Александр Кириллов - УГОЛовник, или Собака в грустном углу Страница 8

Она решительно высвободилась из его рук, и пожаловалась:

– Правда, я очень устала.

– Ничего, здесь ты отдохнешь.

– Мне хотя бы отоспаться. Я ведь ненадолго, Андрюша.

– Как? – удивился он.

– Дня на три.

– Три дня? Ладно, поговорим потом. Мне, к сожалению, пора. Закройся и никого не впускай.

– Никого? А если это будет… горничная?

Он неодобрительно покачал головой.

– Ты знаешь, о чем я.

Оставшись одна, Кира прошлась по комнате, грустно глядя на убогую мебель, и отодвинула штору.

За окном лил дождь. По улице, прижимаясь к деревянным домишкам, быстро-быстро перебирая ногами, спешил мужчина невысокого роста в плаще и в шляпе. Он оглядывался на гостиницу и махал ей рукой. Вскоре скрылся там, где издождившееся небо обмякшим серым пологом низко нависло над темными крышами города.

III

И в этот день, как ни торопился Сивергин в гостиницу, вернулся он поздно.

Кира уже спала. У кровати на полу лежала брошенная книга, топорщась раскрытыми страницами, и стояла баночка с кремом.

Она, по-видимому, долго ждала его, но, так и не дождавшись, уснула.

Сивергин убрал книгу, вскипятил чай. Не торопясь выпил его. Разделся и лег к ней в постель. Он понимал, один – он ни за что не уснет сегодня.

Кира потеснилась, дав ему место, и снова затихла.

Он долго лежал так, любуясь ею, в ожидании, когда она проснется. Губы у неё были чуть приоткрыты, в уголках рта появились едва заметные морщинки.

Андрей поцеловал её в закрытые глаза. Кира не проснулась. Тогда он взял её руку, несколько раз нежно провел по ней, дотронулся до её шеи, груди. Он думал, что она почувствует его и сейчас же проснется, но Кира спала. «Что же это такое?» – недоумевал он и всем телом приник к ней. Она глубоко вздохнула, вытянулась, раскинув ноги – ему показалось, что она просыпается: вздрогнули ресницы, чаще задышала грудь. Андрея бросило в жар. Он чувствовал у себя в руках легкий шелк её ночной сорочки, прохладной тканью скользивший между пальцев, и благодарно шептал: «Кира, Кира». Он не узнавал её, будто и не прожили они вместе долгие десять лет. Вдруг она громко застонала, вцепившись в него руками, и он почувствовал, как впились в кожу острые ногти, а губы искривила сладчайшая мýка. Она утробно стонала, не открывая глаз, как во сне, и ему стало жутко.

– Кира, – громко позвал он её, – Кира, что с тобой?

Он легонько тряс её за плечи и звал: «Кира, Кира». Постепенно дыхание её выровнялось, губы перестали дергаться, тело обмякло. Она спала.

Сивергин растерянно смотрел на неё, ничего не понимая. Всю ночь он с тревогой прислушивался к её дыханию, пробуждаясь при малейшем признаке беспокойства с её стороны, но она безмятежно проспала до утра. А когда он уходил на работу, с трудом приоткрыла тяжелые веки и, почти не двигая губами, промычала: «Я, Андрюша, еще посплю немного, ладно?» И тут же уснула.

IV

В четвертом часу следующего дня Сивергин вошел в номер, держа в руках целую охапку разных пакетов – с яблоками, булочками, сладостями, сыром, сметаной, колбасой.

Кира сидела в постели с вязанием в руках и о чем-то беседовала с горничной, протиравшей у них в номере стекла, стены и даже трубы отопительной батареи.

– Смотри, Кира, что я принес.

Он стоял на пороге в желтых от грязи ботинках и улыбался. Кира сползла с кровати, набросила халат и, заглядывая в разложенные на столе пакеты, одобрительно кивала.

– А это специально для тебя.

И он высыпал на стол десяток желтых крупных картофелин.

– Иду я из магазина, – возбужденно рассказывал Сивергин, – вижу за забором, у дома против гостиницы, копается в огороде какой-то мужичок. Как я увидел у него в руках крупную желтую картошку, так слюнки и потекли. «Эй, – говорю ему, – продайте немного картошки». Он долго смотрел на меня как на дурака, честное слово. «На продажу, – говорит, – не имеем». – «Да мне немного, жену угостить. Мы тут в гостинице живем». Он снял кепку, набросал туда картошек покрупнее и отдал мне: «На продажу, – говорит, – не имеем. А так, значит, можно».

Радуясь удаче, Сивергин нервно подергивал лицом и потирал от удовольствия руки.

– Этого оставить так нельзя, – шутливо подмигнула горничной Кира.

– Правильно, – подхватил Сивергин, – устроим что-нибудь необыкновенное. Чего бы тебе, Кирюша, хотелось?

– А есть в этом городе баня?

– Есть, – сказала горничная, – сегодня как раз банный день.

– Ура! Значит, первым делом мы идем в баню. Нет, нет, нет. Никаких возражений, – решительно заявила Кира, – хоть отогреемся немного. Тося, вы пойдете с нами?

– Что вы, – испугалась горничная, – я только вчера мылась.

– Но отпраздновать с нами очищение от всех грехов не откажитесь?

– Что вы, нам нельзя, мы на работе.

– Но после работы.

– Нет, нет, строго наказано, ни в коей мере.

– А мы закроемся, никто ничего не узнает.

– Нет, нет, – растерянно бормотала горничная.

– А мне та́к хочется, – канючила Кира.

Сивергин с обожанием смотрел на неё. Он понимал, как же ей хочется затащить с собой в баню горничную, и тоже попытался её уговорить. Но та не поддалась. Её маленькое остренькое личико с жиденькими, коротко подстриженными волосами застыло в неподдельном изумлении – и она затвержено повторяла им: «нет, нет».

– Ладно, отпусти ее, Андрей, – смилостивилась Кира. – Тосю ждут дома.

– С легким паром, – пожелала ей Тося.

– Это замечательная женщина, – весело щебетала Кира, собираясь в баню. – Ты знаешь, мы с ней очень подружились. Она на днях выдает свою дочку замуж, но ничего толком про это не знает, и я её консультирую. «У нас, – говорит, – свадеб не было. Записали меня в ЗАГСе, и мой ушел в армию. Не дождалась его, сгинул где-то». И живут они с дочкой одни… ужасно. Я её спрашиваю, что это вы каждое утро стекла моете, не тяжело? А она: «Нет, чтобы на такой красоте пыль лежала». Я тоже, как и ты, не сразу поняла, о чем она говорит. А для неё этот номер – как царская палата. Говорит: «Убираюсь тут и не налюбуюсь, как будто у себя дома порядок навожу».

Пока она все это рассказывала, Сивергин помогал ей одеваться – застегивал крючки, искал свитер, косынку, засовывал в сумку её белье. «Люблю тебя, люблю», – говорил он каждым своим движением, радуясь, что может ей чем-то угодить.

V

Вечером, разморенные после бани, они устало ввалились в полутемную комнату. В щели неплотно задвинутой шторы серело запотевшее стекло.

– Бррр, проклятый дождь, – невольно содрогнулась Кира, сбросив ему на руки косынку, плащ, и, засучив рукава, принялась за хозяйство.

Полчаса спустя они уже сидели за столом в розовом свете настольной лампы, пили вишневого цвета чай с яблоками.

– А знаешь, как называется такой чай? – спросила она, – чай «по-поповски».

Кира с ногами забралась в кресло, кутаясь в большой белый платок, а Сивергин, откинувшись на спинку стула, уперся затылком в стену, потягивая горячий чай. Они слушали радиоспектакль «Крейцеровая соната» и, встречаясь глазами, улыбались.

Кира еще больше похорошела за эти дни. Было видно, что она отоспалась, глаза посветлели, кожа стала розовой, волосы утратили сухой соломенный цвет.

– Кира, какие у тебя губы, – вдруг восхищенно сказал он, подслеповато щуря ясные голубые глаза.

Она потянулась рукой к стулу, там рядом с баночкой крема лежало квадратное зеркальце, внимательно оглядела себя.

– Губы как губы.

Кира несколько раз поджала их, прикусив изнутри зубами, а затем, выпятив и приоткрыв, облизала кончиком языка сначала верхнюю губу, потом нижнюю, и отложила зеркало.

– Какой противный тип этот Позднышев, – вздохнула она, – и зачем только терпят их женщины. Она зевнула и потянулась.

– А я всё ещё хочу спать.

– Ты как будто целую неделю не спала.

– Да, не спала, – обиделась Кира. – Я еще не оправилась после болезни. Сон для меня – лучшее лекарство.

– Вчера я даже испугался, так ты разоспалась, – осторожно заметил Сивергин.

– Я выпила три таблетки снотворного. Мне было жутко одной, вот я глотнула их и легла.

– Ты с ума сошла. Так можно отравиться.

– Нет, я меру знаю.

– И ты совсем не слышала, как я пришел?

– Нет. Это было поздно?

Андрей кивнул. Не отрывая от стакана губ, он тянул в себя горячую и душистую жидкость, а Кира слушала радио, уставясь в Андрея невидящими глазами.

Кресло было неглубокое – её ногам, поджатым под себя, было в нем тесно. И стояло кресло боком к столу, так что Кире, чтобы взять или поставить на стол стакан, приходилось каждый раз в нем выворачиваться всем телом.

– Давай я разверну тебя к столу.

– Да оставь ты меня, бога ради, – возмутилась она, – дай послушать.

«С первой минуты как он встретился глазами с моей женой, я видел, что зверь, сидящий в них обоих, помимо всех условий положения и света, спросил: «Можно?» и ответил: «О да, очень».