Галина Щербакова - Печалясь и смеясь Страница 9

Экономический обвал проявил хрупкость демократических и моральных ценностей, они, как и коммунистические, были только словом, за которым стоял голенький перепуганный человек, уже не один десяток лет трясущийся от страха КГБ ли, милиции, жулья, бандита.

Вот от страха все и пошло. Что делает боящийся человек? Он прячется. Но это стыдно. Нестыдно – идти наперерез с палкой. Но мешает совестливость. Она изначально есть у каждого в большей или меньшей степени. Даже самый плохой человек, бывает, смущается, его начинает изнутри что-то стеснять и мучить. Чтоб стать сильным, это проклятое «стесняюсь» надо в себе уничтожить.

Я не могу говорить обо всех, хотя качество человеческого снизилось в обществе до критической черты. Ничего не стыдно и ничего не страшно. Вот и с этой несчастной семьей, гонцом которой была дама с косичкой, случился моральный дефолт. Со всеми правыми и виноватыми. Все потеряли лицо.

Итак. Начнем с героини. Ее муж потерял все деньги и запил по-черному. Он падал так стремительно, что она не успевала фиксировать промежуточные моменты падения. Ну, там третий этаж или пролет ниже первого. Я так и представляю ее с лохматой головкой и слегка открытым от удивления ртом, что в холодильнике пропала и не возникает бело-розовая осетрина, что из дома исчезли ее украшения, что пришли люди и сказали: надо освободить квартиру в двадцать четыре часа. Она прозевала момент появления нового владельца, она стояла, а кто-то ущипнул ее за попку.

Видимо, говорит она, это был знак, и я могла остаться. Но разве я могла?

Могла. Просто не сразу. Щипок был сигналом стеснению в груди, сигналом «освободись от него!». В смысле – от мужа.

Она вернулась к родителям в «хрущевку» почти в том, в чем уходила из дома. Она оглянулась на обшарпанный подъезд, на двери из жидкой филенки, на выжелтевшую ванную и скользящее на унитазе сиденье. Нет, она мне этого не говорила. Я представляю, как она это все видела после пяти лет «другой жизни». Она пошла в гости «из этого совкового кошмара» к подруге, которая только что родила и у которой она лихо отплясывала на свадьбе. Там был полный порядок. «Другая жизнь» там не кончалась. Подруга, конечно, была «никакая». Это она мне сказала.

– Она никакая. Она без свойств. Как молочный суп. Можно на первое. Можно на второе, можно и на десерт. А Коля… Коля же личность. Он выстоял. Он сильный. И такой мужик бегает с бутылочками. «Мне, – говорит, – это в кайф». Он пошел меня проводить до метро, и я ему все про него объяснила. Про то, какой он… На следующий день он позвонил и сказал: «Повтори мне. Какой я. Я иду на важные переговоры». Я повторила. Потом, когда у него вышла победа, он позвал меня в кафе и сказал, что я его счастливая фишка. Он без меня не может. Я часть его успеха. Ну, при чем тут молочный суп?..

Я вела себя как замшелый совок. Я сказала, что мужчину и женщину может связывать дружба. Что мой опыт говорит, что эта дружба покрепче любви. Что в ее случае вполне могут существовать отдельно мухи и отдельно котлеты.

Она хохотала, закинув голову, и косичка подпрыгивала у нее на спине. Прыг-скок, прыг-скок…

Дружба хорошо, но секс, как выяснилось, лучше. «Нам интересно, нам вкусно друг с другом. Это же любовь! Что-нибудь есть выше нее?»

Вот зачем она ко мне пришла. Ей нужна была оправа греха, сделанная писательницей, пишущей «про любовь». Значит, что-то еще ее жало изнутри, как говорила моя маленькая дочь, что-то ей еще было «стесняльно».

Но я ошибалась. Я ей нужна была для другого. Она хотела статью про женщину – «молочный суп», которая не имеет права перекрывать дорогу большому и красивому чувству, раз сама его дать не может. Как в поговорке: не умеешь – не берись.

Я ответила, что мама ее соперницы – моя хорошая знакомая. И даже если бы я согласилась что-то там написать о женщинах-умелицах и женщинах – «молочный суп», через свою подругу я переступить не смогла бы, сошла бы с ума от стыда.

– Сколько стоит ваш стыд? – спросила она.

Ее полагалось вытолкать взашей, но… чертово воспитание, в котором не было предмета по выталкиванию.

– Как вам не совестно! – жалобно (так получилось!) сказала я.

– Нет, – ответила она. – Это вам должно быть совестно не понимать! Я же борюсь за свое счастье. Жизнь одна? Или?.. Одна. И она должна быть счастливой. Иначе не стоило родиться. Никто не вправе стоять на пути хорошему. Третий должен уйти.

И она гордо ушла, чуть-чуть переборщив с хлопаньем дверей. Из кончиков ее красивой косички посверкивали змеиные глазки.

Подруга позвонила мне вечером того же дня. Оказывается, за разлучницей была установлена слежка, которая и привела ее ко мне.

Как ты можешь, кричала подруга, встречаться с этой блядью? Ты хоть знаешь, что у Маши (дочери) пропало молоко? Она просидела у адвоката пять часов, а когда вернулась, молока как не бывало. Иссохло. (Не слишком ли много молочной темы? – подумала я.)

Что она делала у адвоката?

Как что? Машка в курсе его дел и хочет вывести его на чистую воду. Там были такие махинации, когда все валилось набок. Если он уйдет от нее, он уйдет голый. Мы с ней уже многое успели переписать на себя. Когда родился Мишенька, он потерял бдительность и на все был согласен. И теперь у него мало что есть. Адвокат нужен для полной победы. Так и скажи этой суке, с которой у тебя какие-то странные дела. Берегись, моя дорогая! Я знаю твои слабости. Я могу ими поделиться с кем надо…

Я положила трубку. Я ревела, как в детстве, когда моя любимая подруга сказала мне, что будет теперь дружить с другой девочкой, у которой есть патефон и ей позволяют самой крутить ручку и ставить пластинку. А я жадина, я ей это не позволяла. А все делала «самочки».

История эта не хотела кончаться. И когда у меня живым появился сам герой-избранник, я уже развеселилась. «Семеро на сундук мертвеца», – сказала я первое, что пришло в голову от неожиданности. И как великолепно он отреагировал:

– Ошибаетесь, мадам, я еще не мертвец. И сундука вам не видать.

– Вообще-то я имела в виду себя как некую ценность, на которую навалились все ваши женщины и вы в придачу.

– Так вот, уточняю. Вы не ценность. Я узнал рейтинг ваших книг. Очень средний. Я бы на вас не поставил.

– Тогда зачем вы тут?

– Поговорите с Марией. Если она не отзовет своего пса адвоката, я заберу у нее ребенка. Я этого не хотел и не хочу, но буду вынужден. Спрячу мальчика так, что его никто не найдет. А сам в этот момент буду в Новой Зеландии.

– Я сейчас же ей позвоню, – сказала я, идя к телефону.

– Замечательно, – ответил он. – Звоните.

У меня дрожали руки, пока я крутила старый, видавший виды диск.

Когда я назвала себя, Машка заверещала дурным голосом приблизительно следующее:

– Вы старая графоманка! Сколько вам заплатили? Интересно будет узнать, на каких фальшивках эмигрировал ваш сын и как вы их устроили? Хватит ходить в белой рубашечке, мадам, пора на нее капнуть говном!

Я не сказала ни слова. Но она так верещала, что гостю было слышно: мне не встрять между ее буквами.

Положив трубку, я спросила у моего гостя, морда которого довольно расплывалась:

– Вы слышали?

– Что вас поимели? – сказал он. – Еще бы!

– Скажите, – вдруг неожиданно ляпнула я. – А сколько стоит киллер?

– Хороший вопрос, – ответил он. – Но с вами никто не будет связываться. Дела чуть, а скандала много. Писаки-воняки… Не понимаете своего места в жизни. А я вам скажу: у вас его просто нету. Понимаете, нету! Даже моя бывшая дура это уже поняла.

И он ушел.

История, в которой сюжета и интереса на плохонькое кино, доказала мне с абсолютной достоверностью, что миру явлен вирус, который хуже СПИДа. Ибо он не убивает до смерти, а только наполовину. Ходит человек с ручками, ножками, с кудрявой головой или косичками, с высшим дипломом или без, а изнутри он пуст, в нем пропасть без дна. Бездна. У человека вынули стыд. А может, он сам его вынул, чувствуя обременительность его пребывания в себе. Конечно, столетие лжи и крови этому способствовали, но виновато время лишь постольку, поскольку его не выбирают. Какое есть. Истинный же виновник сам человек, для которого тяготящая совесть – непомерная мука. И он ее вынимает. И тогда ничего не болит. И можно все.

Лорка

Отрывок из неоконченного романа

Странное дело, но последние дни перед отъездом ноги не болели. Она знала, что это шутки страха. Он может убрать боль, даже если из нее течет кровь, а может вызвать ее же на ровное здоровенное место, и будешь крутиться от незнания, что приложить, что выпить, как изогнуться.

Она боялась поездки, пять лет не была в России, едет наобум Лазаря. Конечно, если бы с ней ехал Семен – другое дело. Но тут как раз для него подвернулась возможность работы в небольшой художественной лавке. Семен в России на этом собаку съел, выпуская альбомы. Хозяин же лавки пришел в это дело из зубных техников. На бывшей родине техник лихо ставил те челюсти, которые только русские могли носить, тут же его на порог не пустили имеющие понятие стоматологии. Но ловкий зубодел не боялся жизненных подлянок, он женился на барышне, отец которой имел приличный интеллигентный магазин-салон. Дефицита художников ни в какие времена не бывает, дело шло хорошо, папе нравился деловой зять, а зять уже скумекал, что ему понадобится помощник по искусству. Семен же там все время крутился, давал толковые советы, ну тот и предложил ему работу консультанта. Как раз перед отъездом. И не дали и дня отсрочки, а не то чтоб ехать в саму Россию.