Максуд Ибрагимбеков - В аду повеяло прохладой Страница 9

В тот же день перед отъездом заключенным выдали ботинки, изготовленные из эрзац-кожи.

Ехали в товарном вагоне, оборудованном двухэтажными нарами. Решетчатая перегородка отделяла небольшое караульное помещение с четырьмя охранниками от остальной части вагона. Пассажирам – сорока трем заключенным мест хватило на всех. Кроме Сеймура и Виктора, ни одного обитателя из четвертого барака в вагоне не оказалось.

Подарок Збышека – три свертка с едой – были упакованы в газетные листы на немецком языке. Немецкий Сеймуру довелось изучать в детстве, в течение всего двух недель во втором классе, до того как его перевели из общеобразовательной 171-й школы в 28-ю экспериментальную – по месту жительства, в которой вместо немецкого его стали обучать итальянскому и латыни.

В учебнике по немецкому языку подпись «Анна унд Марта баден» была сделана под картинкой с двумя купающимися в бассейне девочками. Эта единственная немецкая фраза и картинка почему-то навсегда застряли в памяти Сеймура.

Полосы армейской газеты были заполнены текстом и фотоснимками, сделанными в Берлине, Риме, Париже, Минске, Киеве. Фюрер, военные парады, танки, авиация… Сеймуру часто бывало грустно, но такую пронзительную и безысходную тоску он испытал только сейчас, когда явственно почувствовал, что этот новый порядок со свастикой, уничтоживший мир, в котором он был так счастлив, останется с ним навсегда.

– Что случилось? – заметив изменившееся лицо Сеймура, спросил Виктор.

– Ты понял? Это навсегда.

– Не навсегда. Я над этим беспрерывно думаю. Вспомни историю. Человечество тысячелетиями благополучно переваривало любые вредные продукты. Каждый раз оставался неприятный запах, но со временем и он исчезал.

– Вот именно – со временем, – усмешка получилась безрадостная. – А что если Германия «временно» будет править еще лет сорок-пятьдесят?

– И как один умрем в борьбе за это! – пропел Витек. – Прекрати. Бессмысленно переживать о том, что невозможно исправить.

– Значит, надо перестать думать вообще, – сказал Сеймур.

– Все впереди. Надо ждать и надеяться! Подумай, воспоминания – самая ценная собственность человека. Сиди и вспоминай на здоровье что-нибудь приятное из прошлой жизни.

– Если нет будущего, только и остается что перед смертью вспоминать прошлое, – согласился помрачневший Сеймур.

– За что?! – вещательным голосом вопросил Витек, обращаясь к вагонному потолку. – За что ты караешь меня руками друга?!

– Утром встречался со святым Стефанием? – по знакомым интонациям определил Сеймур.

– А не осталось теперь у меня никого, кроме святого Стефания. Я, Сеймур, ведь только на тебя и рассчитывал. Это ты мне обещал: «выберемся отсюда и тогда посчитаемся с ними», – подражая Сеймуру, произнес Витек. – Я тебе верил, а ты на моих глазах только что сбежал в кусты. Вот так вот!

Сеймур не смог сдержать улыбку, глядя, как, сидя на нарах, Витек изображает его бегство в кусты.

– Ладно. Из кустов ты меня только что выманил, и я туда не вернусь.

– Нервишки у меня – одни лохмотья, я ведь могу и с ума сойти! – серьезно сказал Витек. – Имей в виду, это не шутки. В последние годы я испытал несколько серьезных потрясений. Ты знаешь, за что меня исключили из института? Так вот, формально меня исключили за аморальное поведение. Эта подлая лживая формулировка занесена в мое личное дело. А на самом деле они цинично растоптали чистую любовь двух людей. Один из них я, готовый ради нашей любви не задумываясь отдать жизнь, и она – самая красивая женщина на свете по имени Евгения Максимовна.

– Я правильно понял? – спросил несколько сбитый с толку Сеймур. – Только что любимую женщину ты назвал по имени и отчеству?

– Это так, по привычке, – смутился Виктор. – Дело в том, что Женя преподавательница биологии. Я полюбил ее с первого взгляда. И не один я, ею восхищались все студенты нашего института. Мне не могли этого простить, и не простили. Я – и она. Студент – и преподавательница. Целый месяц ректор и партком занимались нашим аморальным поведением.

– Ты неправильно себя повел, – сказал Сеймур. – Такие вещи надо держать в секрете от коллектива. Например, я на втором курсе месяца полтора встречался с преподавательницей политэкономии. До сих пор храню в душе это воспоминание под номером пять по степени приятности. Если никому не рассказывать, ничего аморального в этом нет.

– Мы говорим о разных вещах, – попытался объяснить Виктор. – Пойми, у тебя с ней был краткий роман, назовем это приятной легкой связью. А я полюбил беззаветно и навсегда. Речь идет о первой и последней любви.

– А она?

– Она меня очень любила. Пойми, все происходило на грани жизни и смерти!

– Ты что-то недоговариваешь, или я ничего не понимаю, – признался Сеймур. – Ты любил ее, она любила тебя, что ж в этом аморального?

– У нее муж страшный негодяй, – преодолев внутреннее сопротивление, сообщил Виктор.

– Ага, значит, был и муж… Наверно, ему не нравилось, что у жены появился юный возлюбленный, который моложе нее всего на…

– На семь лет, – уточнил Виктор. – Зря я тебе рассказал.

– Не зря. Ты облегчил душу, а это немало.

– Ее муж – заведующий кафедрой психиатрии. После того как он застал нас у себя дома, он устроил ей бурный скандал, причем только ей, как будто я пустое место, затем пошел к ректору и потребовал моего исключения.

– Значит, этот склочник побежал жаловаться ректору?

– Тут же. Они давние друзья-приятели, вместе учились.

– И он, конечно, встал на его сторону. А она ушла от мужа?

– Нет, до сих пор мучается с ним… Вдобавок ей дали выговор по партийной линии.

– Бедняжка. Ты прав, этот муж действительно мерзкий тип! На его месте интеллигентный приличный человек, сразу развелся бы с женой, чтобы ты мог на ней жениться, оставил вам квартиру, а тебе создал бы на своей кафедре условия для работы над кандидатской диссертацией. И вместе с тобой встречал каждый Новый год.

– Ты все-таки циник, ничего святого. Наговорил кучу гадостей. И нечего подмигивать, – рассердился Виктор. Вид у него был обиженный, но на последних словах он не удержался и хмыкнул.

Поезд шел медленно. Дважды в день в дверь снаружи стучались, охранники изнутри отпирали замок и, откатив дверь, получали у солдат сопровождения коробки с продовольствием и котел с горячей водой. Рацион был похож на лагерный, только вместо сала здесь выдавали маргарин и вместе с двумя кусочками сахара в каждую ладонь высыпали чайную ложку чая. Что ели конвоиры, пленные не знали.

После еды обитатели вагона замолкали, они наслаждались музыкой. Один из охранников, по имени Максимилиан, играл на большой, сантиметров в двадцать пять, губной гармошке с клавиатурой и меняющим регистр рычажком сбоку. Играл замечательно, закрыв от удовольствия глаза. Иногда он что-то играл и по просьбе трех других конвоиров. Прежде чем приступить к исполнению, он каждый раз, с очень серьезным видом уточнив заказ, пробовал инструмент и начинал в очередной раз играть какую-нибудь уже всем знакомую мелодию вроде «Роземунды», «Брызг шампанского» или «Дождь идет». Заключенные наслаждались и в паузах награждали артиста дружными аплодисментами.

Взрыв оглушил всех. Судя по тому, как подпрыгнувший вагон отшвырнуло в сторону, бомба попала в поезд. За первой бомбой последовали другие. Самолетов из-за грохота взрывов слышно не было. Взрывы прекратились так же внезапно, как начались. Конвоиры, поднявшись с пола, побежали к двери. Поезд стоял на полустанке, окруженном лесом. Стреляли со всех сторон. Солдаты обороняли поезд от неизвестных людей, вооруженных автоматами. Конвоиры пытались отогнать заключенных в глубь вагона. Стоящий у выхода Максимилиан обернулся и поверх голов выпустил автоматную очередь, отчего передняя шеренга в панике опрокинулась. Несколько человек упали под ноги напирающим сзади. В следующее мгновение те, кто пытался остановить заключенных, были выдавлены людским потоком из вагона. Конвоиров застрелили прицельным огнем, как только те оказались на земле.

– Максимилиана убили, музыканта! Видел? – крикнул Витек, пробегая мимо лежащего ничком конвоира. Из отворота его мундира выглядывала губная гармошка.

– Дохлого фашиста с гармошкой и автоматом видел.

– Фи! Грубиян! – переведя дыхание, делано возмутился Витек. – Ничего святого!

Недавние попутчики, прижавшись спиной к вагону, смотрели им вслед.

– Ты видел? Чего ждут-то? – забежав за полуразрушенную будку, удивился Виктор.

– Вернемся, спросим? – не останавливаясь, предложил Сеймур.

– Береги дыхание. Беги!

Они бежали долго. Звуки перестрелки уже не доносились, но они не останавливались. И, только вконец обессилев, упали на пожелтевшую осеннюю траву.

– Пошли дальше, здесь оставаться нельзя, – отдышавшись, сказал Сеймур. – Пошли!

– Куда?

– Лишь бы подальше от проклятого вагона. Нас будут искать.