблуждение послушника, не поправила его, промолчала? Почему? Сейчас она задавала эти вопросы сама себе и не находила на них четкого ответа. Ясно только одно, что она дала обет молчания и теперь должна молчать несмотря ни на что. Это начало искуса – испытания перед открывшимися горизонтами новой жизни. И не случайно послушник рассказал про медвежонка. Эта рождественская история про медвежонка, которого спас старец, запала ей в душу. Ей вдруг неудержимо захотелось увидеть этого старца, оказаться в том сиянии, которое наверняка от него исходит.