Виктор Бычков - Вишенки Страница 9

Стол накрывать загодя не стали, из суеверия, но все готовки уже ждали своей очереди, своего часа. Тушёная с мясом картошка томилась в печи, солёные грибочки, малосольные огурчики, мелко нарезанные кусочки сала, козий сыр, литровый кувшин вишнёвой наливки стояли в задней хате на скамейке за шторкой. Только свежевыпеченный хлеб лежал на столе под домотканым рушником, да чарки выставили на подоконнике.

Марфа в который раз фартуком смахивала невидимую пыль со скамейки, то хватала веник, то опять и опять пыталась подмести и без того чистую хату. Глафира если не выбегала на улицу, то неотрывно смотрела в окно, нервно теребя кончик платка. Волновались, ждали Ефима и Данилу, выбелили избу, вычистили. Во дворе выгребли до земли граблями, промели дорожки, речным песком посыпали.

Почитай, с малых лет живут девушки одни. Старшей Марфе было тринадцать, а Глашке – двенадцать лет, как их мамка с папкой утопли в Деснянке. Да и утопли-то как! Вместе. Взялись за руки, прижались друг к дружке, да и прыгнули с берега в омут. Так и нашли на второй день обнявшимися на отмели, куда их вынесла река.

Разные толки ходили, молва долго не утихала, и так и этак судачили люди. Но одна версия больно походила на правду.

Мамка красавицей была, да такой красавицей, что пан Буглак не давал ей проходу, всё норовил усадить в пролётку, увезти в укромный уголок, то зазывал в покои, обещая манну небесную. А она противилась и однажды при всех ударила пана по лицу, когда тот стал её лапать на кухне, где женщина работала посудомойкой.

Мало того, исцарапала его, оставив на панском лице глубокие шрамы от ногтей. И это всё при прислуге-то!

Муж, прознав об этом в тот же день, «ссадил» оглоблей пана с лошади во время вечерней прогулки. На полном скаку старый Буглак так грохнулся на землю, что сломал руку, и что-то случилось с позвоночником.

Неведомо, что думали родители Глаши и Марфы, но в руки жандармов так и не дались: сбежали на берег Деснянки, да и кинулись в омут.

На кладбище хоронить не стали, а закопали на тёмной стороне за рвом, что опоясывает деревенский погост.

Вот с тех пор и живут девушки одни. Правда, по-соседски Грини и Кольцовы да дед Прокоп Волчков не дали забрать сироток в приют, отстояли на сельском сходе.

Так и остались в своей хатёнке, только уже под присмотром соседей и всей общины.

Старшая Марфа мыла полы в поселковом доме, в уборочную страду нанималась батрачить, зимой ухаживала за чужими детишками, сопли им вытирала.

Глашка всё больше в подпасках ходила да полола огороды состоятельным землякам. Но и свою десятину успевали обработать, посадить картошки, пшенички, ржи по клочку засеять. Помогали соседи: и вспашут, и помогут убрать, цепами обмолотить, смолоть. Грядки у дома содержали. Как же без грядок в деревне-то?

Но уж когда вишня созревала, без девичьих рук никак управиться нельзя было. Приглашал управляющий Функ Рудольф Францевич. Шли и работали, зато и наливочка в доме всегда была. Вишнёвая, запашистая, хмельная. И копейка водилась.

А потом и яблоки поспевали. И снова девушки в саду. За работу платили этими же яблоками. Смотришь, к зиме и дубовая бочка мочёных антоновских яблок стоит в погребке, дожидаются они своей очереди. Рядышком такая же бочка солёных грибочков – груздей, что не поленились, насобирали девушки в лесу. Солёные огурцы да квашеная капуста – само собой.

И куры есть, и поросёнок сытенький хрюкает в стайке. Вот только на корову так и не уподобило взбиться: сила мужская нужна её содержать. Могли бы и сами накосить сена на зиму. А сметать, перевести? То-то и оно. На козу ещё куда ни шло, второй год как обзавелись, держат. Спасибо, без молочка не скучают. И родителю Данилкину дяде Никите досталось попробовать, когда захворал он в прошлом году.

Ухаживали за ним, оберегали. Но от смерти так и не смогли уберечь. Кто ж от неё уберечься может? Вышел по весне на солнышке погреться, сел на завалинку, так и не встал боле. Хотя посевную отвёл, за плугом и бороной отходил как обычно. Девчата прибежали с работы, глядь, а дядька Никита не дышит, остыл уже. Сами же и схоронили, сейчас ходят на кладбище, за могилками ухаживают.

Сильно убивались, когда Фимкина мама тётка Пелагея померла.

Она ж для них заместо мамки родной была, жалела их, ласкала. В первые дни, когда родителей схоронили, она ночевала с девчонками в их избе, успокаивала, готовила, одёжку стирать помогала. Разве ж могли детские ручки хорошо выстирать? И потом женским премудростям обучала. По осени вместе убирали в огороде, учила управляться с капустой, яблоками, готовить их к зиме. Не сразу далось такое крестьянское женское мастерство, однако учительница была настойчивой, а ученицы – прилежными. Сейчас благодарят Бога, что в их жизни помимо мамки родной была и тетка Пелагея Гринь.

Когда парней в армию забирали, Глаша с Марфой были ещё подростками угловатыми, неуклюжими. Такими их и запомнили Ефим с Данилой. Но теперь уже заневестились, красавицы. Все говорят, что в мамку свою они вышли лицом и статью. Вон как мужики на них заглядывают, парни на посиделки приглашают хороводы водить.

На Пасху сваты приезжали со Слободы, сватали старшую Марфу. Вдовец один с четырьмя детишками решил, было, засватать сиротку. Мол, в приданое нечего положить, рада будет и на чужих детей пойти. Кто ж её возьмёт, без приданого-то? Кому она нужна? А тут – хозяин! И земли три десятины, и не дом, а хоромы. Скота полный двор, женские руки нужны как никогда на такое хозяйство. И от прежней жёнки осталось уйма кофт да платьев – чем не удачное замужество? Про обувь и речи нет. Сапожек только сафьяновых две пары, это не считая туфель. Муж любил покойницу жену, не жалел для неё ничего. Да любая за счастье почитать должна пойти замуж за такого завидного жениха! Об этом обмолвился захмелевший сват.

Не до конца соблюли девушки традицию сватовства, выгнали сватов взашей, чему был несказанно рад сосед дед Прокоп Волчков, который по простоте душевной взялся играть роль посаженного родителя невесты.

– Наш товар ценнее всего вашего купца с его потрохами! – горячился Прокоп Силантьич. – Мы ещё вам телегу навоза дадим, только чтобы к нам ни ногой больше! Ишь, что удумали! Ты лучше вдовушку, которая с дитёнками, засватай, туда свой выводок пусти, вот и будет у вас коммуна, холера тебя бери! А то невинную красоту в этот бедлам? Да за такими красавицами, как мои соседки, из самого уездного города охвицера приедут в каретах на тройках! А мы ещё подумаем, поломаемся: соглашаться, ай нет? Выкупу потребуем, а как же!

Ой, и смех и грех с этим дедом. И скажет же: охвицера приедут! Никто им не нужен, кроме Данилки с Ефимкой.

Приданого нет, но и что? Что ж они, перестарки или страшилищи лицом вышли? Иль лодыри несусветные? Иль неумехи, перекреститься по хозяйству не могут? Неужто такая безысходность? Вон соседи в армии, даст Бог вернутся, и всё у них наладится.

А то в примаки один пытался пристать. С Борков. Мол, со старшим братом не смог поделить родительское наследие, вот и вынужден прибиваться в примы. Часто по вечерам наведывался, надоел прямо. Тоже от ворот поворот получил, и снова не без помощи Прокопа Силантьевича.

– Там, мил человек, тебе родителями нажитого не досталось, так ты позарился на девичье? А сам заработать не пробовал? Аль руки не из того места растут? Аль головка не к тому месту прикручена? Изыди, антихрист, пока я тебя батожком не оженил!

А всего сильней боялись сёстры разлуки. Кто-то из них выйдет замуж, а что делать вторая будет? Одна? Как она жить будет? Вот то-то и оно! Если уж замуж выходить Бог сподобит, так только вместе, разом. А коль уж нет, то на нет и суда нет. Обе останутся в девках, в вековухах доживать жизнь свою будут, только друг дружку в беде, в одиночестве не оставят.

Часто длинными зимними вечерами сёстры и так и этак представляли своё будущее, и всякий раз оно было связано с Ефимом и Данилкой. Может, потому что парни перед войной оберегали их, заступались перед деревенскими, в обиду не давали? Были всё время перед глазами, как братья родные. И, может, потому они ближе, роднее. С детства, как себя помнят, ребята рядом были, плохого слова в их адрес не сказали. Других не ведали, старались не общаться ни с кем, всё одни да всё сами.

А тут, слава Богу, вернулись живыми и здоровыми. Признались друг дружке, что всё ж таки Фимка им больше глянется. Правда, и Данилка парень хоть куда, но вот почему-то душа больше лежит к Ефимке. Кажется он им более надёжным, более самостоятельным, более рассудительным. А Данилка? Что-то есть у него такое простецкое, легкомысленное. Всё бы ему шутки шутить, а не о серьёзном говорить. Но и положиться на него можно смело. Парень – кремень! Сказал – сделал!

Когда первый раз увидели их в солдатской форме, так и зарделись, засмущались, сердечки заёкали, затрепетали. Поняли, душой поняли, сердцем девичьим поняли, что не зря о них думали, ждали, в мыслях были вместе. А вот теперь, сегодня должно всё решиться, определиться. Потому и волнение. Не каждый же день такие серьёзные дела делаются.