Сергей Носов - Полтора кролика. Несколько историй о странностях жизни Страница 8

– Вам сколько, Петя? Двадцать пять?

– Двадцать четыре.

– Ну, до тридцати можете смело не жениться. Это как минимум до тридцати.

Девушка в серебристой шубке разносила по машинам журнальчики. Лев Лаврентьевич опустил стекло. Реклама известного рода услуг. «За знакомство!» – прочитал Лев Лаврентьевич название. Как тост звучит. Вот и на обложке большегрудая блондинка топлес, широко улыбаясь, поднимала бокал шампанского. Может, у них тоже рождественская распродажа?

– Здесь всегда раздают, – сказал Петя, положив подбородок на руль, – мне и вчера на этом перекрестке дали, и позавчера… Большой тираж.

Мать честная! Да сколько же их тут! Лев Лаврентьевич перелистывал, поражаясь количеству. Фотографии размером с этикетку спичечного коробка, иногда покрупнее – по десять штук на странице – у Льва Лаврентьевича в глазах зарябило. А вот и реклама.

– «Приглашаются девушки на высокооплачиваемую почасовую работу», – читал Лев Лаврентьевич вслух. – «Независимо от результатов собеседования каждая пришедшая получает в подарок тысячу рублей». Нет, что делают! Как заманивают!

– Вы лучше тексты под фотографиями почитайте. Больше о жизни узнаете.

– «Очаровательная блондинка приглашает в гости состоятельных мужчин…» – читал Лев Лаврентьевич наугад. – «Горячая девочка подарит часы наслаждения…», «Две ласковые кошечки с неограниченными фантазиями ждут щедрого гостя…»

Открыл в другом месте:

– «Приеду с аксессуарами. Могу с подругой»… «Все кроме копро»… «Гарантирую отсутствие следов»…

– Это вы садо-мазо читаете… Страницы экзотики.

– Век живи, век учись, – пробормотал Лев Лаврентьевич. – Человечество с катушек съезжает. Давно съехало. Я таких и слов не знаю. Что такое «супензорий»?

– Понятия не имею.

– «Пони-плей»?

– Судя по названию… кто-то лошадь изображает.

– Допустим, – согласился Лев Лаврентьевич. – «Бондаж». Я знаю, что такое бондаж.

– Слушайте, откуда вам знать? Вы с «бандажом» перепутали…

– Флагелляция – это что?

– Боюсь, что порка.

– Флагеланты… – вспомнил Лев Лаврентьевич. – В средние века были такие… Самобичующиеся… За грехи себя наказывали…

– Так те из религиозных соображений…

На одной фотографии была одетая. Причем принципиально одетая – целиком и цивильно, отнюдь не в черную кожу свирепой садистки. В свитер. Ворот свитера закрывал даже шею до подбородка.

– «Поркотерапия, – продекламировал Лев Лаврентьевич. – Избавление от депрессии, комплекса вины, душевного дискомфорта. Без интима». Нет, как это тебе нравится? Неужели кто-то пойдет «без интима»?

– Все может быть. Вы возьмите домой, с женой обсудите.

– Ха-ха, – сказал Лев Лаврентьевич, первый раз повеселев за неделю.

А что? Был бы терапевтический смысл в снятии стружки и в пилке-пилении, все бы мужья ходили здоровенькими, бодрыми, жизнерадостными и психически уравновешенными. А не подарить ли ей рубанок, большой такой рубанок со сменным модулем, или, скажем, дисковую пилу? Или аккумуляторный лобзик? Не поймет ведь. Обидится.

Самые нетерпеливые стали гудеть.

– Ну вот, – сказал Петя, – сумасшедший дом начинается.

– Петя, мы давно живем в сумасшедшем доме! Весь мир – сумасшедший дом, прости за банальность! А ты посмотри на лица прохожих, это же идиоты какие-то!.. По улице идти страшно, того и гляди тебя за плечо укусят!.. Нет, как тебе нравится? – зарубил топором нового мужа бывшей жены и съел!.. Съел!.. Съесть человека!.. А в поликлинику придешь – за больничным!.. проще дома удавиться!.. Плюс еще это… потепление климата!.. Спасибо, что подвез. Вернее, завез. Бог даст, выберемся.

Он пожал Пете руку, дверцу открыл.

– Возьмите, возьмите, у меня таких штук пять…

– Оставь, Петя, будет шестая…

– Ну, так выкиньте в урну.

Взял журнал и вышел из машины. Холодная жижа полезла в ботинки. Море разливанное чтобы дойти до берега. Не пошел – побежал, лавируя между неподвижными иномарками. Старался не касаться грязных бортов светло-серым пальто. Чавкало под ногами, брызгало из-под ног.

Тротуар уже близко был, когда едва не наткнулся на инвалидную коляску: безногий в чем-то таком камуфляжном катал себя, невзирая на хлябь, и просил милостыни у водителей.

Перешагнув недооттаянные остатки сугроба (благо ноги есть), Лев Лаврентьевич оказался на тротуаре; здесь было относительно сухо. Прежде чем отдаться людскому потоку, он обернулся: зловещее зрелище. В мозгу всплыло чудовищное слово «секстиллион». То есть «очень много», он сам не знал сколько. Не мог найти глазами Петину машину, которую только что покинул. Стояли в обоих направлениях и на трамвайных путях. Зачем автомобиль ему? – думалось об аспиранте. Он же раб его, раб.

А вот и урна. Лев Лаврентьевич, проходя, кинул в нее «За знакомство!». Попал.

Новое поколение урн теперь украшено надписью: «Люби свой город!»

А захотел бы Лев Лаврентьевич, вняв призыву, тем же манером ответить, что да, город свой любит и не сорит, интересно, этим признанием какой бы следовало украсить объект? Опять-таки урну?

«Люблю свой город» – на урне?

Некоторые несли елки. Дома искусственная имеется. Пусть украшает, раз есть желание. Кто бы подсмотрел, кто бы подслушал, из-за чего ссориться начинают, не поверил бы, что такое возможно – вдрызг! – как в этот раз: из-за глупого выяснения причин, почему Лев Лаврентьевич не знает длины окружности своей шеи. Сама-то она прекрасно знает, какова длина окружности шеи Льва Лаврентьевича, но, спрашивает себя, видите ли, почему она обязана это знать, когда он это знать не обязан. Невнимание к себе самому, по жениной логике, предполагает еще большее невнимание к ней самой, а это уже с его стороны чистой воды эгоизм, – как же тут не припомнить все обиды, накопившиеся за пятнадцать лет их счастливого брака?.. Шея при чем? Наверное, рубашку с галстуком задумала подарить; пусть, хорошо, прекрасно – он на нем и повесится! Ход хотя и банальный, зато абсолютно беспроигрышный!

Сколько времени прошло – мало ли, много ли (минут, вероятно, пять) – Лев Лаврентьевич обнаружил себя в торговом зале. В неуютном царстве избыточности тщился каждый мелкий предмет, тщилась каждая бесполезность навязаться в собственность Льву Лаврентьевичу – на жену его с дальним прицелом. Он же, шедший мимо витрин, мимо полок и мимо прилавков, понимал, что лишний он здесь, на этом празднике изобилия – по крайней мере, сегодня. Ничего сегодня не способно было прельстить Льва Лаврентьевича – ни штанга для полотенца, ни держатели для туалетной бумаги, ни модули для хранения полезных предметов. Ни чехлы для подушек, ни щетки для унитазов, ни софиты для абажуров, ни табуретки для ног. Ни регуляторы для гардин, ни топоры для мяса, ни ножи для лосося, ни прессы для чеснока, ни подставки для специй, ни разделители для ящиков, ни игрушки для кошек, ни коврики для ванной, ни коробки для книг, ни книги для коробок…

Ни открыткодержатели. Ни мешочки из полиэстера. Ни чашечки с блюдцами для кофе эспрессо…

Ни даже для прихожей картины. Печать методом объемных мазков. Полный эффект оригинала.

Все раздражало Льва Лаврентьевича, но более всего манекены. Стали с некоторых пор манекены его бесить. Всех типов. Безголовые, например, – когда мода на безголовых пошла. Но и с головами бесили – независимо от фактуры лица. Гладколицые, без глаз и ушей, без носа и рта, у которых голова, как яйцо страусиное; или с небывалыми харями инопланетных пришельцев; или, например, с нарочитыми искажениями пропорций человеческого лица – всех мастей микро- и макроцефалы; или, напротив, исполненные в крайне гиперреалистической манере, когда видны и морщины на лбу, и ямочка на подбородке, и когда перепутать легко эту нелюдь с продавцом-консультантом. Раньше были они не такими, раньше были они без претензий. Вот за что Лев Лаврентьевич их невзлюбил – за претензию! Глядя на манекен, Лев Лаврентьевич не мог не думать о человеке. Можно ли, глядя на манекен, не потерять веру в род человеческий, ибо не по подобию ли человека сотворен манекен? Вспомнилось Льву Лаврентьевичу, как по ящику некто объяснял основным свойством всех манекенов, а именно их способностью всегда функциональными быть, их же, даже раздетых, асексуальность. То есть манекен в принципе ни на что не готов провоцировать человека (кроме, конечно, покупки). Но, во-первых, это как еще функциональность понимать – может, есть и такие, для кого манекена основная функция вовсе и не быть обязательно вешалкой, а, во-вторых, вот Льва Лаврентьевича пример: если, по мысли того телевизионного умника, не способен манекен вызвать сильных эмоций, то отчего же так хочется Льву Лаврентьевичу дать манекену по морде? Не любому, допустим, не каждому, а хотя бы конкретно вот этому – что стоит в бордовой футболке и клубном шелковом пиджаке и у которого даже ресницы имеются, а взгляд едва ль не осмысленный, или хуже: едва ль не идейный? Лев Лаврентьевич сжал кулаки, но сдержался, не дал манекену по морде. Отошел. Вышел на улицу, ничего не купив.