Анатолий Зарецкий - Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу Страница 8

Меня вызвали на допрос. И никто не поверил, что я могу быть автором «Программы КПСС». Спрашивали, где взял, кто еще читал, или переписывал. Отвечал, что пишу эти критические заметки вот уже пять лет и продолжаю писать исключительно для себя – своеобразный конспект собственных размышлений. Не поверили. Да и как поверить?

Одни наименования глав вызвали ступор у комиссии партийных работников училища, например: «Об идиотизме советской жизни», «О советской буржуазии», «О неизбежной деградации советской номенклатуры», «Коммунизм – бесперспективная перспектива», «О реальной перспективе истощения ресурсов Земли», «О самоликвидации разумной органической жизни», «Кристаллическая жизнь – будущее разумной жизни» и далее в том же духе.

Материал написан в форме диалога партократа и бюрократа. Масса цифр, цитат классиков, например: «Социализм – есть угнетение народа народом, ради народа» (Эмиль Золя).

Вывод комиссии был однозначным: автор или ярый антисоветчик, или заурядный сумасшедший. Если автором являюсь все же я, то меня, прежде всего, следует исключить из комсомола, из училища, а затем отдать под суд, или направить в дом умалишенных.

Через шесть лет простой пересказ этих материалов очень помог, когда я действительно стал пациентом психиатрического отделения военного госпиталя».

«Выручил наш начальник курса, майор Цуприй. Он был осведомлен о моем несчастии и сочувствовал мне. Как ему удалось закрыть дело, не знаю. Но все мои литературные труды навсегда исчезли в недрах спецслужб.

А я с тех пор больше никогда ничего не писал на бумаге. Сотни стихов и масса прозы – все размещалось в моей черепушке. Что забывалось, сочинялось заново, иной раз лучше прежнего.

Только где оно – это прежнее?..

Я с головой ушел в учебу. Это далось не сразу. Первое время никак не мог сосредоточиться, слушая монотонный голос преподавателя. Я полностью отключался, и в моем сознании сами собой возникали стихи. Это были бесконечные размышления о смысле жизни, о моем горе, о пустоте мира, в котором больше нет любимой Людочки.

Часто разговаривал с ней обо всем так, словно она была рядом. Да, собственно, так оно и было.

Это дыханье твоеВ прозрачных алмазах-росинках,Это твоя красотаВ утренней свежести листьев…»

«Вспоминая нашу последнюю встречу, которая оказалась прощальной, вдруг остро осознал, что тогда Людочка действительно прощалась со мной. Я помнил все ее слова почти дословно, но в тот раз вдруг вспомнил и о данном ей обещании «учиться всему и всегда».

Это и стало переломным моментом текущих дней. Я пересдал проваленную сессию, получив всего одну тройку по теоретической механике.

Сессии четвертого и пятого курсов уже сдавал досрочно и только на «отлично». Восстановил работу на кафедре. В тот раз сам предложил новое направление работ: гибридные ракетные двигатели.

Я стал первопроходцем. Фактически, начиная с четвертого курса, приступил к работе над дипломным проектом.

По мере продвижения к цели сделал несколько работ, которые обладали всеми признаками новизны, и даже оформил заявки на изобретения. Самое существенное было связано с предложенным методом охлаждения высокотемпературного критического сечения сопла – за счет испарения лития через пористую стенку из карбида вольфрама.

Я стал активным участником научных семинаров, выступал с докладами о моих работах, делал обзорные доклады. Готовил материалы и для будущей диссертации.

Но уже на пятом курсе, когда мы проходили стажировку в Красноярском крае, случайно купил книгу Норберта Винера «Кибернетика». Я был потрясен…

Его мысли о возможности создания искусственного разума разительно совпадали с моим бредом о «кристаллической жизни»! Поразило, что современники тоже считали его мысли бредом.

И вдруг отчетливо понял, что все отпущенное мне время занимался не тем, к чему меня действительно тянуло, как магнитом».

«Дипломную работу защищал одним из последних. Все, сдававшие в первых рядах, уже вторую неделю бурно отмечали свои тройки, а сдавшие чуть позже – свои четверки. Я же все еще не мог к ним присоединиться.

Защита прошла блестяще. После моего десятиминутного доклада, полтора часа отвечал на многочисленные вопросы комиссии. Моя работа была признана лучшей, и я стал реальным кандидатом на место в адъюнктуре (аспирантуре).

Нам была присвоена квалификация «инженер-механик» по специальности «Летательные аппараты». А после подписания приказа о присвоении воинского звания «инженер-лейтенант», разрешили надеть лейтенантские погоны на курсантскую форму.

Нас ежедневно останавливал патруль, проверял документы и поздравлял с окончанием училища. Одновременно останавливали слушателей рядового состава – наших товарищей – за то, что те не приветствовали нас, как положено приветствовать офицеров. Взрослые люди играли в детские игры. Я же, наконец, присоединился к нашей пьяной братии».

«Но взрослые игры продолжались. Меня снова пригласили в особый отдел. Их неожиданно заинтересовали мои родители, их происхождение, а главное, почему так ненавижу советскую власть.

Задавшие эти вопросы выдали себя с головой. Моих родителей и ближайших родственников проверяли еще при подаче документов в училище. Второй вопрос был явно провокационным. Ни в одном из своих произведений я ничего не писал о личном отношении к власти.

Я уже стал инженером, мне присвоили офицерское звание. Было ясно, что задача этих людей иная.

Но надо было отвечать на заданные вопросы…

А что мне известно о происхождении моих родителей и вообще о моих предках? Как любой любознательный ребенок, конечно же, интересовался этим вопросом. Но если о предках по линии отца знал немало, получая информацию от тех, кто их помнил и мог что-либо связно рассказать, то все мои расспросы о предках по материнской линии не давали результатов. Меня это удивляло, потому что мама отличалась прекрасной памятью и исключительным здравомыслием. «У вас еврейская голова», – часто говорили матери наши интеллигентные высокообразованные соседи-евреи, которые, конечно же, знали, что говорили. Да и мои тетушки – сестры мамы – мало, в чем ей уступали. Но обсуждение вопроса о предках матери почему-то долгое время было в нашей семье под запретом.

И вот однажды, когда мне уже было лет четырнадцать, случайно обнаружил альбом фотографий, который никогда до того не видел. Это были старинные фотографии прекрасно одетых дам, господ и их детей. Но люди на фото были мне совершенно незнакомы.

Мама, которую тут же стал расспрашивать, сначала смутилась, а потом показала, наконец, моих дедушку, бабушку и других родственников, о которых я никогда ничего не слышал.

– Мама, а кем был мой дедушка, если он так шикарно одевался еще до революции? – удивленно спросил ее.

– Твой дедушка был помещиком, хотя и не очень крупным, – ответила мама к моему искреннему ужасу новоиспеченного комсомольца».

«В то же лето мы впервые посетили бывшие владения моих предков в Рязанской области. Деревня Моловка, которая принадлежала им когда-то вместе с крепостными крестьянами, резко отличалась от окрестных деревень. Все дома и постройки были не деревянными, как повсюду, а основательными – каменными. Во всех дворах были прекрасные сады. Ничего подобного не было в других деревнях того же района даже в наше время.

Само поместье с большим садом при нем, которое помнила мама, не сохранилось. Остались лишь огромные погреба, а также фундаменты большого помещичьего дома и многочисленных построек, что собственно и составляло усадьбу, где когда-то обитали мои предки. А вокруг расстилались необъятные пахотные земли, заливные луга, рощи и перелески, и даже виднелся строевой лес, тоже издавна принадлежавший им.

В деревне маму помнили, и что меня особенно удивило, к нам, даже к детям, люди относились с особым почтением. Это чувствовалось во всем.

– Мама, люди так хорошо к нам относятся, а ведь дедушка их, наверное, угнетал? – спросил ее с удивлением.

– Сказки все это. Если бы дедушка с бабушкой были плохими людьми, нас бы сейчас так не встречали, – ответила мама, которая не была здесь с того самого времени, когда их изгнали с этой земли, причем, чужие люди, а отнюдь не крестьяне Моловки.

Именно с того памятного путешествия стал по крупицам собирать сведения о происхождении моих предков по материнской линии. Постепенно сложилось нечто более-менее достоверное, что многократно проверял и перепроверял, рассказывая все, что обнаруживал, родственникам. Кое-что они отвергали, что-то уточняли, а иногда лишь улыбались, согласно кивая головами. Что же удалось выяснить в условиях всеобщего заговора молчания этих запуганных советской властью людей, желавших поскорее забыть своих предков? И много, и мало».