Николай Векшин - Эликсир жизни Страница 8

На самом же деле причина была в том, что декан факультета биофизики профессор Владимир Андреевич Юрьев на дух не переносил женский пол в науке (только в науке). В приватных мужских беседах он декларировал следующее: «Один мужчина – одна проблема; одна женщина – проблем не сосчитать. Женщин нельзя пускать в лаборатории; от них только вред и суета. Им ведь нужно произвести впечатление, очаровать каждого, будь даже этот каждый телеграфным столбом. А кого они не в состоянии очаровать, того начинают ненавидеть. Никогда никакой истины не услышите от того, кто озабочен тем, чтобы хорошо выглядеть. Не случайно среди великих ученых не было женщин; и не будет, какие бы социальные условия не создавались. В науке женщины никогда не вытеснят мужчин, ибо даже лучшая дюжина куриц не заменит в курятнике одного дрянного петуха».

Юрьев был заражен духом великомужского шовинизма. Но все-таки в чем-то он был прав. Количество женщин в лаборатории не должно превышать критическую массу. Иначе будет взрыв похлестче атомного. Зачем в лабораториях все-таки нужны девушки? Для привлечения молодых талантливых специалистов. Многие биологические лаборатории напоминают гаремы: десяток наложниц, парочка евнухов и самец – хозяин гарема. «Кот ученый»: научный руководитель четырех аспиранток.

Первым экзаменом в МБИ была письменная математика, гораздо более крутая, чем на биофаке МГУ. Тут на математике срезался почти каждый второй. Большинство получило тройки. Четверок было всего три. Пятерок не было. Поскольку из пяти задач я решил до конца только две, а третью – только в общем виде, то даже не пошел смотреть результаты. Был уверен, что пролетел. Пошел устраиваться на работу. Случайно забрел в какое-то КБ на Зубовской площади. Это было очень серьезное КБ: посулили отсрочку от армии, жилье и прописку. Назначили трехдневный испытательный срок, дали ватман, карандаш и задание: нарисовать по эскизам чертеж ворот с дистанционным управлением. Я потел над чертежом с утра до вечера… Взяли!

Я зашел в общагу МБИ за чемоданом с вещами. Двое абитуриентов, живших со мной в одной комнате, получили за математику «четверку на двоих». Они сидели грустные и пьяные. Я удивился: «Вы же говорили, что решили все пять задач!» – «Мы решили все пять, да оказалось, что все пять неправильно. Кстати, твою фамилию мы в списке двоечников не видели». – «Вы серьезно?» – «Да. Ты бы поехал на факультет, посмотрел». Я поехал. Оказалось, что математику я не завалил! До экзамена по биологии оставалось всего два дня. За два дня я умудрился худо-бедно проштудировать два учебника – по ботанике и зоологии. Сдав биологию, взялся за физику. Четыре дня на подготовку? Да это просто роскошь!

Я стал студентом МБИ. Факультет располагался в здании, которое когда-то было протестантской церковью. Это единственный известный мне случай удачного единения науки и религии. Наука есть храм, в котором человек славит Вселенную.

Набор предметов в течение шести лет был таков: от математического анализа до физ-химии, от анатомии до иммунологии, от теории вероятностей до электроники, от спектроскопии до фармакологии. Студентов нафаршировывали знаниями, как чесноком колбасу «студенческая, высший сорт». Голова студента подобна пустому чемодану; приходит преподаватель и запихивает туда всякий хлам.

В нашей группе было 18 человек, причем, ни одной девушки. Через год половина студентов отсеялась. В МБИ шел очень жесткий отбор. В первую сессию я тоже чуть не вылетел. Хотел учиться без двоек, но преподаватели не дозволяли.

Клявикуля

Особенно трудно давались мне биология и латынь. Впрочем, латынь была почти неприступной крепостью для многих. В нашей группе был один отличник, Сережа, зубрила из зубрил. Причем, память феноменальная, работоспособность зверская, хватка мертвая. Мы подтрунивали: «Эй, отличник! Зубрить не вредно, но усердствовать в этом стыдно. Зубри не зубри – мозгов не прибавится!». Он сопел, кряхтел, потел, но на провокации не поддавался. Когда он отвечал латынь, то почему-то произносил слова торопливо-протяжно, с каким-то английским прононсом, с идиотским акцентом. Он очень старался говорить правильно, но ничего не выходило. При каждом его слове мы лопались от смеха. Преподаватель Вольц, педантичный немец, типичный учитель – олицетворение поучения – каждый раз поправлял его. «Клявикуля (ключица)», – мягко произносил Вольц. «К-к-лэви-кула», – заикаясь и тужась повторял Сережа, косясь на наши хихикающие физиономии. «Клявикуля», – спокойно повторял Вольц. «К-к-к-лэв-викула», – еще хуже произносил Сережа, красный как рак. «Клявикуля, клявикуля, клявикуля», – методично повторял немец. Мы замирали в предвкушении и ложились на парты. «К-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ, к-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ, к-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ!», – с энтузиазмом вторил ему бедняга, сопровождаемый нашим гоготом. Хотя мы жалели Сережу, но не падать от смеха на парты было невозможно. Зато он вызубрил столько латинских слов, сколько не знали мы вместе взятые. Выучил он латынь блестяще, но нормально говорить не мог. Вольц был непреклонен.

И вот в ноябре вместо Вольца пришла старушка лет 75. То ли Сереже просто повезло, то ли он накапал на Вольца в деканат… Это была замечательная старушка, из бывших гимназисток. В молодости она, вероятно, была красавица. Чудесные голубые глаза, благородная седина, правильные черты лица, хорошая осанка. Приятная и опрятная, она сразу получила у нас признание, а вместе с ним ласковое прозвище «Княгиня Божий Одуванчик». Она была чуть менее требовательна, чем Вольц: не так сильно мордовала за произношение. Сережа стал получать по латыни желанные пятерки.

Выучить кучу слов и освоить латинскую грамматику было делом нешуточным. Многие студенты старались вызубрить, ненормальные. Некоторые умудрялись списать. Я был не способен ни на первое, ни на второе. Правда, один-единственный раз все-таки списал. Почти вся группа уже давно получила по латыни зачет, а я нет. Я никак не мог взять в толк: зачем знать язык, на котором давным-давно никто не говорит? Княгиня Божий Одуванчик каждый раз сокрушенно отправляла меня доучивать. И вот перед самым Новым годом я в очередной раз пришел на зачет. Она дала задание и вышла из аудитории, на пороге предупредив: «Вернусь через полчаса. Не торопитесь». Решила дать мне шанс. Минуту моя гордость боролась с искушением. Наконец, гордость жалобно мяукнула и спряталась под парту. Я вытащил из-под парты учебник и первый раз в жизни (первый и последний!) списал. Старушка вернулась, послушала мои ответы и ободряюще молвила: «Ну вот, видите, Никишин, Вы все-таки кое-что знаете. Ставлю Вам зачет. А Вы когда-нибудь поставьте за меня свечку». Прошло много лет, но до сих пор свечку в церкви я так и не поставил.

Чистый цирк и половой процесс

С биологией было не проще. На занятиях мы вскрывали лягушек и аскарид, учили систематику животного царства, изучали строение миноги, паука и прочих тварей. Систематизация дает успокоение, но порабощает.

Как может нормальный человек запомнить 200 названий костей или мышц млекопитающих? А знать названия всех органов? Да еще по латыни? Оказалось, что среди студентов ненормальных гораздо больше, чем нормальных. Я старался выучивать, но мозги отказывались бездумно запоминать; они требовали понять, найти причины и следствия.

Кто ищет, тот всегда блуждает. А кто не блуждает, тот не найдет. Читая учебники, я подолгу застревал на каждом интересном вопросе, а если было не интересно, то пропускал. Получалось, что некоторые вещи знал неплохо, а многие никак. Преподавательница по биологии смотрела на меня как на недоумка. Полугодовой зачет она мне все-таки поставила: сразил ее ответом на вопрос о стадии личинки в цикле развития ленточного червя. Когда она спросила, как называется эта личинка, я по ошибке вместо слова «цистицерк» (вот придумают же биологи подобное словечко!) брякнул «чистыцырк». Она заливисто засмеялась, как будто ее защекотали: «Что? Чистыцырк?! Ха-ха-ха! Вот уж действительно – чистый цирк!».

Экзамен по биологии был зимой. Мне сильно не повезло: попал к Рданскому, завкафедрой. Он слыл одним из самых крутых экзаменаторов. Пятерок обычно не ставил. Четверки ставил нехотя. Двойки влеплял каждому второму. Он читал нам замечательный курс; даже я на лекциях не дремал. На занятиях же многих других преподавателей я замечал, что лекция вдохновляет лектора, но усыпляет аудиторию.

Рассказывая на лекциях о питании хищников или пауков, Рданский причавкивал и причмокивал от удовольствия. Он пел гимн великой природе. Вообще-то «театр природы» состоит всего из двух действий: «актеры появляются» и «актеры пожирают друг друга». Когда Рданский восторженно тыкал указкой в плакат с какими-нибудь челюстями или кишочками, то многие в аудитории, особенно девушки, замирали от восторга. Рданский был великолепен: строен, подтянут, с изящным резным римским носом, коротко стрижен, с легкой проседью, и с зоркими глазами, скрытыми очками в золотой оправе. Всегда в строгом костюме, выбрит и причесан, аккуратен и точен.