Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…» Страница 9

– Девочки, отдыхайте, веселитесь, мы с Леонидом Борисовичем уходим в гости. Придем поздно. Дима, будь умницей, не оставляй девочек одних. Шампанское в холодильнике, если не хватит. Ну все! До свидания, мои хорошие!

Леонид Борисович накинул на плечи жены норковое манто. Маринка судорожно сглотнула и впала в депрессию. Прямо с начала праздника.

Нет, конечно, у Маринкиных родителей были дома хрустальные бокалы и стаканы, и сервиз немецкий был, и продукты дефицитные отец приносил из спецбуфета. Но стаканы блестели не так, а ковры висели на стене, как у миллионов счастливых советских семей, и курица просто жарилась, а не запекалась с черносливом; и манто у матери было, пусть и германское, но из чебурашки. Взрослой Марина тосковала по этому времени. По запаху до золотистой корочки зажаренной курочки с чесноком, по маминым простым сочным беляшам и пышным расстегаям, по новогоднему оливье. По девичьим посиделкам с сестрой, когда они, обнявшись, шушукались с Олей на мягком ковре, спадавшем со стены на полуторный старый диван. По маминому манто из чебурашки, которое Маринка носила беременной, потому что больше ни во что не влезала, и эта широкая старая шубка честно спасла Маринку от холодов. Тоска эта пришла потом, и советские атрибуты ее детства и молодости уже не казались такими убогими и воспринимались как глобальная потеря чего-то настоящего.

В тот вечер у Берковских Маринка познакомилась с завистью и, как следствие, углубившимся комплексом неполноценности и неприязни к родителям-простакам. Пройдет очень много лет, прежде чем Марина помудреет и научится быть благодарной. И научится сравнивать свое состояние – и материальное, и душевное – с тем, у кого оно хуже, а не лучше, чтобы жизнь не казалась таким дерьмом.

«Как же убого мы живем! Грубо, хамски, надрывно. Ни легкости, ни пространства. Не говоря уже о паркете и манто…» Вернувшись мыслями к текущему событию, Марина заметила, что их за столом уже семеро. То есть пришли все девочки, и они больше никого не ждут. То есть Дима не пригласил ни одного парня. Странно, конечно, но хозяин – барин. Оказалось, Дима был жестоким мальчиком. И самонадеянным. Он хотел блистать один среди девчонок, быть для каждой из них единственным, чтобы ни одна из них не смогла его сравнить с тем, кто может вдруг оказаться красивее, интереснее или умнее. Чтобы быть лучшим, не обязательно с кем-то соревноваться, можно просто себя ни с кем не сравнивать и думать, что ты самый-самый. Позиция не уверенных в себе трусов-позеров. Без борьбы нет победы. Но Марина об этом не думала. Она разглядывала своих одноклассниц. «Кто же из них?..» Свои шансы Маринка расценивала двадцать на восемьдесят.

«Женя Михайлова. Кареглазая, коренастая, длинноволосая крашеная блондинка с очень миловидным лицом и матовой чистой кожей. Навряд ли, грубовата для рафинированного Димочки. Походка широкая, размашистая, чуть бочком. Фигура никакая, совершенно плоскогрудая, без талии, но ноги красивые. Явный лидер и в классе, и в компании. Свой парень. Нет, раздавит Димку.

Алла Челза. Среднего роста, темноволосая, с короткой стрижкой и огромными серыми глазами. Тихая, миловидная, ухоженная девочка, красивая, ладная фигурка, немного угловатая. Умненькая и спокойная. Пресновата для именинника, от скуки сдохнуть можно.

Лида Дрягина. Рыжая хохотушка, чуть полновата. Веснушек миллион! Вот уж с кем не соскучишься, так это с Дрягой! Она, вообще, умеет плакать? Или расстраиваться? Вряд ли. Но не Димкин типаж, явно. Они вместе как коромысло на принцессе, ну, в смысле, как принц с гармошкой. Не пара, короче.

Катя Лужина. Да, вот это явная соперница. Хочет быть манекенщицей и имеет для этого все необходимое. Гордая осанка, высокая. Длинные каштановые волосы, карие глаза, умопомрачительные ноги. Из очень хорошей семьи: мама – врач, папа – инженер. Она, конечно, мало говорит. Но зато как красиво молчит! Ей вообще говорить не надо, на нее можно просто смотреть. А грудь!“ – Марина обвела взглядом всех девчонок. „Да, грудь среди всех них есть только у Лужиной. Ну почему мне так не везет? Димка будет явно с Катькой. Воображала, глупая куропатка! Почему куропатка?.. Да потому, что глупая! Зато Димочка умный. Он умный. А она красивая. Вот и замечательная пара…». Настроение совсем упало. Марина не хотела уже ни шампанского, ни разговоров, ни игр в фанты. «Что толку играть в фанты с одним мальчиком? Глупость какая. Пусть играет со своей Катечкой во что хочет… Правда, еще осталась Ленка Фокина, но ей на Димку наплевать, она любит Сережку Алтарева, и у них все взаимно».

– Потанцуем? – Дима стоял около кресла Марины, протягивая ей руку.

Сердце Маринки зашлось. До самого кадыка.

«Интересно, у девочек есть кадык?».

– Потанцуем, конечно.

«Е се тю н екзист э па, – проникновенно пел Джо Дассен, – э муа пуркуа жекзистере…». Дима, с прозрачными, блестящими от выпитого шампанского глазами, обнимал безвольную от счастья Маринку за талию. Танцевать он не умел, и они неловко топтались в такт красивой музыке о любви, захмелевшие от свободы, вина и, каждый от своей, влюбленности.

– Ты что такая грустная сегодня?

– Да нет, нормально все.

– Тебе скучно, что ли?

– Да нет, не скучно. А тебе с нами не скучно? Пригласил бы пацанов.

– Не, мне некого приглашать.

– У тебя что, совсем нет друзей?

– Представь себе, нет.

– Да-а, тяжелый случай…

Музыка закончилась.

– Дим, проводи. Я домой.

– Что так рано?

– Спать хочу, проводи. До дверей.

– Я бы до дома проводил, но сама понимаешь, девчонок же не оставишь одних.

– Дим, я же сказала. До-две-рей!

Марина пошла в прихожую и неловко переобулась из туфелек в уличные сапоги. Она не любила переобуваться на людях. «Стоишь, как дура, жопой кверху или враскорячку!»

– Толмачева! Подожди меня, я с тобой! – Ленка Фокина стала собираться, – Димка, все было вкусно и здорово, родителям спасибо скажи, пирог – чума!

Марина, не оглядываясь, вышла. Она не сказала «спасибо» и «до свидания», она уже поняла, что никакого свидания у них не будет. Что Дима ее – самовлюбленный эгоист, ледышка и пижон.

– Марин, подожди, – невысокая Фокина догнала убитую подругу, – ты что, из-за Димки, да?

– Да пошел он! Ни два ни полтора! Сказал бы уже, а то водит за нос всех, придурок! Пуп земли!

– Так ты это… ты что, не знаешь ничего?

– А чего я должна знать? – Толмачева остановилась посреди дороги и посмотрела на Ленку в упор.

Фокина мялась, она не хотела добивать подругу.

– Сказала «а», говори «гэ».

– Да, гэ и скажу. Он, это… в общем, Димка Женьку любит уже давно…

– Михайлову?! Женьку?! Не может быть! Это же гром-баба!

– Да, уже все знают.

– А я почему не знаю?

– А ты конкретно не говорила, что Димку любишь, я и не говорила.

– Ну и где логика в твоем объяснении?

– Ну да… логики нет…

– А она?

– Что она?

– Да говори уже, что знаешь! Что ты, как эта!

– А она его отшила. Но около себя держит, не отпускает далеко, играет им, как кошка с мышкой. То приблизит, то отпустит. Он как паж у нее, любую прихоть выполняет. Она говорит: ты мне нравишься как друг. А девкам сказала, в Димке мужского начала нет. Слушай, я тебе ужасную вещь сейчас скажу, только ты никому, ладно?

– Ну?

– Она с ним переспала.

– Да ты что?! О-бал-деть! Женька?!

– Ага, ужас, правда?

– Ну, тогда все ясно с Димочкой. Учительница первая моя.

– Ну. Видите ли, в нем нет мужского начала. Видать, уже разбирается в мужских началах и концах.

Лена и Марина были девочками домашними и даже не думали начинать взрослую жизнь, не закончив школу. После школы Димкины родители развелись, так же культурно и с достоинством, как жили. Папа женился на женщине на тридцать лет младше себя, Димка с мамой уехали в Калугу, там он расписался с безликой Надюшей, родил дочь и назвал ее Женечкой. Еще много лет он писал и звонил Жене Михайловой. Через семь лет развелся в надежде быть с любимой рядом. Но Женя вышла замуж и создала обычную советскую семью, подурнела, располнела и так и не осчастливила Димку своим присутствием в его жизни.

Весь год Марина страдала и мучилась от неразделенной любви. Настроение менялось по нескольку раз на дню. Веселое возбуждение резко сменялось унынием. Тамара Николаевна с тревогой наблюдала за Маринкой, которая все чаще замыкалась, подолгу закрывалась в своей комнате, не пуская никого, кроме Оли. «Неужели и Маринка?..» – Тамара Николаевна старалась гнать от себя тягостные и страшные мысли. Дочь огрызалась, хамила, не стесняясь повышать на мать голос. Часто Марина замирала на кровати в позе эмбриона и, не шевелясь, часами лежала в бездействии, прокручивая в голове события жизни родителей, Ольгиной и своей, или целыми днями валялась на диване, болтая с подружками по телефону.