Арбен Кардаш - Танец поневоле Страница 8

Казалось, одновременно с нами и Цавдар опускался все ниже. Теперь он кружился над домом старухи Тенфе; казалось, он за чем-то наблюдает, на что-то решается, чего-то дожидается.

– Знаешь, почему Цавдар не осмеливается опуститься ближе к земле? – продолжил разговор дядя Шах-Буба.

– Нет. Я хотел об этом тебя спросить.

– Вот, сам смотри. Подумай и скажи, почему.

Мы подходили к дому старушки Тенфе. С холма, на котором мы находились, внизу, в небольшой лощине, виднелись одноэтажный дом, двор, огороженный изгородью из гибких прутьев, сад и огород. Чуть подальше от дома стоял хлев, приземистый и со стенами, изборожденными дождевыми струями. Хлев, который некогда занимала скотина, теперь, оставшись без сильных рук, которые обмазали бы его стены, ухаживали бы за овцами и коровами, выглядел осиротевшим. Дом бабушки Тенфе имел одну особенность: передней частью он был обращен не к югу, как принято, а на север, где находилось наше село. Должно быть, дедушка Антер, строя дом в этих лугах, хотя бы видом на село думал скрасить одиночество своей сакли. На южной стороне взор останавливался лишь на холмах, скалах и словно готовой обрушиться на тебя Красной горе. Место для дома было выбрано тщательно, взвесив все обстоятельства. В половодье ручьи и потоки не представляли для жилища опасности. Горные воды стекали в овраг, разрезающий склоны между Откусанным местом и Большой рекой. Дворик, залитый солнцем, казался еще светлее из-за покрывающей землю белой гальки. Во дворе сидела старуха Тенфе у сбитой из досок ограды террасы. Голова у нее упала на грудь. Наверное, как случается у старых людей, она пребывает в полусонном состоянии. Выше дома, сзади, находились две могилы. Только две. На валуне позади хлева стоял козел, да еще имел такой важный вид, точно своими рогами он поддерживал небо. Поодаль, в зарослях вербы, две козы обгрызли со стволов всю кору и теперь принялись за распускающиеся листья. Внизу мы увидели родник с желобом и накопителем для воды, которая, извиваясь, как змея, и сверкая разными оттенками, устремлялась по канавке дальше, к Большой реке. По обе стороны от родника были привязаны к колышкам два козленка, так, чтобы они не спутались веревками друг с другом, но могли дотянуться до воды.

«Наверное, родник заставил дедушку Антера выстроить здесь дом, – подумал я. – Иначе это место осталось бы просто полем. Без дома, без сада, без огорода… Но почему Цавдар не приближается к козлятам? Что ему мешает? Мог бы и напиться…»

– Цавдар видит, что козлята привязаны, и потому не решается напасть на них… – неуверенно заговорил я.

– Ты хорошо смотрел? – Мой ответ никак не подействовал на дядю Шах-Бубу. Значит, ошибся. Я пожал плечами, показывая, что признаю себя побежденным.

– Умение признать себя побежденным тоже относится к достоинствам мужчины, – сказал дядя Шах-Буба. – А все-таки вглядись еще раз, обостри свой взгляд, как алмаз.

Я еще раз огляделся кругом. В одном конце огорода находился нужник, а в другом, куда старуха Тенфе выносила золу из очага, несколько курочек разгребали землю. Там же находился курятник, смахивающий на маленькую саклю. Место перед курятником было огорожено металлической сеткой, а сверху покрыто черепицей. Наверное, там держали кур, когда сажали в огороде. Теперь же куры, довольные и беззаботные, даже не замечали, что над ними кружится орел. «Неужели старухе Тенфе козлята дороже кур? – подумал я. – Нет, тут что-то не так. Что стоит Цавдару подлететь и забрать одну из них? А может быть, он не признает их? Подумаешь, куры, которые валяются в золе… Может быть, помня о своей подружке, желает завладеть только козленком?..» Дядя Шах-Буба не дождался моего ответа.

– Пойдем, посмотрим вблизи, – сказал он.

Мы спустились к роднику. Чистая вода, которая била из-под земли, собиралась в квадратный, примерно метр на метр, накопитель. Он имел невысокие борта, козлята своими мордочками могли дотянуться до воды.

– Попробуй водицу, – предложил дядя Шах-Буба. – Родник дядюшки Антера имеет свой вкус.

– Сначала пей ты, – сказал я, оказывая уважение старшем у.

Дядя Шах-Буба подставил под желоб руку, удерживая в ней воду, и сделал несколько глотков. Затем набрал воду в пригоршню, плеснул себе в лицо и провел по нему обеими руками.

– Ну и вкусная же водица! Не сравнить и с райским источником Замзам[25]! – воодушевился он.

Будь здесь дядя Хелеф, он не преминул бы спросить: где ты видел источник Замзам и откуда знаешь, какая там вода? Но я не осмелился взять на себя его роль и не стал задавать «замогильных» вопросов. «Не случайно дядя Шах-Буба, испивший из всех родников на лугах Красной горы, познавший их вкус, сравнивает родник дедушки Антер с источником Замзам», – подумал я и, как и он, подставив ладонь под желоб, сделал несколько глотков. От ледяной воды у меня перехватило дыхание, в висках отдалось болью.

– Вода в Замзаме такая же холодная? – спросил я.

– Едва ли, – ответил дядя Шах-Буба, но без прежней уверенности. Возможно, от моего вопроса на него повеяло ехидством дяди Хелефа. – Когда пьешь из горных родников, сначала набери в легкие побольше воздуха, а потом пей маленькими глотками. Иначе схлопочешь воспаление, угробишь себе внутренности… Посреди лета вода в горном роднике становится еще более ледяной, а вот зимой, наоборот, теплеет, словно ее слегка подогревают… Плесни, плесни в лицо, чтобы дрожь пробежала по телу, взбодришься… Вот какую силу имеет эта водица. Покойный дядюшка Антер называл ее Родником бодрости. Каждый родник в горах обладает какой-то особенностью, от чего-то помогает и лечит. Эта же вода бодрит и вдохновляет.

Я плеснул себе в лицо, провел руками по лицу и затылку. Несколько капель, скатившись за шиворот, действительно вызвали дрожь в теле.

От родника к дому вела узенькая тропинка, посыпанная, как и двор бабушки Тенфе, белой галькой. Дядя Шах-Буба шел впереди.

Цавдар плавно, горделиво парил у нас над головой. Казалось, что он забылся и его, пребывающего во сне, горный ветерок носит по небу. Интересно, из какого родника он пьет? – думал я. – Из водопадов Красной горы, – всплывал ответ в моем сердце. – Воду, падающую сверху, разбивающуюся о камни и брызгами отбрасываемую обратно, он хватает еще в воздухе, словно охотясь… Я бы хотел эту картину, возникающую в мыслях, наблюдать наяву…

– Сколько можно спать?! Твоих козлят унес орел! – воскликнул дядя Шах-Буба, приближаясь к старушке Тенфе.

Бабушка Тенфе, сидя дремавшая, опустив голову на грудь, как ребенок, мгновенно очнулась.

– Что случилось?! – суматошно вскричала она. Вся она с ног до головы была в черном, как и моя бабушка. Шутку[26], накинутый поверх него платок, покрывающий иссохшее тело, и висящий на ней хилеш[27], подбитый шерстью, длинная булушка[28] под ним – все было черным. Только выглядывающие из-под подола концы штанов черного сукна были оторочены полосками ткани зеленого цвета. Обута она была в черные резиновые галоши. – Не может быть! Оплошала я! – Она приняла всерьез шутку дяди Шах-Бубы, не обращая на нас никакого внимания, затенила глаза высохшей, сплошь в морщинах рукой и посмотрела в сторону козлят. – Нет, нет, не унес, на месте они, – опомнилась и обрадовалась. Теперь она заметила и нас и сама начала шутить: – Куда уж орлу подступиться к моим козлятам! Хотя вы считаете меня за старую развалину, он видит меня другой, чтоб ему упасть со своих небес. Он видит, что моя защита рядом со мной. Он видит! Не слепец же какой-нибудь, востроглазый разбойник. – Старушка взяла в руки двустволку, лежащую на выступе террасы.

– Эй, не принимай гостей с ружьем в руках! Ты только смотри, какого дорогого гостя я к тебе привел! – Дядя Шах-Буба показал на меня.

– Не иначе как Кудрат?! Милый мой, милый! Да помереть мне у ног твоих! – Бабушка Тенфе положила на место ружье, пошла мне навстречу, взяла меня за обе руки и расцеловала их. – Ты пришел, что солнце взошло! Да буду я жертвой тропинок, которые привели тебя! Будь благословен тот, кто привел тебя!

Весь свет души и все тепло, что хранилось в сердце этой старушки, угнетенной горестями и одиночеством, вырвались наружу. Этот свет и тепло мне были знакомы по ее посещениям бабушки. Сладкий язык, ясное лицо, приятные руки – свидетельствовали о богатстве ее души. И одевалась она по-особенному, на старинный манер: носила старинный широкий пояс, украшенный серебряными пластинками, на груди висели серебряные монеты, голову покрывали шутку и шаль неброских расцветок, на ногах – сапожки из мягкой кожи… Лицо у бабушки Тенфе благостно алело; мне казалось, что это цвет языков пламени из-под хара, печи для выпечки хлеба, передался ее лицу и навсегда сохранился на нем.

Правда, теперь цвет пламени поблек, и лицо, уподобившись склону горы Келет, распахали глубокие морщины, лишь нос не изменился, выглядел даже длиннее, чем прежде.

До сих пор вблизи я не видел орлов, но почему-то я сравнивал бабушку Тенфе с состарившейся орлицей. Мне казалось, что ее темные покровы как бы оттеняют внутренний свет и тепло, исходящие от нее, усиливают их, делают их более действенными. Помимо всего прочего, я понял, что старушка соперничает с Цавдаром, знает, как с ним обходиться, и может обезопасить двух своих беззащитных козлят. Наверное, она никакой выгоды не имела ни от козла, ни от коз с козлятами, ни от кур, пожалуй, они лишь помогали ей скрасить одиночество, но готовность постоянно соперничать с орлом свидетельствовала о ее гордости, непритупляющейся силе сердца и умении постоять за себя. Ещё издали, когда мы над родником смотрели с холма, дядя Шах-Буба заметил ружье, которое лежало на выступе террасы. А я его не видел, мои глаза не обладали остротой зрения, данной Цавдару. Нет, не обладали…