Александр Барышников - Penitus. Фантастическое путешествие в Плутонию Страница 8

– Ну, за поэзию!

Мы с ним беззвучно чокнулись и хотели было выпить, но Пушкин подозрительно обнюхал содержимое стаканчика, поморщился и с тоскою в голосе спросил: – А бургундского нет?

Мы с Веней громко захохотали, тогда Пушкин крикнул петькиным голосом: – Ё! – и хватил меня стаканчиком по лбу…

Пробуждение было ужасным, сразу после этого ужасного пробуждения выяснилось, что я стою коленями на вибрирующем полу, лоб мой впечатался в толстую трубу (старая знакомая!), мне неудобно и больно, аппарат трясется и раскачивается, а спереди доносится раздраженный голос командора: – Говорёно же было пристегнуться!

– Что случилось? – спросил я, с кряхтеньем и стонами забравшись в кресло. – Нас опять ловят в сеть?

– Пристегнись, дубина! – заорал Великий Куст. – Ты своим медным лбом всю аппаратуру мне расколотишь!

С «медного лба» капала кровь, колени саднило, по непонятной причине побаливали ребра с правой стороны грудной клетки, одним словом, было довольно погано, поэтому я не ответил и стал молча отыскивать ремень безопасности. Кустерман прав: гораздо удобнее было бы сделать это сразу, при дневном свете, в спокойной обстановке. А еще лучше было сразу отказаться от всей этой дурацкой затеи.

Вдруг я заметил, что внутри аппарата гораздо светлее, чем раньше. Ага, свет проникает снаружи, через иллюминатор. Я прильнул к стеклу и тотчас увидел освещенную прожекторами каменную стену, напрочь лишенную какой бы то ни было растительности. Стена находилась совсем близко и довольно быстро проплывала мимо иллюминатора. Вернее сказать, мы плыли довольно быстро вдоль стены, то отдаляясь от нее на некоторое расстояние, то приближаясь почти вплотную. При каждом таком сближении командор начинал громко материться.

Видимое глазом забортное пространство было совершенно безжизненным – ни рыб, ни водорослей, ни даже планктонной пыли. Похоже, что тропинка завела нас в такие места, где любая жизнь просто невозможна. Примерно так же выглядит, если, конечно, верить художникам-фантастам, поверхность далеких мертвых планет. Но до этих планет лететь и лететь, целой жизни не хватит, а тут мы как-то очень уж быстренько… Еще бы обратно как-нибудь, желательно поскорее.

Стена снова неотвратимо придвинулась к иллюминатору.

– Да отойди ты подальше! – не выдержал я. – Возьми левее.

– Куда левее? – злобно отозвался Кустяускас. – Слева такая же стенка. И сверху то же самое, и снизу. Труба, понятно тебе или нет!

Мне пока еще было непонятно, к тому же здорово болел раздолбанный лобешник, поэтому я промолчал. Видимо, командором мое молчание было истолковано как проявление обиды на его беспардонную несдержанность, и он заговорил более мирно:

– Очень сильное подводное течение, аппарат не слушается, вот и таскает нас, как алкаша по гололеду.

– Ну, и куда мы… течем? – осторожно спросил я, вовсе не надеясь на исчерпывающий ответ. И точно, командор молча пожал плечами, после чего наступила тишина. Краткие мгновенья такой нехорошей тишины уже случались в истории нашего беспримерного плаванья, но тогда все быстро менялось, теперешнее же безмолвие навалилось на душу неподъемной гранитной плитой.

– А эти где? – спросил я, чтобы хоть немного сдвинуть плиту. Какое-то время было тихо.

– А, эти, – ответил, наконец, командор. Похоже, управление аппаратом очень сильно занимало его внимание. – Эти, говоришь? Они отстали, как я и предполагал. ЧИТэДэ, как говорил… ну, ты помнишь. И как только они отстали, нас всосало в эту дырку неизвестного науке происхождения. Движок слабоват, на большие нагрузки не рассчитан. Да я же и не знал, что здесь такое течение. Я об этой трубище вообще понятия не имел.

– Если имеется вход, – сказал я рассудительно, стараясь успокоить, прежде всего, самого себя, – значит, найдется и выход.

– Очень на это надеюсь, – отозвался командор после некоторой паузы. По продолжительности этой паузы я понял, что лучше будет не отвлекать водителя-руководителя от непосредственного выполнения служебных обязанностей…

Плавание в подводной каменной трубе продолжалось довольно долго, хотя определить более точно его продолжительность не представляется возможным. Несмотря на ушибы и ссадины, я опять уснул самым безответственным образом. Вероятно, все еще сказывалась разница часовых поясов, резкая смена климата, к этому, наверняка, добавились стрессы, испытанные во время нашего увлекательного путешествия. Я никогда не считал водную среду своей стихией, и первое же плотное общение с наивысшим проявлением этой стихии – Океаном – подтвердило правильность моих интуитивных ощущений. Можно называть меня как угодно: портовой крысой, земляным червем и т.д., но здесь, в этих черных глубинах, мне неуютно, невесело, я здесь лишний. Придорожная канава, трущобная помойка, вонючая свалка кажутся мне гораздо интереснее, даже если я вижу эти заветные уголки земли во сне. Кстати, так оно и было: вокруг вздымались, подобно барханам, горы пищевых отходов, пивных жестянок, пластиковых бутылок, картонных коробок, обломков, огрызков, остатков. Во что бы то ни стало нужно было преодолеть окружившие меня преграды, но крутые склоны осыпались, я снова и снова оказывался в яме.

На деревянном ящике, увенчавшем вершину ближнего бархана, внезапно возник Пушкин. На этот раз он обрядился в белоснежную манишку, светло-голубой фрак и бежевые панталоны, то есть, в тот самый комплект одежды, который я уже видел на волнорезе. Безукоризненно-черные кудряшки сверху покрыты были цилиндром нежно-дымчатого цвета, а на ногах красовались добротные штиблеты с блестящими металлическими пряжками. Картину довершала легкая трость с полированным набалдашником.

Обратив взгляд в мою сторону, Пушкин весьма вежливо поклонился. Мне стало стыдно оттого, что кто-то видит меня в таком нехорошем месте и в таком непрезентабельном виде. Почувствовав это, Пушкин сделал вид, что не замечает моей конфузии.

– Сударь! – учтиво сказал он. – Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.

– Не надо! – хмуро ответил я. – Грязно здесь. Запачкаетесь.

– У нас всегда грязно, – сказал Пушкин и грациозно спрыгнуп с деревянного ящика. – Это не Англия, милостивый государь, это Россия.

Он начал спускаться вниз, сделал два шага и замер, остановленный внезапной мыслью.

– Простите, сударь, мне необходимо сделать некое уточнение.

Он устремил глаза к серому небу и забормотал какие-то слова. По ритмичности бормотанья было понятно, что это стихи. Не теряя времени, я в очередной раз начал карабкаться вверх по склону. Вскоре удалось разобрать, что он бормочет.

– Там царь Кощей… Там царь Кощей над златом… Над златом… О! Там царь Кощей над златом ч а х н е т! Неплохо, неплохо. Однако, продолжим. Там… там…

– Там русский дух, – подсказал я. – Там Русью пахнет.

Вонь, действительно, стояла неимоверная.

– О! – воскликнул Пушкин, вынул из кармана шелковый платок и несколько раз плавно обмахнул нос. – Если абстрагироваться от конкретных обстоятельств, то строчка просто гениальная. Позвольте выразить искреннее восхищение вашим несомненным поэтическим дарованием.

Он снова учтиво поклонился и протянул в мою сторону тросточку.

– Держитесь, сударь! Почту за честь оказать вам посильное вспомоществование, насколько это возможно.

– Слышал уже, – хмуро ответил я. – Не надо. Неровен час, шмякнемся оба. Запачкаетесь.

– Не извольте беспокоиться, – Пушкин ободряюще улыбнулся, энергично вскинув подбородок. – Не пристанет.

И он наклонился вперед, чтоб я мог дотянуться до тросточки. Что случилось с нами дальше, неизвестно, потому что я проснулся. Вокруг стояла тишина, аппарат плавно завис в подводном пространстве, и было непонятно, движется он или стоит на месте. Похоже, я проснулся оттого, что прекратилась прежняя вибрация и тряска. Такое иногда бывает: сон нарушается от внезапно наступившей тишины, например, после остановки поезда.

– Петька, ты живой? – спросил я на всякий случай.

– Ё-ожики колючие! – энергично отозвался командор. – Он еще спрашивает! – Кустище возмущенно фыркнул. – Я-то живой, а вот ты был на грани вымирания.

– Не понял! – действительно не понял я. – Что случилось?

– К счастью, ничего. Но могло, и даже очень.

– Да объясни толком, что там еще могло случиться?

– Не там, а здесь, – непримиримо поправил меня Великий Куст. – Ты своим храпом довел меня до полного отчаянья, лишил последней капли гуманизма. Еще немного, и я убил бы тебя своей мозолистой рукой!

– Мой храп мешал тебе уснуть за рулем? – поинтересовался я невинным голосом. Кустенбаум коротко ёкнул и какое-то время молчал, он не ожидал подобного поворота. Я же, напротив, усилил натиск:

– Без моего храпа ты бы обязательно и бесповоротно уснул, а это, как пить дать, привело бы к аварии и неизбежной гибели двух человек – одного хорошего, другого по имени Петр…