Андрей Неклюдов - Тундровая болезнь (сборник) Страница 8

Связь оборвалась.

Через два дня среди эфирного шороха и треска удалось расслышать: «30-го… 30-го всех вас заберет!»

А 30 мы проснулись под грохот прибоя, вой ветра и хлестанье дождя по пластику палатки.

Вечером узнаём, что борт все же вылетал, но на подлете к горам пилоты увидели, что ущелье плотно затянуто тучами, и пошли на Воркуту.

Просто рок какой-то – что с заездом сюда, что с выездом. Теперь следующая дата – 2 сентября.

– Это Глеб говорит так, чтобы нас сильно не расстраивать, – заключил Серега. – Иначе честно сказал бы: пока все глухо да и погоды нет.

– Дýрит нас, как пионеров, – оскалил зубы Антон. – «Вертолет будет 27, но не точно, а затем, мол, – и вездеход». Ни того, ни другого! Как вездеходчиков дурил насчет расстояния, так и нас дурит со сроками вывоза.

– Нашли бы золото, небось вывезли бы в срок, – добивает нас Никита.

– Интересно, какого размера были бы премии? – издевательски оглядывает всех Ленька.

– Тебе на гроб бы хватило, – не сдерживаюсь я.

– А тебе? – не остается он в долгу.

– Тундровая болезнь неизлечима, – констатирует Серега.

Который день трясутся под напором ветра палатки, хлопает пластик, скрежещут железные каркасы. Нескончаемо ползут по склонам гор облака, размазанные, разлохмаченные, осыпают нас мелким холодным дождем, вершин не видно.

Мы давно уже не моемся – не то что в бане (банную палатку и протопить-то нечем, угля – кот наплакал) – вообще никак. Лишь физиономию утром ополаскиваем слегка, да и то, наверное, зря, поскольку ее и без этого ополаскивает дождем. Как-то раз после такого умывания я вытер лицо белым мешочком для образцов – на нем отпечатались черные пятна.

– Хорошо, что ложимся в темноте, – шутит перед сном Антон. – Вкладыш не видно, какого он цвета.

– Превращаемся в чукчей, – хмыкает в своем углу Ленька.

– Скорее, в кочегаров, – возясь у печки, ворчит Никита, бронзовый от света пламени.

При забросе в раскаленную топку очередной порции угля оттуда вырываются струи удушливого дыма, а по воздуху плывут, постепенно оседая на наши головы, ниточки и кляксы жирной копоти.

Неужели мы когда-нибудь отмоемся? Неужели сбросим с себя эти продымленные, засаленные, обрыднувшие робы? Неужели я когда-нибудь надену чистое белье и домашние тапки, смогу выпить чаю хотя бы с пряником, а не с бесформенным, окостенелым серым сухарем? Все это представлялось уже почти нереальным. Реальность – это заскорузлые, разбухшие от постоянной работы в воде руки, холодные сапоги с влажными липкими портянками, пропахший потом «костюм егеря», а еще – горы, белые от снега, ветер, треск и трепетанье палатки, скрежет разделки о трубу, копоть и угольный чад… Скрежет, ветер, дождь… скрежет…

Мысли о золоте сами собой отошли на зданий план. Кажется уже: плевать на все, на результаты, на престиж, на перспективы, лишь бы выбраться отсюда.

Чтобы как-то занять мозги, отвлечься от нудности ожидания, мы все, кроме Сереги и Татьяны Ивановны, дни напролет «расписываем пулю».

– Ну пошла разлюли-малина! – замечает по этому поводу геологиня.

Когда преферанс приелся, перешли на пасьянсы. Потом на кроссворды. Когда и те осточертели, взялись за изготовление свечей. В банках, куда мы втыкали свечи, оказалось много нагоревшего парафина, он-то и послужил сырьем для производства.

В кухонной палатке стоит тошнотворный чад. Один растапливает в консервной банке парафин, другой скручивает из распущенной веревки фитили, у третьего (Ленчика) уже полыхает, густо дымя, целый факел.

– Маленький свечной заводик организовали, – белозубо улыбается Антон. – Можно чукчам продукцию поставлять. Менять на оленей! Одна свечка – один олень.

Выпили последнюю бутылку водки. Разливая по пластиковым стаканчикам очередную порцию, Ленчик плеснул слегка на крафтовую бумагу, служившую нам клеенкой и изрядно засаленную.

– Еще раз прольешь, – сурово проговорил начальник, – заставим крафт съесть. Он жирный – сразу и закуской тебе будет.

– Нет уж, – возразил Никита. – Лучше оставим его на черный день.

Серега, ссутулившись и прихрамывая, бродит по лагерю с одичалым видом: разлохмаченные, усыпанные дождевыми каплями волосы на голове, поросший шерстью подбородок, сморщенный лоб. Или часами сидит за столом в оцепенении, глядя в одну точку, как будто решая какой-то мучительный вопрос. С того дня, как слетел со снежника, он заметно переменился, замкнулся в себе.

– Эй, Сергуня, ты где? – шутливо провожу я растопыренными пальцами перед его глазами. – Ау.

– Кажется… здесь, – медленно, тягуче отвечает он.

– Ты случайно не подвержен депрессиям?

– Не-е-ет, – тускло звучит голос, – не подве-е-ержен.

– А тундровой болезни? – хихикает Ленька.

На восьмой или девятый день – обнадеживающая весть: борт готов к вылету. Куда и девалось всеобщее уныние и апатия! Поверилось, что если мы будем хорошо себя вести и быстро соберемся, то сегодня нас отсюда заберут. Кинулись паковать всё в мешки и ящики, таскать пробы и личные рюкзаки на подготовленную нами вертолетную площадку, обозначенную по углам флажками. Флажки – белые мешочки, подвязанные к вогнанным в грунт лопатам.

Один Серега не проявлял рвения и, похоже, не разделял наш оптимизм. В какой-то момент мне показалось, будто он хочет мне что-то сказать. Но он лишь как-то странно посмотрел на меня и промолчал.

Итак, собрали всё, кроме палаток. И вот сидим в загроможденной ящиками и коробками кухне. Ждем – час, другой. Продукты, посуда – все убрано, а уже и поесть бы нелишне, хоть чаю глотнуть. Да и ноги стынут, а печка унесена на «аэродром».

Дождались: мгла заволокла окрестности, посыпал дождь, смыл последние надежды. Ветер тем временем сорвал тент с груза на площадке, а дождь принялся орошать наши рюкзаки и мешки с сухарями.

Ближе к вечеру получили сообщение: вертолет к нам в долину проникнуть опять не смог – низкая облачность. И это была последняя его попытка. Теперь план другой: до нас должен добраться один из полуживых вездеходов, вытащить нас из гор на равнину, а туда, есть шанс, сможет попасть вертолет. Нет, больше не верю! Мы не выберемся отсюда никогда!

Вяло потащили все обратно, вернули на место печки, подсоединили к плите газовый баллон, поставили кипятиться чайник. Лица у всех – как поверхность озера Очеты. Кухню едва освещает огонек последней самодельной свечки.

– Кто чукчам свечи раздал? – ворчит беззлобно Антон и поглядывает на меня.

– Без свечек еще можно жить, а вот без угля… – ответно смотрю я на него.

Угля осталось всего полмешка…

– На крайний случай – чукчи не так далеко, – успокаивает всех Антон. – Не дадут же пропасть. Или бросим лагерь и потопаем пешком к Галине.

– Дойдут сильнейшие, – мрачно шутит Никита. – Остальные останутся лежать на разных этапах пути.

– Что поделаешь… Таков закон эволюции, – философски изрек Антон. – Он тут работает.

– Или придется ждать зимы, чтобы вывезли по снежнику, – продолжил я мысль.

– Наши замерзшие тела, – уточнил Антон. – Угля у нас от силы на один день. И всё.

– Ну, еще же нары есть, – напомнил Ленька. – Будем их жечь. И столы. Начнем со стола Татьяны Ивановны.

– Я на нём камералю, это вы бездельничаете, – огрызнулась женщина.

– А правда: уголь кончится – что будем делать? – серьезно спросил Никита.

– Вызовем санборт, – вспомнил Ленька Галинины угрозы про санрейс.

– Каким образом, интересно? Рация уже не тянет – аккумулятор сдох, – охладил его Антон.

– По космической связи.

– То же самое: заряда хватит дня на два, не больше.

– То есть, мы остаемся еще и без связи… – проговорил я, вникая в смысл своих же слов.

– Повторим судьбу капитана Скотта, – хмыкнул Никита.

– Не выйдет, – возразил Антон. – Тот хоть до полюса дошел, а мы даже самого захудалого рудопроявления не выведали. Так что кончина будет абсолютно бесславной.

– И главная беда, – приподнял склоненную голову молчавший до сих пор Серега, – что нет ни одного фуфыря, чтобы дринкнуть и обо всем забыть.

12

Неожиданно ясный розовый рассвет, морозец, алые сыроежки, покрытые льдом, брусника в белой пудре изморози. Связи с миром у нас уже никакой, но в такой-то божий день должны же вспомнить о нас!

– Теперь точно уедем, – объявил Сергей, как будто у него свой верный источник информации.

Никита с Лёньчиком с утра по очереди дежурили на холме, откуда лучше просматривалась долина Очетывиса.

…Когда садящееся солнце коснулось зубцов скал, Никита вдруг запрыгал на вершине, замахал бешено руками, точно птица крыльями. А вскоре мы и сами расслышали отделенный, постепенно нарастающий рокот. Нет, не рокот – симфонию, гимн жизни!