Александр Морозов - Московский Джокер Страница 8

Вот они и цеплялись всю дорогу к Петухову и изгалялись уже над следователем за пережитые страхи.

– Нет, ты подумай, кэп, вот же баран упертый, следователь этот. Мы ему толкуем: Марло неделю назад заделали, а он химичит, что прошлой ночью.

– Да откуда вы-то знаете? – поинтересовался Петухов.

И мужики за столиком Воронова снова мучительно вспоминали, от кого первого они услышали об убийстве Марло. И опять выходило, что первым это шепнул тому и другому именно Гриша-маленький.

Ну а уж потом, через пару-тройку дней, эта версия, расцвеченная, как и всегда, на Смоляге самыми невероятными подробностями и объяснениями (зарезала любовница, перестарались крутые за невозврат кредита и тому подобное), стала считаться общеизвестным фактом. Тем более что Марло действительно последнюю неделю в скверике не появлялся. А уж под конец появились и те, кто «шли за гробом».

Воронов только усмехнулся, так как прекрасно знал и эту категорию халявщиков, которые «шли за гробом» Гурченко, Магомаева, Пугачевой и других знаменитостей, неизменно оказывавшихся потом в полном здравии.

Но это выяснялось потом, а на момент обсуждения очередной сплетни полет фантазии придавал халявщику некоторую значительность, а значит, и обеспечивал дармовую выпивку от слушателей.

– Ну, а когда вас высадили? – небрежно подправил разговор Воронов.

А когда их высадили, они, разумеется, тут же стали центром внимания досужих дегустаторов жигулевского. Стоял там и слушал их и Гриша-маленький.

И они и ему, как перед этим Петухову, пожаловались на барана-следователя. Такой баран, что не очень и копал насчет нестыковки в дате убийства. А вот капитану они в рафике точно изложили, что произошло оно неделю назад и что первым сообщил это им он, Григорий.

– Ну и чего? – как бы окончательно осоловев, процедил Воронов.

– Да ничего. Шебутной этот Гришка. Подвздернулся чего-то и сканал. Побежал куда-то. Даже пиво не допил. Выплеснул полкружки на землю и поканал. Мудрила, мети его.

Через десять минут Воронов уже подходил к скверику. Фонарь над входом в пивную, несмотря на то что стояли самые светлые вечера в году, уже горел молочно-розовым светом.

11

В этот вечер служащий среднего звена Представительства ФБР в Москве Чарльз Харт принимал в своей московской квартире гостя с родины.

Собственно говоря, Харт был не служащим среднего звена, а офицером высокого ранга, правда, в штате не ФБР, а ЦРУ. Но об этом факте не знал даже резидент ЦРУ в России.

Разумеется, резидентура не могла не воспользоваться таким идеальным опорным пунктом, как официальное представительство ФБР, и свои люди у нее там были. Но Харт среди них не значился. Аэродромы и ракетные шахты, уровень шума атомных подводных лодок и даже карьерная возня в российском генералитете – все это было не по его части. В течение года своего пребывания в Москве, Чарльз пытался выработать общие оценки ситуации в том специфическом, глобальном направлении, которое интересовало некоторых руководителей Хэритидж Фаундейшн – Фонда Наследия, а также не имеющего ясных конституционных полномочий, но по общему убеждению всемогущего Совета по внешней политике. Вероятно, были и другие организации и даже частные лица, «пользователи» или абоненты подобных разработок. Но, подходя формально, это уже не касалось «генерала по особым поручениям» Чарльза Харта. И тем более прибывшего к нему на замену, на время его отпуска, майора Роберта О’Брайена.

Майор, как они и договорились во время межконтинентального телефонного разговора, прибыл по его московскому домашнему адресу прямо с аэропорта Шереметьево. Встречать его Харт посчитал излишним. Не было под рукой свободного доверенного человека.

– Как доехали, майор? – спросил Харт, вскинув на собеседника выцветшие голубые глаза, почти под цвет голубой же, тщательно отглаженной рубашки.

– Ужасно, – несколько растерянно буркнул О’Брайен, садясь в мягкое кресло, стоящее около круглого низкого столика резного коричневого дерева.

– Что так?

– Триста долларов. Вы представляете? О меньшем никто из таксистов и говорить не хотел.

– Не надо было бриться перед посадкой, Роберт. Неуместен и запах одеколона. Туфли, когда вы шли по аэродрому, тоже следовало бы… хм, подзапылить. Короче, у русских есть чудесная пословица: «Будь проще, и к тебе потянутся люди». Кстати, точный ее смысл на английском – невыразим.

– И тогда?

– В лучшем случае – двести баксов. Но уж меньше – ни-ни.

– Они что? Да ведь за такие деньги в Нью-Йорке…

– Совершенно верно. В нашем благословенном Нью-Йорк Сити за три сотни вас могут покатать аж на вертолете. Да еще полную кабину мулаточек насажать, чтобы вы не очень тосковали по утраченным деньгам.

– Но почему тогда вся Москва не занимается частным извозом? Ведь это здесь, как я понимаю, не запрещено?

– А зачем? Здесь каждый дерет, оставаясь на своем месте. Взгляните. – Харт отодвинул занавес. – Видите, налево наискосок, посреди сквера летнее кафе? Надо сказать, все там неплохо; удобные столики и стулья, цыганская музыка, масса зелени. Но мне противно платить им каждый раз по пять долларов за чашечку слабого кофе. И еще доллар – за стакан хорошо разбавленной минеральной воды.

– Пять долларов? Но почему?

– Свобода, друг мой. Русские понимают это буквально. А теперь, кстати, пройдитесь по квартире. Вам же здесь жить.

Трехкомнатная квартира, которую арендовал Харт, находилась в торце пятого этажа в доме так называемого сталинского типа, в переулке рядом с площадью Маяковского, ныне Триумфальной. Это были весьма поместительные, капитальные апартаменты с высокими потолками, десятиметровым холлом и двумя балкончиками, с наполовину обвалившейся штукатуркой. Итак, квартира была просторна и основательна, но это только по российским, а отнюдь не по штатовским стандартам. О’Брайен быстро обнаружил слабый напор воды в ванне, закопченный угол потолка на кухне прямо над газовой колонкой, неподогнанность дверей между комнатами, из-за которой они не могли как следует плотно закрываться.

– Ну, что вы скажете?

– Да в общем-то для одного человека – довольно уютно.

– Э, нет, майор. Я неправильно поставил вопрос. Вы знаете, сколько я плачу за эту квартиру в месяц?

– Долларов восемьсот?

– Вы ошиблись ровно на тысячу. Здесь, кстати, любят ровные цифры. Так что привыкайте округлять. Привыкайте считать на сотни, тысячи и так далее. Мелочиться здесь не принято. Итак, я плачу за эту уютную, как вы справедливо заметили, но совершенно допотопную берлогу одну тысячу восемьсот американских долларов. Каково?

– Но… мистер Харт…

– Чарльз, Бобби, мы не в конторе.

– Я слышал, Чарльз, что в Москве можно снять квартиры с европейским уровнем комфорта.

– Разумеется, можно, Боб. И даже именно здесь, в самом центре, как нам с тобой удобно. Три тысячи долларов. Ты меня понимаешь?

– Три?

– А то и четыре. И даже пять. А от таких цен даже бухгалтерия нашего ведомства начнет потеть. И заикаться. Я уж не говорю, что на такую расточительность начнут коситься наши же «коллеги», наши скромняги из эф-би-джи.

Харт плеснул в оба бокала виски, зацепил никелированными щипцами из красного ведерка несколько кубиков льда и опустил их в желтоватую, чуть маслянистую на вид жидкость.

Оба мужчины снова опустились в кресла и одновременно взяли в руки бокалы.

– Итак, О’Брайен, – майор отметил про себя перемену в обращении и стал собраннее, – за ваш приезд.

Они отхлебнули виски, поставили бокалы на стол.

– Вам здесь жить почти два месяца, если не произойдет ничего чрезвычайного. В этом случае я, разумеется, немедленно возвращаюсь к вам.

– Почему вам противно платить пять долларов за крошечную порцию плохого кофе, Чарльз? – спросил улыбающийся, румяный толстячок О’Брайен. – В Штатах, помнится, мы встречались с вами в нескольких компаниях, и там вы не производили впечатление прижимистого человека.

– Хороший вопрос, Боб. Я скажу тебе так, что это потому же, почему ты закричал здесь, как ошпаренный, про свои триста баксов, на которые тебя нагрели, а прямо сказать, ограбили в этом их Шереметьеве. Именно потому, что эти товары и услуги не стоят таких денег. Не стоят и половины.

– Рыночная экономика, сэр. Свободные цены – фундамент свободы вообще.

– Перестань трепаться, Боб. Через час мы расстаемся, и значит, у нас мало времени. Дрянные или пусть даже среднего качества итальянские туфли, которые по всей Италии, а значит и Европе стоят тридцать-сорок долларов, здесь красуются в витринах за сто пятьдесят, двести, двести пятьдесят. Ну и так далее. Я же тебе говорил, здесь считают сразу через сто. В крайнем случае через пятьдесят. Ты знаешь, что такое валютный коридор?

– Его ввели год назад. Согласно ему, обменный курс доллара в рублях не может превышать определенную сумму. Пять тысяч двести, по-моему. Или что-то в этом роде, с какими-то мелочами.