Сергей Носов - Франсуаза, или Путь к леднику Страница 9

– Все понятно с тобой, – показательно вздохнув, произнесла Дина полушутливым тоном.

– У людей то же самое, – не унимался Василий Аркадиевич. – И все у нас переплетено. Только мы замечаем самое очевидное. А все остальное для нас как бы и не существует. Вон бомж во дворе. Вон, у мусорных баков стоит. А ведь его с каждым из нас множество невидимых нитей связывает. Только ни он, ни мы не догадываемся каких. Поговори в электричке с соседкой, наверняка общие знакомые обнаружатся. И это так, внешняя сторона событий. А если копнуть? Что мы вообще знаем друг о друге? Так, с гулькин нос. Ничего о других не знаем, и о нас ничего не знают. А если бы мы все знали друг о друге, вот тогда бы мы удивились!

– Понятно, – повторила Дина, как если бы предлагала поставить жирную точку; разговор ей взаправду наскучил.

– Ты знаешь, как мы с мамой познакомились, тебе много раз рассказывали.

– Да, папа, я помню, – поспешила сказать Дина, испугавшись, что придется в сотый раз выслушать историю про то, как родители познакомились на вечере поэта Тимофея Морщина (она не читала ни одного стихотворения Тимофея Морщина, но знала с детства, что ее родители познакомились на его поэтическом вечере).

– Но ни ты, ни мать твоя не знаете, что мы с ней встречались, когда ей было десять, а мне двенадцать.

– Что-то новенькое?

– Я и сам это недавно узнал. Только прошу тебя, не проговорись, хорошо? Я ей сам расскажу потом. А ты сейчас узнаешь.

Он замолчал – собирался с мыслями.

– Летом, когда мать твоя была в больнице, я надумал на даче перебрать старые папки, мы еще лет десять назад свезли туда две коробки всяких бумаг – лежали на чердаке. Стал я, значит, разбирать Витькины фотографии… дяди Вити твоего, он в молодости увлекался фотографированием, сам пленки проявлял, сам печатал… У нас разница в семь лет была, ты знаешь, он меня существенно старше. И вот он к нам приезжал с родителями в пионерский лагерь, в Алеховщину, и много снимков сделал, в частности, как мы там что-то на сцене показывали, ну и сделал групповой снимок нашей самодеятельности, а потом уже отец привез карточки в конце смены, когда забирал меня с пневмонией досрочно. И на оборотной стороне моей карточки, как водится, все расписались, некоторые даже пожелания какие-то написали. В общем, я среди прочих карточек нашел и эту: смотрю на подписи, а там есть такая отчетливая, сразу видно, девчачья – Лиза Верещагина. А я ведь никогда и не смотрел на оборотную сторону, что там написано, я вообще эту фотографию сто лет не видел. Представляешь? Ты много Лиз Верещагиных знаешь? Я так одну. И у той теперь фамилия другая. Ну я, конечно, стал фотографию внимательно рассматривать. И рассмотрел! Точно! Узнал мамку твою будущую, ей тогда десять лет было. Значит, мы с ней встречались и наверняка общались как-нибудь, раз она мне тоже подпись поставила. Я ее не помню, но что было, то было! Это же документ! А кто знает, может быть, мы бы потом друг на друга и внимания не обратили, если б нам что-то там не подсказало в подсознании нашем, а? Вот такое невероятное совпадение. Я был очень поражен, когда это все обнаружил. Ну а через три дня дача сгорела, вместе с фотографией. А я ведь говорил ей, чтобы она не привозила эту идиотскую электроплитку, говорил!

– Прости, но эту идиотскую электроплитку не выключил ты.

– Нормальная электроплитка должна сама выключаться. Ладно. Не будем об этом. Сгорела и сгорела. А тут еще ей операцию сделали. Не до воспоминаний было. И вот совсем недавно я залез в ящик Виктора и нашел там в коробке из-под зефира кучу пленок проявленных, стал просматривать и обнаружил ту, пионерлагерскую. Я хочу напечатать снимки, там есть много чего, не только это, мы молодые, ты маленькая, им цены нет, и мамке твоей очень хочу подарить на день рождения, на ее юбилей. Она же не знает, что мы до нашего знакомства встречались. Представляю, как удивится!

– Забавно, – сказала Дина. – Очень забавно.

– Только не знаю, печатают ли сейчас… куда обратиться, в какое ателье?

– Давай я тебе отсканирую, обработаю на компьютере, это просто.

– Правда? Пожалуйста. Только не говори ей, хорошо?

– Да ты сам проболтаешься. День рождения когда еще…

– Нет! Я кремень.

Он вышел из комнаты и вновь появился с коробкой из-под зефира.

В коробке из-под зефира лежали ружейные гильзы.

– Это что? – спросила Дина и сама догадалась что: в детстве ей давали играть с такими, она представляла их человечками.

Картонные гильзы были укорочены, срезаны наискосок и приспособлены для хранения проявленных пленок. В каждую гильзу был помещен туго скрученный рулон пленки.

– Витька охотником был, на кабана ходил. Хорошо, я не выбросил, а ведь мог выбросить все. Эти три отпечатаешь для начала?

– Давай, – она взяла три гильзы.

– Дина! – закричала мать с кухни. – Иди! Борщ на столе. Отца зови.

– Вот! – сказал отец с нескрываемым торжеством.

9

Музей гигиены успел в прошлой жизни своей побывать Домом санитарного просвещения, хотя это был никакой не дом, а дворец, роскошный дворец, изначально принадлежавший меценату и как раз просветителю – не по части санитарии, правда, а по части высоких искусств. В залах, где некогда принимали именитых гостей, теперь выставляются заспиртованные эмбрионы, «скелеты плодов человека», чучело павловской собаки с торчащей из живота фистулой, муляжи испорченных продуктов, например, «колбаса вареная с плесенью», «картофельная болезнь хлеба на третий день», «творог – поражение чудесной палочкой»… Адмиралов как вошел, так и замер у первого же экспоната. Это скульптура «Врач за микроскопом». Гипсовый доктор сидит за гипсовым столом, на котором размещены гипсовые книги и гипсовый микроскоп, и рассматривает на свет стеклышко, не гипсовое, а по-настоящему стеклянное, с фрагментом настоящего комара, хорошо видимого невооруженным глазом. На стеклышке наклейка. Адмиралов прочитал: «MOSQUITO HEAD. Головка комара».

Музей не настолько большой, чтобы в нем разминуться, если назначена встреча. Адмиралов пришел раньше условленного времени и не думал, что Любовь еще раньше придет. Она же стояла у витрины с чучелами грызунов, распространителей инфекционных болезней, и присутствие другого заметила первой:

– Андрей!

– Люба, вы здесь? – отвернулся от головки комара Адмиралов.

– Кроме нас никого нет, – сказала, улыбаясь, Любовь.

– А я? – спросила пожилая служительница (определенно, было ей скучно).

Музей санитарной гигиены не относится к числу чересчур популярных среди широких слоев населения. Приходят сюда, как правило, коллективно, специально организованными группами – студенты медицинских училищ, мединститутов, участники медконференций. Большую часть времени залы музея остаются пустыми. Одиночки нечасто ходят в этот музей. Иной родитель приведет сюда малолетнего сына, и не иначе как с воспитательной целью – показать заспиртованных аскарид, дабы мальчик мыл руки перед едой и не брал в рот всякую дрянь. Иногда забредают сюда любители загробной экзотики, латентные некрофилы, этих привлекает особый эксклюзив, наподобие тех двоих, естественно замумифицированных, выставлявшихся некогда на витрине. Любовь не относилась к этой категории посетителей, она всего лишь была любопытна. А то, что трупы те уже изъяли из фондов музея, она не знала.

Адмиралов догадался, что перед его появлением говорили о тех экспонатах, потому что служительница, как бы в продолжение разговора, обратилась к нему:

– Наше дело небольшое, никто не обижает покойничков – вот и хорошо, вот мы и довольны… Главное, чтобы здесь привидения не ходили… по ночам…

– Неужели ходили?

– Те двое? Да как вам сказать… Всякое говорили. Я не видела. А на кладбище им, конечно, спокойнее будет, это верно.

– Так их снова на кладбище отвезли? – удивилась Любовь.

– Того уже кладбища нет, – нотка мрачноватой значительности прозвучала в голосе служительницы музея.

– На другое, получается, кладбище, да? – приставала Любовь с вопросами. – Или куда? Интересно.

– Откуда ж мне знать куда? Нам куда руководство не докладывает. Вроде бы за них немцы заступились. Они ж с лютеранского кладбища были. Двести лет в склепе пролежали. А здесь всего-то лет тридцать каких-то… Говорят, их немцам отдали, только я вам этого не говорила.

– Знаем, знаем про немцев. Была я на выставке доктора Хагенса, видела пластинаты… Брр.

– Люба, – сказал Адмиралов, – у вас очень специфический интерес.

– Ничего подобного. Я как раз не люблю ничего такого… Просто я любопытна… немного.

– А чем вы занимаетесь, Люба?

– Груммингом, триммингом… Стригу вот таких же, – Люба кивнула на павловскую собаку. – Только живых.

– Она почти живая, – сказала служительница. – Видите, лампочка? Если включить, из фистулы будет выделяться желудочный сок.

– По-настоящему?

– Как бы по-настоящему, – сказала служительница. – Но мы сейчас не включаем. Она не заряжена.