Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Какого цвета любовь? Страница 9

Однако баночка оказалась такой большой, а монетки так редко попадали ей в руки! Она всё не наполнялась и не наполнялась, и это было так обидно!

«Нугу» Аделаида аккуратно заворачивали в газетную бумагу и прятала на дно холодильника. Однажды, когда мама убирала холодильник и выгребла из-под завалов этот размякший и совершенно расползшийся конгломерат, вот когда был скандал! На вопрос: «Как ты смела от меня что-то прятать в моём же доме?!» Аделаида так и не нашлась, что ответить.

– Потому, что это дом – мой! Поняла? Заруби себе на носу! И холодильник деда мне покупал на мои деньги! И в моём доме скрывать от меня деньги, вещи и устраивать тайники я не позволю! Вот когда у тебя будет свой дом, тогда делай что хочешь! Хочешь – прячь, хочешь – доставай что хочешь! И вообще – это что за манера прятаться?! И от кого, спрашивается?! От матери?! Что ты постоянно от меня скрываешь? Так знаешь до чего можно докатиться?!

Какое это самое «другое», Аделаида не задумывалась, да ей и не было интересно, потому что скрывать-то она ничего не собиралась! И сейчас можно ответить честно. Что в этом плохого, если она хочет помочь?

– Потому что я жду, когда снова приедут бабуля и… – она запнулась, – и де… дедуля… и я бы им помогла… то есть – хотела угостить…

– Послушай, сволочь! – у мамы побелело лицо, но она не дала Аделаида пощёчину, а собрала волю в кулак и обратилась с торжественно-разъяснительной речью. Она упёрла руки в бока и стала слегка раскачиваться:

– Деда умер! Он не приедет больше ни-ког-да! – Раздельно по слогам, доходчиво и твёрдо резала ножом мама. – Эта дрянь продала весь дом за шестнадцать тысяч и квартиру ещё за три. Пока деньги были, она вонючие билеты на ёлку купила. Как деньги прожрала – даже не позвонила ни разу. Эта сволочь тебе – дуре постаралась внушить, что любит тебя. Конечно! Любит! Ты ей нужна, как собаке пятая нога. Она плевать на тебя хотела. Ты ей нужна была только для того, чтоб ходить с тобой по улице, как с собачкой, ну, понимаешь, ходить с готовым, красивым ребёнком, чтоб на неё побольше внимания обращали. Она же всю жизнь только о себе думала, как получше пожрать и побольше погулять. Она загнала деду в гроб… сволочь, которая, которая… – маму всё же несло. Губы её дрожали, и в их углах пузырилась белая пена. Она сопела, как если б пробежала стометровку без тренировки. Мама тогда ещё много чего говорила об «этой женщине», о том, какая она «мразь», а Аделаида «глупый ребёнок», которого «обмануть – раз плюнуть» и что её приручили как «вонючую уличную кошку» и «игрались» с ней от скуки. «Книг-то она не читает, – уже почти ласково объясняла мама. – Интеллекта-то нет! А ты, ду-у-у-ра, поверила!» – Мама в упоении никак не могла остановиться. Она взяла на себя грязную работу по открытию Аделаиде глаз на жизнь и, судя по всему, получала от этого безграничное удовольствие.

– Запомни – ты без меня никто! Ничтожество! Никому не нужное дерьмо! Меня не будет – сдохнешь в подворотне! Поэтому ты будешь такой, как я хочу тебя видеть! Ты создана мной. Ты – детище моего таланта, моих трудов. А ты специально что ли хочешь от меня избавиться? Хочешь, чтоб я умерла, а ты стала уличной? Ты же неуправляемая! Ты же никого не слушаешь! Я тебе объясняю, а ты – бабка твоя, да бабка твоя…

– Что я просила тогда? – Мама снова перешла в минор. Она стала с надрывом ломать руки.

– Что?! – в трагическом экстазе вопрошала мама, воздев влажные очи к небу. Упиваясь своим «горем», она читала как на сцене свой монолог, по силе воздействия достойный обращения минимум к спорткомплексу «Олимпийский», чего уж ей внимание раскрывшей от удивления рот глуповатой Аделаиды!

– Магнитофон попросила её отдать как память! Чтоб детские записи слушать! Когда мои дети были маленькими! Стихи рассказывали, песни пели… Что, я мать и не имею права слышать их голоса?! Но почему?! Кто ей дал право отбирать у меня голоса моих детей?! Не дала мне в тот раз магнитофон… Привезу, говорит, сама, привезу, вы же без машины. Не унизит – сдохнет! Ей надо было подчеркнуть, что мы – бедные, у нас нет машины. А она теперь богатая! Мужа в гроб загнала, всё! Теперь машина её. И деньги её, и машина её, всё её, а человека уже нет! И где магнитофон? Где он?! Где, я спрашиваю?! Ни сама не привезла, ни мне не дала! Ведь выбросит же, дрянь такая, мои дети там поют… такие хорошие стихи о маме декламируют…

Аделаида помнила тот магнитофон: квадратный, довольно забавный ящик, похожий на их радио «Аккорд» с деревянной крышкой и железной подпоркой. Магнитофон назывался «Днипро – 11» и на нём были большие, квадратные, похожие на куски рафинада переключатели: «быстрая перемотка», «стоп» «воспроизведение» и другие. Кода деда был жив, они с Сёмой «записывались в микрофон». Сёма читал Чуковского:

Ехали медведи на велосипеде… и дальше до конца:

Шишка отскочила прямо мишке в лоб,Мишка рассердил и ногою топ!

Маленький Сёма на ленте особенно выразительно произносил слово «Топ!» Папа смеялся от всей души, как не позволял себе смеяться никогда. И вот сколько раз он перематывал это самое «топ!», столько раз заливался безудержным, счастливым смехом. Но сама Аделаида не любила прослушивать эти записи. Потому, что, во-первых, тогда это ещё было до операции на гландах и она когда говорит, то задыхается и голос глухой и грубый, во-вторых – потому, что это было тогда, в том Большом Городе, в тёплой квартирке с облупленной входной дверью. Три ступеньки вниз… вот мы и дома! Живая ёлка в углу комнаты, вокруг неё детская почти настоящая железная дорога. Рельсы, мостик, крошечные картонные домики с красными крышами. В них, наверное, живут маленькие люди. И, конечно же, когда все вокруг ночью спят, они выходят из своих домов, поливают нарисованные цветы, украшают свои ёлочки…

Да, действительно, Аделаида после той встречи в цирке бабулю больше не видела. Это тогда, когда папа кричал, наверное, чтоб понравилось маме, потому что на самом деле ему было всё равно:

– Я ви эту праклятую машину нэ сиаду! Я вазму Сёмочку и уйду. А ви что хатитэ – дэлайте!

Аделаида никогда не задумывалась ни о длине, ни о переплетении ветвей генеалогического древа. С родственниками они теперь практически перестали общаться, и вопрос хитросплетений браков и фамилий её даже не интересовал. Степень родства и такие названия как «тёща», «двоюродный брат», «сводная сестра» ей совершенно ни о чём не говорили. Она даже путала термины «вышла замуж» и «женился». Но… Не так давно Аделаида совершенно случайно выяснила, что бабуля и дедуля у других людей – это родители или папы, или мамы. Папиного отца, который один раз приезжал с родственниками из деревни, она всё ещё помнила. Это был другой дед. Значит, бабуля и дедуля – мамины? Деду мама любила и всегда отзывалась о нём хорошо. Плакала, когда он умер. Хотела на память его магнитофон «Днипро – 11». Но маму, то есть бабулю, она, кажется, совсем не любила, иначе – как она может свою маму называть «эта женщина»?! Наоборот – они должны дружить. Папа же говорит «Ви дальжни бит как самии близкие падруги»! (Как самые близкие подруги.) Так это я со своей мамой должна, а что ж мама со своей не такие уж «самии»?! У них в домах всё-всё одинаковое. И дома такая вся спальня и кровать, и у бабули, и всякие гардеробы, трельяжи, ковры, холодильник и вообще всё. Значит – они всегда всё вместе покупали. И даже если они поссорились! Ну, и что? Вон сколько раз они с мамой и ссорились и мирились, ну и что? Всё это понятно, если только… если только… может это… вообще не её мама?!

Аделаида не раз видела, правда, не в реальной жизни, а в кино, что некоторые мужчины могут остаться жить в доме, где у женщины уже есть свой ребёнок, но без отца. Чужой мужчина остаётся там, и вроде как у ребёнка снова есть отец, но другой, новый. Но тогда получалось, что бабуля – мама её, а деда – папа не её! Однако этого не могло быть! Значит… Значит так: всё наоборот. У маминого папы, то есть у деды, уже была дочка, когда к ним пришла жить бабуля. Так что ж получается: у мамы была не мама, а мачеха?! Бабуля, конечно, хорошая, но она – не родная мама?! Мама жила в доме с мачехой? Но мачехи хорошими не бывают! Есть даже такое растение – мать-и-мачеха. У него там, где пушистая и ласковая сторона – мать, то есть мама, а там, где холодная и жёсткая – мачеха. Так бабуля – мать или мачеха?! Тут Аделаида внезапно вспомнила настолько часто повторяемые слова папы, что смысл их её никогда не волновал, они словно скользили по ушам и падали на землю:

– Знаэш какой у мами била тяжёлое дэтства, а ты ево ещо мучаэшь! Она из-за тэбя бальная! Зачэм долго мучаэшь?! Вазьми одын раз палкай па галове бэй, канчай! Как тэбэ нэ стидно! Такой тажёлая дэство, ти ешо дабавляэш! (Знаешь, какое у мамы тяжёлое детство было, а ты её ещё мучаешь! Зачем долго мучаешь? Возьми, один раз палкой по голове ударь и заканчивай. Как тебе не стыдно?!)