Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга третья. Какого цвета любовь? Страница 8

Мама с папой никогда не покупали кукурузу на улице. Они говорили, что в эти вёдра бабки ночью и писают. Говорили, что бабки грязные, от них можно заразиться какой-то «холерой» и умереть в «страшных муках». Все одноклассники эту кукурузу у бабок ели, и никто из них от холеры не умер.

Несколько раз мама с папой сами дома варили кукурузу. Аделаида никак не могла дождаться, пока она сварится, тыкала её вилкой и громко хлопала крышкой. Потом перестала хлопать и стала красть из кастрюли полусырые кочаны и, обжигаясь, глодать с них кукурузу, спрятавшись в туалете, а из кочана высосала всю воду, и он стал сухим.

Кукуруза у бабушек стоила десять копеек. У Аделаиды осталось только пять.

Ир! – Аделаида решила провернуть дельце. – Продай мне пол кукурузы! Я тебе дам пять копеек!

Ирка недолго торговалась. Она подравняла зубами серединку и разломила початок пополам, обдав Аделаиду солёными брызгами.

Аделаида домой летела! Ощущение радости наполняло её всю, как если бы… ну как если бы… ну, она даже не знает что!

Сёма действительно играл во дворе перед домом. Всё вышло почти так, как и рисовала себе Аделаида. Завистливые взгляды «дворняг» провожали в Сёмкино горло каждый миллиграмм ткацуны. Сёмка специально ел медленно, слизывая с грязных пальцев горчицу и крутился во все стороны. «Ну и ладно!.. – Аделаида не расстроилась. – У них есть братья, пусть они за ними и смотрят!»

С того дня Аделаида решила «ухаживать» за младшим братом и стала сдавать бутылки почти каждый день, благо их в подвале была целая куча. Один из соседей сверху мучался печенью и в неимоверных количествах поглощал нарзан. На вырученные деньги она стала приносить Сёме съедобные «подарки». Сёма уже поджидал её после школы. Он с аппетитом ел, и снова убегал играть. Она была счастлива. Оказывается, что можно иметь смысл жизни, даже не имея кошки!

Длилась, однако, эта идиллия совсем недолго. До тех пор, пока мама, наконец, не заметила Аделаидиного подозрительно счастливого выражения лица. Она потребовала объяснений. Как это так? Что-то доставляет Аделаиде несомненное удовольствие и это «что-то» исходит не от неё! Потом мама снова потребовала объяснений – откуда у Аделаиды деньги, если они ей не дают. Но больше всего её рассердило именно само действо:

– Что ты таскаешь домой дрянь всякую?! Что ты позоришь меня перед людьми?!

Что, у нас дома кушат ничаво ниэт?! – папа был вне себя! – Сасэды думают, что ми ребйнка нэ кормим! Што мой жена не гатовит! А что тагда мой жена делает, а-а-а-а?! Может крэм на своё лицо дэлаэт?! (Что моя жена не готовит дома кушать?! И чем тогда она занимается?! Может крем на лицо мажет?!)

– Оказывается – носит и носит! Носит и носит! – продолжала сердиться мама. – А я-то, глупая, не пойму: почему ребёнок стал так плохо кушать?! Давай, давай, отрави его! От тебя всё можно ожидать! Ты же ненормальная!

– Взаместатаво, чтоби на пэрэмэнэ павтарит уроки, пригатовица, сидыт в буфэтэ! У тебя яблок нэту?! Кушай, ну, сиди! Сматри, чтоб эта болше не било! Извинис сечаже пэрэд мамай!

– Но за что?!

– Как «что»?! Ти иво апазорила перед лудми! Значит мама дома ничаво нэ гатовит, плахая хазяика, ми вам нэ кормим, капуто ти иво кормиш! Скажи сечаже: «Извини, мама!», скажи: «Эта больше нэ павтарица!» Тиш то принэсла? По матэматикэ спрашивали?

– Э-эх! Останешься за бортом! И все будут плевать в твою сторону! – мама делала вид, что уходит в кухню, но топталась на одном месте и ждала извинений.

Сёма стоял рядом и тоже с интересом ждал развязки. Он как бы даже и не расстроился, что больше ему не будут приносить сосиски. А, ну и что! Большое дело! Он маме скажет, она пошлёт папу и папа купит ему! Зато сейчас то, что происходит, гораздо интересней!

– Извини, мама! Я так больше никогда не буду! – Аделаида смотрела в пол.

– Даёш чеснаэ слово? – папа, спасая поруганную честь жены, никак не мог уняться.

– Даю! – голоса Аделаиды почти не было слышно.

– Нэ слишу! Что ти сказала?

– Сказала: «Даю!»

– Что за тон?! – мама, почти ушедшая на кухню, снова развернулась обратно. Она прямо на глазах оскорблялась всё больше и глубже. – Ты посмотри, как ты со мной разговориваешь! Смени тон! Посмотри – как ты со мной разговариваешь и как ты с чужими разговариваешь! Я тебе не какая-нибудь там твоя дебильная подруга! Ты забываешься. Ты с матерью разговариваешь, а не с кем-нибудь на улице! Не «сказала даю», а говори нормально! Как тебя учили?!

– Мамочка! Извини меня, пожалуйста! Я так больше никогда не буду! Я даю честное слово исправиться.

– Хорошо! Чёрт с тобой! Поживём – увидим. Говори: что принесла? – как обычно все беседы начинались или заканчивались вопросами о школьных успехах.

– Меня не спрашивали.

– Что значит «не спрашивали»?! Значит, была не готова! Была бы готова, подняла бы руку, тебя бы спросили! Значит – не занимаешься. Опять дурака валяешь. Сказала я тебе – останешься за бортом! Потом локти будешь кусать, но будет поздно!

И снова слово «борт» подействовал на Аделаиду магически…

Она летит к земле, раскинув руки и улыбаясь ощущению чудесной радости от свободного полёта… Хрустальный воздух смахивает с её лица слёзы… И вот руки превращаются в огромные сильные крылья…

Да она меня не слышит! – мама готова была сорваться на крик и из последних сил сдерживала себя. – Василий! Эта дура даже не слышит, о чём я говорю!

Слышу! Мамочка! Извини меня, пожалуйста! – белые крылья за спиной исчезли. Аделаида снова в коридоре с круглыми часами на стене с золотистыми цифрами, стоит навытяжку перед мамой. – Я так больше никогда Не буду! Я даю честное слово исправиться и приносить только «пятёрки». Я сейчас переоденусь и сяду готовить уроки.

Иди сперва жри! – мама начала «успакаиываца», но пока нельзя было сдавать так сразу позиции, то есть надо было пока дать понять Аделаиде, что её «обида» пока не «отпустила».

Горелая вермишель была похожа на тот клей, который ей подарил расклейщик афиш в спичечной коробочке, и которым она хотела склеить деревянную катушку, только с чёрными прожилками… Клейстер из «вермишол» (вермишели) расползался по нёбу и при глотании лез обратно. Аделаида залила «клей» томатной подливкой. Так получалось монолитней и скользило лучше.

Она ушла в свою комнату переодеваться.

Почему ей нельзя за кем-то ухаживать? Животных в доме держать ей не разрешают ни за что. Даже за «пятёрку» по химии. Правда, один раз, когда была помладше, Аделаиде так сильно захотелось кого-то приласкать, поцеловать, понюхать, что она пошла в курятник и выманила оттуда свою курицу Белку. Она подмышкой приволокла её домой, зажимая клюв пальцами, чтоб Белка не орала на весь двор. Дома Аделаида сперва сколько хотела целовала курицу в белые, жёсткие перья, потом посадила её с собой на диван. Белка тут же накакала жидкой зелёной кучкой прямо на ковёр, потом всё-таки вырвалась и начала метаться по квартире, скользя по красному крашеному полу и практически садясь на шпагат на поворотах. Белка отражалась в лакированной мебели, и казалось, что от Аделаидиной нечеловеческой любви пытается спастись бегством целое подворье. Так прошёл Аделаидин первый опыт по выражению чувств… Потом ещё Аделаида вспомнила, что хотела заботится о человеке, что очень много лет назад, когда деда умер и бабуля осталась совсем одна с кошкой, которую звала Котик, она очень переживала за бабулю и стала собирать для неё деньги в баночку от сметаны. В «овощном» за школой покупала длинные, как палочка, белые конфеты под названием «нуга». Аделаида сама их страшно любила. Ей даже нравилось, что они клеились к зубам, и рот потом невозможно было открыть. Тогда, давно, у Аделаиды даже два молочных зуба остались в этой самой «нуге». Было так смешно и совсем не больно! Так вот, она себе представляла, как к ней приедут бабуля с дедулей и у них не будет денюшек, а тут она достанет свою копилку из стеклянной банки из-под сметаны, полную денег, и как они обрадуются! Она, конечно, отдаст им все! Пусть делают с ними, что хотят! И потом ещё конфеты впридачу.

Однако баночка оказалась такой большой, а монетки так редко попадали ей в руки! Она всё не наполнялась и не наполнялась, и это было так обидно!

«Нугу» Аделаида аккуратно заворачивали в газетную бумагу и прятала на дно холодильника. Однажды, когда мама убирала холодильник и выгребла из-под завалов этот размякший и совершенно расползшийся конгломерат, вот когда был скандал! На вопрос: «Как ты смела от меня что-то прятать в моём же доме?!» Аделаида так и не нашлась, что ответить.

Потому, что это дом – мой! Поняла? Заруби себе на носу! И холодильник деда мне покупал на мои деньги! И в моём доме скрывать от меня деньги, вещи и устраивать тайники я не позволю! Вот когда у тебя будет свой дом, тогда делай что хочешь! Хочешь – прячь, хочешь – доставай что хочешь! И вообще – это что за манера прятаться?! И от кого, спрашивается?! От матери?! Что ты постоянно от меня скрываешь? Так знаешь до чего можно докатиться?!