Маша Трауб - Счастливая семья (сборник) Страница 9

– Тебе не нужно ходить с нами на пляж, чтобы быть в курсе событий, – сказал папа.

Мама фыркнула. Папа никак не привыкнет к этой маминой особенности. Да, папа знает много языков, он читает лекции, он умный. Но он ни за что не сможет найти нам новый дом за несколько часов. И перетащить в него все семь чемоданов. Только мама может выйти в ночной рубашке на перекресток и сказать на не ведомом никому языке: «Люди добрые, помогите, кто-нибудь!» И люди немедленно к ней кинутся и помогут. Мама сразу же знакомится со всеми соседками, собирает сплетни со всей округи и начинает копировать акцент, из-за чего ее принимают за свою, даже если она говорит на странной смеси английского, греческого, русского и еще бог знает какого. К тому же у мамы бурная жестикуляция, и она половину слов заменяет жестами. Маме не нужны глаголы, падежи, времена. Пока папа выстраивает грамматически правильную фразу, мама умудряется обсудить детей, мужей, свекровей, бабушек, рецепты, телепрограмму и погоду.

Что удивительно, маму все понимают. Папу не понимает никто. Если оставить маму хотя бы на пять минут одну на незнакомой улице, она немедленно начнет целоваться с незнакомой женщиной, и эта самая женщина будет называть нас, детей, по именам. И мы получим приглашение на ужин, как давние друзья семьи. И мама будет удивляться, что мы не разделяем ее восторга – ведь это Роксана, Эмма, Анна, Леона, у которой муж работает там-то, а племянник там-то, а ее дочка – ровесница нашей Симы, а сын… Она умудряется узнать это за три секунды. Папе для получения такой информации требуются годы, поскольку в силу природного такта он даже у близких друзей стесняется спросить, как поживает дочь от первого брака, как прошло шунтирование у тещи и женился ли племянник.

– Ты, как всегда, не узнал самого главного! – возмущается мама, и в принципе папа с ней согласен. Потому что мама считает, что нет более важных новостей, чем здоровье, личная жизнь и благополучие детей, бабушек и прочих родственников.

– Кстати, у нашей новой хозяйки Эммы – прекрасное чувство юмора и настоящий британский акцент, – сообщила мама папе, – она тебе понравится.

У папы, как считается, тоже настоящий английский юмор. Папа шутит редко, тихим голосом, в котором сквозит безысходность. При этом сохраняет каменное выражение лица, так что его шутки понимают не все. Далеко не все. Честно говоря, мало кто понимает. Иногда папа считает, что написал «ужасно смешную лекцию или статью». Такую смешную, что сам смеялся, когда перечитывал.

– Как все прошло? – спрашивала его мама после того, как папа представлял свой труд аудитории.

– Никто не смеялся, кроме меня, – отвечал папа.

Папа при этом считает, что у мамы чувство юмора отсутствует вообще. Хоть какое-то. Даже намек. Опять же считается, что у меня – папино чувство юмора, а Сима пошла в маму. Она шуток не понимает. Так и живем.

…Новый дом, от церкви направо, оказался даже больше предыдущего. Вид с террасы, правда, был не столь захватывающим – одна терраса, совсем маленькая, смотрела на соседний дом, где сдавались апартаменты, впрочем, пока пустые. Другая, побольше, выходила в сад. Хозяйка ждала нас у входа. Специально для папы она продемонстрировала, как работает кондиционер (видимо, мама уже успела сообщить Эмме про папину страсть к холоду). Дяде Боре она настроила дополнительные каналы – он был счастлив. Мне хозяйка показала шкафчик с книгами (не сомневаюсь, что и здесь поучаствовала мама), где стояла книжка Даррелла, но другого, его брата Лоуренса, про греческие острова и мифы Древней Греции на немецком. Я, пробуравленный маминым взглядом, вежливо улыбнулся и поблагодарил.

Тете Наташе хозяйка показала чудеса кухонной техники – посудомоечную машину, кофе-машину, тостер, соковыжималку и что-то еще.

– Да не надо мне столько, – испугалась такого изобилия тетя Наташа. – Я и так могу. Без этого. На сковородке хлеб поджарю, а сок через марлечку выжму.

Для Симы у хозяйки нашлись детские тарелки и целая коробка с забытыми игрушками. Так что все были счастливы. Папа наконец смог попрактиковать свой прекрасный профессорский английский и был счастлив, что его не только услышали, но и поняли. Он попросил разрешения писать Эмме письма, если будут какие-то вопросы, и получил безусловное разрешение. Эти двое разве что только не раскланялись друг с другом. Во всяком случае, если бы папа был женщиной и умел делать книксен, наверняка бы присел. Но они с Эммой пожали друг другу руки, как единомышленники, обреченные на жизнь с этими сумасшедшими.

– Будьте готовы к неожиданностям, – сказала папе Эмма.

– Я всегда к ним готов, – ответил он.

После чего они опять пожали друг другу руки, как еще большие единомышленники.

Эмма ушла, предложив маме бутылку вина за счет заведения, то есть хозяйки, а тете Наташе – чашку чая.

– В это время всегда хочется выпить, – сказала Эмма, – или чаю, или вина. Здесь, в Греции, я все больше склоняюсь к вину. Пришлю вам завтра рыбака, – обратилась она к маме и удалилась, еще раз попрощавшись с папой, который расшаркивался как мог.

– Ну что, вам нравится? – радостно спросила мама.

Попробовали бы мы сказать, что нет. Впрочем, мама нашего ответа и не ждала – в дверь позвонили. И, не дождавшись ответа, вошли. То есть вошла. Домработница Афродита. Она явно не ожидала увидеть именно нас в этом доме, поэтому застыла на пороге. Мама тоже застыла, поскольку не ожидала увидеть Афродиту.

– Финита? – спросила Афродита.

– Финита, – ответила мама.

– Ту дейз финита? – уточнила домработница.

– Ту манс финита, – отозвалась мама.

– На каком языке они говорят? – удивился папа.

– Не знаю, – честно признался я. Но эти две женщины как будто понимали друг друга.

– Тудей нот, – возразила Афродита.

– Эфхаристо, – ответила мама.

Домработница собрала швабры, ведра и пошла переваривать информацию.

– У них что – одна домработница на всю деревню? – возмутилась мама.

– А что она сказала? – уточнил я.

– Ну, она удивилась, что мы уехали так быстро из того дома, и сказала, что сегодня убирать здесь не будет. Еще она спросила, сколько дней мы здесь пробудем, и я ответила, что два месяца. Но мне кажется, она ничего не поняла. Брысь, брысь! Да что ж за наказание такое? – Мама немедленно переключилась с Финиты-Афродиты на кошек, которые сидели на террасе и гипнотизировали дверь взглядом. Взглядами. Их было трое. Три пары немигающих глаз. Всего шесть глаз, выражающих презрение и независимость. Нет, они ничего не просили. Они сидели и смотрели на маму. Мама смотрела на них. Наверное, в детстве наша мать была чемпионом по игре в гляделки. Она могла держать кошачий взгляд не хуже, чем кошка. И даже переглядела их – кошки медленно развернулись и ушли первыми.

Да, именно Финитой мы стали звать с того дня домработницу. Прозвище себя оправдало. Домработница никак не могла понять, почему мы переехали, сколько времени проживем в этом доме, и каждый раз с надеждой спрашивала: «Финита три дэйз?» Почему-то ей казалось, что мы непременно должны уехать через три дня. Забегая вперед, скажу, что Финита задавала этот вопрос дважды в неделю, и спустя месяц у нее начались настоящие паника и депрессия. Мы все никак не уезжали и даже не собирались. У мамы тоже началась паника. Как она выяснила у Эммы, домработница должна была приходить дважды в неделю – по понедельникам и четвергам. Но Финита приходила к нам во все дни, кроме понедельника и четверга. Маме понадобилось три недели, чтобы понять – ни в понедельник, ни в четверг Финиту ждать не стоит. А когда стоит – непонятно. Мама могла с утра подмести весь дом, помыть полы, и вдруг входная дверь без звонка открывалась, и на пороге возникала домработница с немым укором в глазах, на устах и во всем теле. Несколько раз мы заставали сцену общения мамы с Финитой. Надо признать, репутация мамы сильно пострадала – с домработницей она так и не нашла общего языка, как ни пыталась. Можно было подумать, что разговаривают две сумасшедшие женщины. Впрочем, так, наверное, и было. Если мы возвращались с пляжа, а мама лежала на диване с ледяной грелкой на голове (находка в морозилке – пластмассовый контейнер; мама даже мечтала завести такой дома), значит, сегодня приходила Финита и довела нашу мать до головной боли. Так вот про общение.

– Я, – домработница указывала на себя, – Афродита. Ты, – она указывала на маму, – Мария. Афродите вот сколько лет. – Она четыре раза выставляла пальцы вперед и показывала еще шесть пальцев. – Марии – сколько? – Мама послушно выставляла перед собой ладони и показывала, сколько ей. Точно так же они выясняли, сколько лет мне, Симе, папе, тете Наташе и дяде Боре.

Как мы успели выяснить, Финита знала много языков. И разговаривала сразу на всех. Помимо любимого «финита», которое относилось ко всему – отъезду, чистящему средству, уборке, полотенцам, домработница употребляла в речи слово «капут», «три дэйз» (именно так) и каждый раз спрашивала у меня и у папы: «Ду ю спик инглиш?» Ответ ей не требовался. Домработница считала, что папа вообще не говорит по-английски. Впрочем, как считала, что по-английски не говорит и ее хозяйка – самая что ни на есть англичанка Эмма. Так что Финита считала себя полиглотом. Мама при этом страдала – ни ее местный акцент, ни жестикуляцию Финита не понимала. И если мама брала швабру и показывала, что нужно помыть пол под кроватью, домработница делала вид, что ничегошеньки не уразумела. Тогда мама поднимала Симу и трясла ею как знаменем, объясняя Фините, что детям вредна пыль. Но домработница опять ничего не понимала. Чтобы объясниться, мама перемывала весь пол, выдраивая под кроватями, но Финита говорила: «Окей, Мария», – что могло означать: а) мама хорошо помыла, б) домработница все поняла, в) могло не означать ничего. Мама нашла русско-греческий разговорник и за вечер выучила все слова – швабра, пыль, кровать, полотенца и много чего еще. При очередной встрече она решила поговорить с Финитой на ее родном языке, но все опять закончилось провалом. Домработница смотрела на маму и кивала: «Окей, Мария». И мама уже ходила по потолку от бессилия.