Алексей Митрофанов - Арбат. Прогулки по старой Москве Страница 9

Варвара Алексеевна была человеком широко образованным. Вместе с тем она была очень деловая и практическая, умела хорошо ориентироваться в коммерческих делах».

При всем при том Варвара была очень даже миловидна. Та же Маргарита сообщала: «У нее были замечательные глаза, большие, темно-карие, с красивыми, пушистыми, соболиными бровями. Выражение их было строгое, но иногда веселое, с оттенком грусти. Глаза эти нельзя было не заметить, исключительно хороши. Цвет лица ее был яркий, улыбка очень привлекательная. Ей шел светло-голубой цвет, и она постоянно его носила. Очень удачно она изображена на портрете К. Е. Маковского, который всегда висел у нас в гостиной».

Кстати, грусть Варвары Алексеевны имела еще одну весьма прискорбную причину: ее брат Михаил Хлудов тоже умер в сумасшедшем доме. А до этого он долго поражал московский свет – мог появиться на балу в костюме гладиатора, а то и вовсе выкраситься негром. Мало того, его всегда сопровождала здоровенная тигрица Машка. Словом, итог хлудовской карьеры никого не поразил – разве что его сестру… Впрочем, на репутацию Варвары Алексеевны подобное родство ни в коей мере не повлияло: деловая и очаровательная бизнес-вумен была в то время уникумом для Москвы.

Кроме того, госпожа Морозова была известной благотворительницей. В той же Тверской мануфактуре она выстроила родильный дом, аптеку, больницу и даже «санаторию» для подуставших мастеров. Там были богадельня, сиротский приют, ясли, училище, библиотека и школа, обучающая разным рукодельям.

Правда, фабричные рабочие особой благодарности в отношении хозяйки не испытывали. Один из современников Морозовой, купец Н. Варенцов, писал в своих воспоминаниях: «Несмотря на все заботы и денежные жертвы, на фабрике как-то произошла забастовка. Причины забастовки я теперь не припомню. Хозяйка поспешила приехать на фабрику, предполагая, что ее личное присутствие успокоит фабричных. Рабочие, узнав о приезде хозяйки, подошли большой толпой в несколько тысяч человек к хозяйскому дому.

Варвара Алексеевна собралась к ним выйти, но местный исправник и фабричная администрация не рекомендовали ей выходить к рабочим, т. к. громадная толпа, насыщенная страстями, представляет из себя опасный элемент для спокойных переговоров, но она на уговоры их ответила: «Рабочие меня хорошо знают, я так много для них делала и делаю, что я для них как бы мать, и уверена: когда я к ним выйду, они меня выслушают и успокоятся». Когда она вышла, возбуждение и крики между рабочими еще более усилились, и из задних рядов толпы пронеслись несколько увесистых булыжин недалеко от головы хозяйки. И эта «мать рабочих», подобрав свои юбочки, опрометью обратилась в бегство к дому, спасаясь от своих возбужденных «деточек»».

Гораздо безобиднее было благотворительствовать в городе Москве. Здесь на морозовские средства действовали начальная школа, ремесленное училище и Пречистенские рабочие курсы. Правда, и здесь Варвару подстерегали неожиданности.

В частности, в 1895 году «Московский листок» сообщил: «Квартиранты дома потомственной почетной гражданки В. А. Морозовой на Воздвиженке несколько дней тому назад стали ощущать сильное зловоние, но никак не могли добиться причины распространения этого зловония. Случайно 22 мая наконец удалось узнать, в чем дело. Экономка В. А. Морозовой, Марья Субботина, объявила, что, как она замечает, запах слышится всего более в подвальном этаже, у двери комнаты призреваемой госпожой Морозовой 70-летней старушки, воспитанницы московского Воспитательного дома Марфы Дмитриевой Сердобинской, которая, по словам жильцов, 19 мая ушла к своей сестре и заперла комнату; тогда дали знать полиции; последняя не замедлила явиться вместе с врачом. Когда была открыта дверь, то вошедшие невольно вынуждены были отступить назад от трупного запаха, выходившего из комнаты, где на постели лежал разлагающийся труп старушки Сердобинской. Покойная страдала болью в груди, от которой, вероятно, и умерла. На отсутствие же ее не обратили внимания, потому что старушка очень часто уходила гостить на несколько дней к сестре».

Но, разумеется, подобные истории не останавливали увлеченную благотворительницу.

Впрочем, были сферы московской жизни, к которым эта дама была более чем равнодушна. Например, театр. Однажды к Морозовой за помощью явились Станиславский и Немирович-Данченко, создатели Художественного театра. Последний вспоминал: «Это была очень либеральная благотворительница. Тип в своем роде замечательный. Красивая женщина, богатая фабрикантша, держала себя скромно, нигде не щеголяла своими деньгами, была близка с профессором, главным редактором популярнейшей в России газеты, может быть, даже строила всю свою жизнь во вкусе благородного сдержанного тона этой газеты. Поддержка женских курсов, студенчества, библиотек – здесь всегда можно было встретить имя Варвары Алексеевны Морозовой. Казалось бы, кому же и откликнуться на наши театральные мечты, как не ей… Когда мы робко, точно конфузясь своих идей, докладывали ей о наших планах, в ее глазах был почтительно-внимательный холод, так что весь пыл наш быстро замерзал и все хорошие слова быстро застревали на языке. Мы чувствовали, что чем сильнее мы ее убеждаем, тем меньше она нам верит, тем больше мы становимся похожими на людей, которые пришли вовлечь богатую женщину в невыгодную сделку. Она с холодной любезной улыбкой отказала. А и просили-то мы у нее не сотен тысяч, мы предлагали лишь вступить в паевое товарищество в какой угодно сумме, примерно в пять тысяч».

При этом Варвара Алексеевна искусства уважала: вместе со вторым своим супругом (правда, неофициальным) В. М. Соболевским, главным редактором «Русских ведомостей», она устраивала вечера для творческой интеллигенции, куда захаживали Брюсов, Чехов, Андрей Белый и другие знаменитости – числом иной раз до двух сотен человек.

Один из завсегдатаев этого салона так говорил о госпоже Морозовой: «Богатая вдова, олицетворяющая в себе Марфу-посадницу новейшей культурной формации. Величественно-прекрасная жена, бойкая купчиха-фабрикантша и в то же время элегантная, просвещенная хозяйка одного из интеллигентнейших салонов в Москве, утром щелкает в конторе костяшками на счетах, вечером – извлекает теми же перстами великолепные шопеновские мелодии, беседует о теории Карла Маркса, зачитывается новейшими философами и публицистами, в особенности же П. Д. Боборыкиным, изобразившим ее отчасти в своем романе „Китай-город“. Свое сочувствие просвещению г-жа Морозова выразила и на деле, вызвавшись поддержать своим капиталом женские врачебные курсы и пожертвовав 10 тысяч на учреждение школы».

Кстати, о взаимоотношениях Морозовой и Соболевского город не уставал судачить. Упомянутый уже Н. Варенцов писал: «В. А. Морозовой увлекся известный издатель и редактор самой либеральной газеты в Москве „Русские ведомости“ Соболевский, и она жила с ним открыто, не сочетавшись церковным браком, не обращая никакого внимания на окружающее ее общество и всех ее родственников. Злоязычники утверждали, что она не желала менять свою известную фамилию: Морозову на Соболевскую, представлявшуюся в ее купеческих глазах малозавлекательной; имея от него детей, оставила им фамилию Морозовых».

В действительности дело было в том, что первый муж Варвары Алексеевны, будучи уже немножко не в себе, оставил завещание, по которому вдова в случае нового замужества лишалась всех бессчетных миллионов. Разумеется, Морозова даже не думала пожертвовать наследством ради репутации.

Это была во всех смыслах невероятная женщина.

Тайная и явная морозовская глупость

Особняк Арсения Морозова (Воздвиженка, 16) выстроен в 1899 году архитектором В. Мазыриным.

Самый необычный дом на Воздвиженке (да и на всем Большом Арбате вообще) – затейливый особнячок Арсения Морозова. Редкий прохожий, в первый раз бредя по этой улице, не одарит его хотя бы одним взглядом.

Впрочем, далеко не всем нравился этот примечательнейший дом.

Ранее на этом месте размещался цирк. Один из посетителей, Н. В. Давыдов, вспоминал: «Труппа его была большая, хорошо набранная, в конюшне стояло много красивых лошадей, и вообще он казался учреждением солидным; верхние ярусы его бывали всегда полны, более дорогие места иногда и пустовали, водились и завсегдатаи-любители, сидевшие в первом ряду, не пропускавшие, кажется, ни одного представления и проводившие антракты „за кулисами“, то есть в конюшне. Помнится, старинные клоуны были все из иностранцев, как, впрочем, и весь остальной персонал; „монологирующих“ клоунов не водилось, зато они были менее грубы и более элегантны. В этом направлении тогда выделялись отец и сын Виаль, или Вилль (отец звался „Литль Вилль“), обладавшие действительным комизмом, а притом и грациозностью движений. Из наездников отличался молодой красавец Саламонский, и была, помнится, замечательно красивая наездница, едва ли, впрочем, выделявшаяся чем-либо, кроме красоты, девица Адель Леонгарт».