Гай Себеус - Та, чьё второе имя Танит Страница 8

– Как ты нашла нас?

– Я шла по следам от моего дома. По волчьим следам.

А ночью Бласту приснились волки.

Ничего удивительного, – убеждал он себя в полусне, – после ночной беготни в волчьем обличье – ничего удивительного! Сейчас, вот сейчас проснусь, стряхну этот сон!

Но сон не стряхивался, наоборот, количество волчьих фигур всё прирастало и прирастало.

Скоро вся степь, залитая призрачным лунным светом, пестрела фигурами сидящих волков. Они молча смотрели на него, будто ожидали чего-то…

Бласт сначала растерялся. Но потом тоже по-волчьи ощерился.

– Я вам ничего не должен! Я никуда не поеду! У меня родился сын, я должен заботиться о нём!

Тогда волчья стая …начала осыпаться.

…С тревожным низким гулом рушащегося песка утекала призрачная сетка, сотканная из сидящих зверей.

В его памяти оставались только их упорные молчаливые взгляды. И ощущение разрушения…

…И засевшая глубоко в подсознании тревога.

А, проснувшись, он узнал, что на стройке разом рухнули, будто стекли, все леса.

10

Благо, рабочих там не было, и никто не погиб.

Бласт стоял перед развалинами многодневной работы и благодарил богов за то, что всё обошлось и никто не пострадал

…из-за него. Из-за его сна!

В голове Бласта, причудливо перемешиваясь, сливалась воедино сетка рухнувших строительных конструкций и осыпающаяся волчья стая.

Петал, которой он в задумчивости рассказал о своём сне, сделала вывод.

– Это знак! Твоя появившаяся способность предвиденья – это знак! Они, волки в Тановых землях, зовут тебя! Надо плыть!

– С чего бы это они стали меня звать? Раньше не звали!

– С того, что ты добровольно вошёл в волчью стаю. Ты стал волком, и они приняли тебя. Теперь и на тебя возложена забота возрождения этой земли.

– Знал бы, что это приложится, я бы сто раз подумал! Мало того, что ты замучила меня своей гривной. Так теперь ещё волки в моих снах будут топтаться! – по-звериному ворчал-буркал он.

– Бласт, это ведь не сложно, ты у меня такой удачливый! Ты только найди белый камень, восстанови гривну и возвращайся! Остальное произойдёт само. Ты даже можешь после этого оставить гривну там!

– Уж, неужели и после этого притащу её обратно! – В запале раздражения Бласт сам не заметил, как впервые согласился на поездку.

Петал, поймав это мгновенье, благодарно уткнулась носом в его шею. И тут только он сам осознал собственное согласие.

– Но не думай, пожалуйста, что ты меня всё-таки уговорила или перехитрила! Пока не подрастёт сын, я не тронусь с места! И не помышляй!

Петал не стала настаивать, решив, что для первого раза достаточно и такого, чисто формального, согласия. А для себя отметила, что следует готовить Бласта более основательно. Нужно до отъезда успеть передать ему как можно больше своих навыков. То, чему жрецы учили её несколько лет, надо исхитриться передать Бласту в ближайшее время, за короткий срок. Она чуяла, что нужно как можно скорее…

А Бласт получил новую тему для брюзжания.

– Как я туда попаду? Как я найду этот белый камень на огромном вымершем побережье? Там же уничтожено всё огнём и водой! Ты сама видела! Куда ты меня отправляешь?

– Как туда попасть, мы ещё придумаем. А с твоей проявившейся способностью предвиденья, как только ты окажешься в Тановых землях, ты поймёшь, как найти белый камень, я уверена! Ты почувствуешь, что делать! Ты же волк, настоящий зверь, со звериным чутьём!

– Слушай, ты помешалась! Ну что тебе этот белый камень, эта гривна? Они осталась в прошлом, которое никогда не вернётся в нашу жизнь. Это всё осталось так далеко, что никогда больше нас не достанет!

В ответ Петал так надолго затихла, что Бласт запереживал. Но она ласково погладила по спинке спящего на руках сына и обернулась к нему.

– Бласт, ты, правда, веришь в то, что говоришь? Посмотри на меня! Я, волчица, кормлю человеческого детёныша! Ведь это было предсказано Протеем! Помнишь, ты ещё ругался, что его предсказания совершенно непонятны? А ведь всё сбылось, каким бы невероятным не казалось! А ты говоришь, что прошлое нас не достанет! Оно заложено в нас! Прошлое – это мы! Из него же вырастает линия нашего будущего! Поэтому нам никак нельзя жить одним нынешним мгновением! Ты со мной согласен?

– У нас с тобой всё так хорошо! Ты не боишься разрушить, то, что мы имеем? А вдруг я не вернусь? Ты не боишься этого?

Бласт пожалел, что задал этот вопрос, – так изменилось лицо Петал.

– Мой отец был немногословным. Может быть, именно потому я так хорошо запоминала всё, что он говорил мне. Особенно, когда жрецы готовили меня в таны, и я мучилась сомнениями. Он говорил, что за доброе дело можно расплатиться жизнью. Это стоит того. Потому что в данном случае будет спасена душа человека! Глубокий смысл заключен в том, что жизнь человеческая оценивается с точки зрения жизни вечной, а не только по земным меркам.

Они вышли на крылечко своего дома. Сын, которого Петал почти не спускала с рук, сладко посапывал у неё на груди.

Весенний ветер разметал на вечернем небе облака и зарумянил лиловый закат, совершенно лишив его угрожающих красок подступающей тьмы. А потом, будто тоже в поддержку Петал, выступила на небе своим ясным ликом только что народившаяся та, чьё второе имя Танит. Мрак отодвинулся. И захотелось верить, что всё хорошее обязательно сбудется.

Ночами, передав ребёнка на руки Иде, они выходили из дома. Ида не задавала вопросов. Может быть, ей хватило того невероятного рассказа об общении с её сыном в неведомом Крае Белоглазых тан? Поверила ли она им?

Петал торопилась. Колесницы огня и воды, заклинания естества и морока, использование природных сил и таинственных артефактов – могущественная круговерть таинств – проносилась перед взором Бласта, освещаемая призрачным ночным светилом. Порой он доводил Петал до отчаянья, путая наиважнейшие явления. Он называл это «отрыжкой от переедания». Она тревожилась.

– Бласт, пойми, подобная ошибка может стоить тебе жизни!

Конечно, следовало учитывать, что для информации существуют пределы вместимости. Но ей хотелось застраховать мужа от всех, абсолютно всех случайностей и опасностей.

А остатками тревожных весенних ночей Бласту снились странные сны. Перенаселённая мыслями голова отказывалась отдыхать. Он будто взял за правило проживать день сначала в дневной яви, а потом во сне. Прожитые события ветвились стеблями повилики, извиваясь и сплетаясь немыслимыми узорами, энергично запуская ростки и в будущее.

А вместе со способностью предвидеть события (они стали сбываться после складывания в голове Бласта) у него даже появилась возможность влиять на некоторые из них.

11

Однажды вечером, когда они с Петал, убаюкав сына, перепоручили его Иде, на пороге дома появилась молодая женщина с измученным, заплаканным лицом. За её спиной стояла толстая старуха с корзинкой, накрытой чем-то белым.

Бласт, приняв их за странниц, уже хотел уточнить, в чём, кроме ночлега, они нуждаются, как в памяти вспыхнули картины детской беготни, и свадьбы отца, и назойливый женский взгляд, преследующий его.

Это ведь жена отца, его молодая мачеха! Бласт настолько не ожидал увидеть её, настолько была она явлением из другой жизни, что с трудом вспомнил имя – Лия.

Сердце его заколотилось.

– Что случилось? Что? Что с отцом?

Вопрос будто подкосил гостью. Долго сдерживаемые слёзы полились тёплым потоком. Петал бросилась к ней, отстранив растерянного мужа.

Он уже всё знал. Ему не надо было рассказывать. Он видел то, что произошло. Ему только надо было уточнить.

– Это было три дня тому назад?

– Да, – Лия не могла говорить из-за судорожных рыданий.

– Это младший брат отца убил его?

– Да! Это было ужасно! Откуда ты знаешь? Кто-то прибыл сюда раньше нас? Но этого не может быть!

…Запах прогретых жарким солнцем досок, смолы. Плотник, любующийся новой мачтой, установленной на старом паруснике.

…И треск!!!

С креплений в соседнем доке сорвался недостроенный корпус будущего судна, ещё без руля. И со всего маху протаранил старую свежепросмоленную, приготовленную к плаванью посудину.

Прозрачны и безмятежны воды Адриатики.

Только две дощечки остались в протянутой руке…

В это время корзинка на коленях вытирающей слёзы толстухи пискнула. Петал, давно подозрительно косящаяся на неё, откинула покров и всплеснула руками: двое новорождённых младенцев, разлепив ротики, готовились закричать.

Старуха, подхватив крошечные свёртки, поднесла к груди своей хозяйки. Младенцы с готовностью принялись было чмокать, но снова залились удвоенным криком: от пережитого у Лии пропало молоко.