Алина Николевская - Прозорливый идиот, или Ложимся во мрак Страница 9

– А в чём элитарность вашего клуба? – спросил я, глядя, как отодвигают в сторону экран и выкатывают на сцену клавесин – похожий на миниатюрный рояль инструмент, только с двумя клавиатурами, и контур «крыла» не плавный как у рояля, а угловатый.

Влад, тоже внимательно следивший за тем, что происходило на эстраде, обратил взгляд на меня.

– Здесь собираются лучшие представители отечественной готической субкультуры. Я не говорю, что наш клуб такой единственный, но он из числа самых достойных.

Я хотел было указать на парня в чёрном цилиндре, с набелённым как у арлекина лицом, с красным, похожим на рваную рану ртом, и язвительно бросить: «Так уж и лучшие!». Но парень сел за клавесин и взял первый аккорд, ясностью тона напоминавший эхо над горным озером. Затем звук словно взбежал по винтовой лесенке, увешанной колокольчиками, и к нему присоединились шелест ударных и элегические стоны гитары. Ударник и гитарист тоже выглядели как те ещё клоуны, но теперь это не имело значения. Ну вот, а потом запела Агата. Так тихо, что это скорей напоминало завораживающий, словно молитва, протяжный шёпот. Подобная исполнительская манера свойственна Карен Энн Зейдель, слушать которую – всё равно, что с ней целоваться, – дыхание с лёгким запахом сигарет «Gauloises», ботфорты набиты украденными драгоценностями, а её билет до Палермо – это лимонная косточка, растёртая в пыль челюстями химер, охраняющих собор Парижской богоматери. Фатально и чертовски сексуально.

Так вот, манера была похожа. Но пела Агата совсем о другом:

Нежнее нежного

Моё лицо

Белее белого

Моя рука

От мира целого

Я далека

И всё моё

От неизбежного.

От неизбежного

Моя печаль

И пальцы,

Что сжимают бритву,

Слабеют руки

Творю молитву

Едва творю

Вновь

Кончаю битву

Я отворю…

Кровь…

И снова плеск клавесинных струн, горящие свечи… а тут ещё и вино принесли в высоких серебряных кубках….

Чувствуя, что противиться очарованию атмосферы клуба «Фантазус» вряд ли дальше достанет сил, я всё-таки небрежным тоном произнёс:

– Похоже на суицидальный арт-рок Blondie.

– Чушь, – немедленно отреагировал Влад. – Там пластмасса, а здесь настоящий талант и настоящее чувство. К твоему сведению у Агаты на счету две действительно серьёзных попытки суицида. Правда, это было до того, как она попала в нашу компанию.

– Она конечно немного странная, – я тянул слова, переваривая услышанное. – Но всё-таки никогда бы не подумал…

Влад остановил на мне ледяной взгляд, но в этом взгляде не было враждебности.

– За каждым готом, Прозо, – бездна. Как, впрочем, и за не готом. Исключений не бывает. Пусть пустяшная, но бездна есть за каждым.

Я хотел было сказать, – ну, не знаю, за мной никакой бездны точно нет, но прикусил язык, потому что бездна была. И ещё какая!

Однажды, это случилось ещё до того, как у меня появилась отдельная квартира, я пришёл домой поздно. Матери не было, она осталась в загородном доме, а отец… Отец даже не потрудился закрыть дверь супружеской спальни, и я, проходя по коридору мимо, увидел их, – его и какую-то девчушку, чуть ли не мою ровесницу, судя по нежным розовым пяткам, – нагишом в постельной буре.

Я застыл на месте, как человек, впервые наблюдающий вскрытие трупа. Трупом была совместная жизнь отца и матери, но мертвец в кое-как подогнанном саване лежал до этой поры в гробу на не убранном цветами постаменте, всё-таки сохраняя черты благопристойности. Теперь же ошмётки этой благопристойности летали по комнате вместе с бесстыдными взвизгиваниями девчушки, стремившейся всеми способами показать, что происходящее доставляет ей удовольствие.

Опомнившись, я прикрыл дверь спальни. И пошёл прочь из родительского дома, решив переночевать у бабушки – матери моей матери. Она жила на другом конце Москвы в двухкомнатной, с маленькой кухней квартирке, в которой когда-то ютились все мы.

Притомившись от дальней дороги и пребывая в расстроенных чувствах – такого тоскливого стыда мне испытывать ещё не доводилось – я выпил в баре возле её дома два дрянных коктейля, от которых чуть не умер на месте. Неудивительно, что сознание моё начало выключаться ещё до того, как я нажал кнопку звонка. Бабушка открыла дверь, и тут коврик, на котором я стоял, словно выдернули у меня из-под ног. Стараясь удержать равновесие, я подался вперёд, но коварный порог поймал мой ботинок за рифлёную подошву, а пол прихожей встал дыбом, и изо всей силы шарахнул меня по лицу. Я лежал, и от боли перед глазами вспыхивали сотни огненных цветочков. Потом увидел два шлёпанца с розовыми помпонами и услышал бабушкин голос, в котором клокотало бешенство.

– Пьяная дрянь! Яблоко от яблони! Такой же ублюдок, как отёц, этот прохиндей из Рязани!

В прошлом учительница математики она не отличалась уравновешенностью и легко переходила от одного настроения к другому, так что нередко объектом её критики становилось то, что час назад она восхваляла. Неизменно негативным оставалось лишь её отношение к моему отцу, которого она считала хитрым и циничным провинциалом из Рязани, женившимся на её дочери исключительно из-за московской прописки.

Поражаясь степени, до какой этот день был не моим – и отец никогда ранее не позволял себе приводить домой девок, и бабушкина ненависть к нему никогда ранее не транспонировалась на меня с такой определённостью, – я с виноватой улыбкой приподнялся на руках. И тут внутри меня словно вышибло какой-то клапан: в попытке предотвратить неизбежное откинулся назад, набрал в грудь воздуха и со стоном, похожим на всхлип, вывалил содержимое своего желудка прямо на розовые помпоны. Растерянный и безнадёжно несчастный я не мог даже пошевелиться, в каше глухих звуков и мутных образов, похожих на галлюцинацию, выделил судорожно кривящиеся губы возмущённой бабушки, но не мог понять, что она говорит. Лишь после того, как меня вырвало ещё раз, стал доходить смысл страшных слов, которые она бросала мне в лицо, – жаль, что ты не умер в младенческом возрасте, а мог бы, был у тебя такой шанс, когда заболел двусторонним воспалением лёгких, а главное, твоя мать хотела твоей смерти, желая таким образом отомстить негодяю из Рязани, который уехал к морю с очередной проституткой, наплевав на жену и больного ребёнка, да, жаль, что не умер, и ведь уже синеть начал, да я – старая дура, пожалела, вызвала «скорую помощь», приехали, где, спрашивают, мать, а мать в парикмахерской, волосы перекрашивает, вот так-то!

Удар пришёлся по уже наболевшему и принёс с собой не потрясение, но лишь тупую, мучительную боль и ещё мысль о том, что ещё один будет уже не по силам. Впрочем, я выдержал и его – имею в виду объяснение с матерью, к которому её подвёл, сообщив, что младенцы, вопреки распространённому мнению, обладают интеллектом и памятью. Добавил:

– Я, например, отлично помню, что ты хотела моей смерти.

– Это он хотел, – произнесла она, не дрогнув лицом, – Твой отец.

Соврала, но самого-то факта не опровергла! Мой мир в ту минуту распался, оборвались его тесные связи, прижаться больше было не кому. Короче, бездна. И главный ужас заключался в том, что я с тех пор стал приучать себя смотреть на мать со стороны, как на чужую. Тогда видел долговязую блондинку с огромной нелепой силиконовой грудью и такой же нелепой короткой стрижкой, в углу рта – сигарета, вокруг – глянцевые журналы, листаемые под непереносимые звуки омерзительной отечественной попсы. Спустя примерно год после описываемых событий, она сильно переменилась внешне, так как уверовала, что стала истинно верующей. Самые же страшные превращения ожидали мать впереди и были связаны с болезнью – раком лёгких, изглодавшим её до полной неузнаваемости.

Но когда я сидел в зале клубе «Фантазус» мрачный от нахлынувших воспоминаний как Джонни Депп в фильме «Мертвец», этот ужас ещё скрывался от неё, да и от меня тоже, за чередой дней, недель и месяцев.

С Джонни Деппом в «Мертвеце» меня сравнила Лорилин, как всегда прелестная – длинные, чёрные, шёлкового блеска волосы, платье с глубоким декольте и кружевной нижней юбкой, на глазах янтарные контактные линзы с кошачьим зрачком. Она затормошила меня, потащила танцевать. И вытащила таки, хотя я не хотел, на середину зала. Ну а там, запах духов, упругое тело под пальцами и волшебная музыка, балансирующая на грани дрим-попа и пост-рока, в ней купались два голоса – нежнейший женский и реже звучащий хрипловатый мужской. Лорилин не молчала, она делилась информацией – в контексте дальнейшего общения совсем не бесполезной – нет, она не девушка Ди Зилло, хотя между ними было что-то похожее на близкие отношения, а теперь они просто друзья, тем более, что живут в соседних подъездах, объединяет их любовь к готике, хотя готика готике рознь, Ди Зилло, например, тащится от неотразимо лоботомических гитарных запилов, а она пишет стихи, обожает Бодлера, Малларме, Верлена, Блока, слушает Колтрейна, The Doors, Black Sabbath, The Cure, смотрит фильмы Андрея Тарковского, Алексея Германа, Лени Рифешталь, Райнера Фассбиндера, Ларса фон Триера, Джима Джармуша. Ким Ки Дука….