Ирина Лобусова - Камасутра. Короткие рассказы о любви (сборник) Страница 9

Через час я стану трястись в переполненном автобусе, пустым взгялдом гипнотизируя оконное стекло. Вместо того, чтобы тщательно продумывать очередную наглую ложь, вспомню только нежность кожи юного тела, сияющего любовью и силой, и повторю про себя нараспев «мой мальчик… мой мальчик… мой…». Пока хриплый голос водителя не пробьет ауру любви и тоски прилагательным моей остановки. И дальше будет только чередование цветов, подобно оформлению заштатной дискотеки: глаза мальчика — моя ложь, мальчик-ложь, я — и ложь.

Муж мой как всегда будет собран и сосредоточен. Открывая мне дверь. И бросая что-то неразличимо обычное, скажет в тот момент, когда я остановлюсь возле зеркала:

— А сегодня почему ты так долго?

Я не стану ему отвечать. Меня постепенно прекратит удивлять мысль: почему он до сих пор не выучит весь набор моей лжи. Он не выучит. Все, что связано со мной, его не волнует.

— Звонила моя мать. Спрашивала, не придем ли мы в субботу к ней на обед.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что приду. А ты — нет. Будешь занята на какой-то очередной отработке по физике.

А потом — теплая ванна, обволакивая меня уютом, заставит заново почувствовать свое тело, его форму, запах, цвет, тот удивительный оттенок неповторимости, который придают только очень любимые мужские руки. Проводя ладонью вдоль смуглости бедра или груди тысячи иголок вопьются в кожу — боль прикосновений памятных рук и губ, придающих мне незримое совершенство. И будет заключением — колющая, саднящая боль в области левой груди (словно ржавые маникюрные ножницы — по самую рукоятку). Боль захватит меня, закружит над всем пространством и в бессчетное количество раз я стану думать о том, что лучше — выпить упаковку таблеток, выброситься из окна, перерезать вены бритвой или просто рассказать мальчику правду, а потом размозжить голову о кафель ванной, где оседают крупинки пара и тепла, сотворенные из воды. Это станет чувством обиды и не заживающей потери свободы — все давным-давно прекратило быть жизнью, так непостижимо — прекратило быть жизнью, подминая меня мертвым грузом инквизиторски нерешенный проблем.

— Мы с тобой из одной помойки. Мы должны уважать друг друга.

Что являлось поверхностью? Кто вытаскивал меня на поверхность? Тот, чьими усилиями я была втоптана в самую страшную грязь. Тот, который стал моим мужем. У последней черты, подобрав — одинокую, замерзшую, больную, отравленную ненавистью и злобой, голодную, беспросветную, нищую, доведенную до отчаяния, с которым стираются все краски мира, согласную ради денег — на все. Стать героем мой любой, встреченный на пути. Так стал он, настолько далекий от геройства, насколько далека я была от любви. Он купил то, что ему было нужно. И однажды в одну из самых страшных ночей, выплакивая на груди чудовища пьяные слезы, я лепетала что-то про кусочек маленькой обыкновенной любви под гулкий смех ничего не понимающей, чужой пустоты, подписанной, как приговор — всегда являться моим утром.

Глаза. Добрые ласковые, голубые, заставляющие меня напрочь забыть про утра. Все вращается в меняющем места и обстоятельства колесе. Мне 17, а не ему. Не мне, а ему — 24. Я никогда не помню с ним, сколько мне лет. Словно на самом деле он был первым. В минуту глубокой прерывистой страсти я вдруг услышала от него сокровенную мечту об одной ночи, включающей закат и рассвет, а не обрывочные скрытые часы в разное время суток. Спланированных скрытых часах, вызывающих в глазах моего мальчика такую тоску и такую боль во мне, когда мне удается поймать его взгляд. На очередной лекции он сидит вначале, я — в последнем ряду, и все происходит — как обычно. Он кокетничает с кем-то из однокурсниц, я физически ощущаю его голос и смех, я пью чувство конца, постоянно объясняющее то, что я просто — взбешенная дура. Он смеется, утверждая для меня правду: будущего — нет. Есть прошлое и есть боль. Есть совсем не понятные для него куча моих проблем. Совокупность крутых горных обрывов, подвласных лишь альпинистам. Мальчик не может видеть только меня одну. Даже если очень захочет — так видеть.

После, соблюдая ряд необходимых предосторожностей, я хожу кругами вокруг общежития, ожидая, когда двое его друзей, знающие нашу тайну, уйдут, на час оставляя его одного в комнате. Я хожу кругами, готовая выть от тоски, я пробираюсь тайком, чтобы прижаться к любимой мужской груди и любить, любить без оглядки, забывая об отчаянии, которое ждет меня за углом, любить — и видеть, как загораются огоньки в единственных на свете глазах, самых дорогих на свете, самых любимых…

Ночью, когда блики луны проведут щупальцами по ковру, ощущая спиной спину моего мужа, я стану думать о любимом, представляя, каким счастьем (хотя бы на десять минут_) стало егоп рисутствие рядом. Отвернувшись к стене, чувствуя каждой клеткой отвратительного и ненавистного мне человека, я буду думать о другом и тихонько позову про себя (словно в действительности касаясь шелковистых волос) «мой мальчик… мой любимый мальчик… пожалуйста, прости меня… мой мальчик, прости меня… мой ласковый, нежный, юный. Мальчик с настоящим мужским сердцем, умеющий любить.» Его юность, его руки и глаза, движения неопытного тела — все это живительный бальзам, возрождающий меня к жизни. Мой нежный и ласковый, словно пахнувший медом и молоком, чистотой и силой юношеской любви, маленький герой моей жизни… Я почувствую в себе столько нежности, которая сможет подобно кокону окутать всю его теплую кожу. И сквозь волну восхищения и блаженства будто от скрипа по стеклу я очнусь, чтобы понять, в какой вымышленной реальности нахожусь. Горькая, невыносимая боль заставит очнуться от приступа. Заставляя вспомнить дорогу, по которой я ухожу. Ухожу (навсегда) из связавшего нас института. Муж давным-давно заплатил за диплом. И за жизнь в другой стране, и за билеты, загранпаспорта, визы, навсегда — через три месяца…. И еще — те глаза, глядя в которые, мне придется это сказать. Когда-нибудь придется сказать — все равно, глядя в эти глаза — голубые, ласковые, добрые, обожающие меня. Светлые.

Так будет. Оставляя — несколько последних часов. Оставляя — восхитительный безоблачный мир, созданный для нас двоих, где ничье чужое присутствие не нарушит сияющего спокойствия душ. Мир, в котором мы станем любить друг друга на продавленной общежитской кровати до степени последнего безумия, уводящего — от времени. От нашей любви. Мир, созданный, чтобы разрушить.

И полностью отдавая себе отчет о скором приближении конца, я закрою глаза, чтобы навсегда сохранить в памяти жар и силу крепкого юношеского тела и боль от вывода, что испытания даются самым сильным. В памяти моей словно кадры цветной фотографической пленки сохранится каждый момент, проведенный с моим мальчиком. С мальчиком — которого я любила. Я увезу их с собой. Каждую черту. Каждое мгновение. И выражение глаз. Застывшие кусочки вечности, отраженные в любимых пальцах. В тех, в которых навсегда остались свет и радость — части моей жизни.

Номер телефона

Он не успел потушить свет. Едва щелкнул замок двери, как она сразу же ощутила его руки на своем теле.

Горячие руки мужчины, которого она так ждала, твердо и решительно срывающие с нее блузку.

— Я хочу тебя…. Я так тебя хочу… — его горячий шепот обжигал кожу, и не понимая, что делает, она следовала за его руками как вода, из-за резкой воздушной бури изменившая свое течение.

Правду сказать, она все-таки пыталась сопротивляться.

— Может быть, не так сразу…

— А когда? Мы ведь знали, зачем сюда пришли, правда?

— Но… Но я…

— Я хочу тебя… Чего нам ждать?

Сопротивления больше не было. Это было бы уже слишком… Сопротивляться дальше означало просто изорвать свою душу, от которой и без того остались одни окровавленные ошметки.

Она три года безумно и безнадежно любила этого мужчину. Три года хитростей, манипуляций, интриг — ради этих жадных горячих рук, неумолимо и немилосердно волокущих ее к кровати. Три года она мечтала именно об этом — о нем, преуспевающем юристе крупной международной фирмы, в безнадежно дорогом костюме, с часами за 100 тысяч евро. О мужчине, который появлялся лишь на крупных международных конференциях, сияя на горизонте, как ясное солнышко. Он был недосягаем, и сводил с ума весь женский персонал их скромной нотариальной конторы.

Она мечтала о нем, прекрасно зная, что такой мужчина вряд ли обратит на нее свое внимание. Слишком много дорогих клиенток — жен и дочек высокопоставленных чиновников и современных нуворишей тормозили свои «Феррари» и «Мазератти» возле его офиса. Слишком много сплетен и слухов… Слишком яркий и сияющий ореол для скромной сотрудницы обыкновенной конторы, никогда не преуспевающей ни в жизни, ни в мужчинах, ни в своем ремесле. Но…

Она любила его. Любила так, как никогда не полюбили бы обладательницы «Феррари» и «Мазератти». Любила каждую его морщинку, каждый неудавшийся жест. И даже каждый его недостаток она с радостью прижимала к своему сердцу, потому, что в нем не было недостатков… Такой, какой он есть, со всеми своими пороками, он был для нее лучше всех.