Владислав Картавцев - Восемнадцать часов дурдома Страница 9

И хоть «Душок» Андрей переносил с большим трудом, но все остальное – от одной мысли волосы на голове вставали дыбом! Безумный Психиатр, брр! Именно из-за него Андрей в своё время отказался от должности заведующего лабораторией в клинике на Загородном Шоссе. Уж больно жуткие истории были связаны с этим именем!

Он вспомнил, как приехал туда на собеседование, и его провели по кабинетам. В принципе, всё было ничего, за исключением того факта, что у каждого встречного он видел торчащие из нагрудного кармана (или из бокового) куски красной ткани. Тряпки выглядели настолько зловещими, насколько зловещим может быть только реквизит фильмов ужасов. Андрей тогда поинтересовался, что это такое, но не получил вразумительного ответа. Напряженный и какой-то дерганный вид персонала произвели на него столь сильное впечатление, что перед тем как дать согласие на работу, Андрей постарался навести все необходимые справки. И вот, что выяснилось.

Много-много лет назад в клинике служил психиатр по фамилии Ножов. Ножов, как и все, закончил курсы фельдшеров, потом по решению комиссии по медицине при московском ЧК его бросили добровольцем на передовую – создавать новую большевистскую медицину, в частности, заниматься проблемами мозга.

Ножов воспринял задачу, поставленную ответственными товарищами, дословно: коли нужно, он готов был пожертвовать многим, чтобы оправдать оказанную ему высокую честь. Он быстро организовал конвейерное препарирование трупов с целью составления и каталогизирования данных по массе, цвету, строению и распространенности мозговой субстанции среди окочурившихся пациентов и получил подъемные на дальнейшие исследования.

Вскоре на свет появился каталог с кратким названием: «Мозг» – его Ножов представил на заседании Московского Медицинского Общества, куда входили не только новоиспеченные советские доктора, но светила старой, еще дореволюционной школы. Как результат, Ножова высмеяли и надавали пощечин за шарлатанство. Особенно преуспел в рукоприкладстве в прошлом адъюнкт Императорской Медицинской Академии по фамилии Штоле, который разве что только не плевал в лицо Ножову.

Конфуз и скандал вышли оглушительными. В былые времена карьера Ножова была бы разрушена, но при новом порядке его снимать не стали, просто понизили в должности и уполовинили денежное довольствие. Постепенно шум улегся, комиссия при ЧК сделала соответствующие выводы – и всё вернулось на круги своя. Однако вскоре последовали события, заставившие содрогнуться от отвращения всех добрых московских обывателей.

Списанный в утиль Ножов не сдался. Теперь он работал санитаром и имел возможность общаться с поступавшими в клинику пациентами напрямую (без присутствия лечащих врачей). Первой ласточкой надвигающейся беды стала массовая пропажа больных в ночные часы – и именно в дежурные смены Ножова. Конечно, он всегда был под подозрением, его даже несколько раз вызывали в компетентные органы, но он смотрел на следователей столь чистыми и наивными глазами, так уверенно апеллировал к своему пролетарскому происхождению, что лишал их всех козырей – крыть Ножова было нечем.

Ножова отпускали, и он опять брался за свое черное дело. Его навязчивой идеей стало разделывание пациентов еще живыми – трепанация черепа и наблюдение за конвульсиями мозга, после чего результаты исследований тщательно записывались в дневник синим химическим карандашом. Его энтузиазм не знал границ, и как результат, количество жертв росло, как снежный ком.

А между тем уголовное дело продвигались крайне тяжело – розыскная опергруппа выбивалась из сил, тщетно пытаясь найти кровавого маньяка: Ножов был хитер, усерден, знал в клинике все ходы и выходы и чувствовал себя, как рыба в воде.

Подмогой ему был промышленный крематорий, который пожирал незадачливых распиленных пациентов, не оставляя ни малейшего шанса на появление улик. А поскольку в обязанности дежурного санитара входило еще и поддержание по ночам тяги в печах, препарированные тела прямиком отправлялись в огонь, и всё было шито-крыто. Кроме того, Ножов имел возможность экономить на дровах – под утро он на телеге вывозил их с территории клиники и загонял барыгам по сходной цене.

Золу и обугленные зубы Ножов сбрасывал в Москва-реку – вместе с жаростойкими фрагментами костей и черепов. Это сейчас в крематориях не остается ничего, кроме пепла, тогда же технологии были не столь изощренными, поэтому Ножову приходилось дополнительно трудиться, чтобы замести следы, и утилизация трупов отнимала у него массу времени – которого, впрочем, у него было завались.

Записей в дневнике появлялось всё больше и больше, и когда следователи, наконец, вывели Ножова на чистую воду, они ужаснулись от прочитанного. Раскрытию дела помог нелепый случай. В одну из ночей Ножов, как обычно, выбрал для себя вновь прибывшую и находившуюся в изоляторе жертву женской наружности и под видом разговора по душам заманил ее в досмотровую.

Там он сунул ей под нос тряпку с хлороформом – за неимением подходящей, Ножов воспользовался подвернувшимся под руку красным пионерским галстуком – и потом аккуратно вскрыл жертве череп и покопался в мозгах. Пациентка, понятно, дала дуба, а Ножов заполнил еще одну страничку в дневнике. После чего сжег безымянную бедолагу в печи и уничтожил все улики – кроме одной.

Ножов вспомнил, с какой искренней радостью и гордостью ему повязывал на шею пионерский галстук маленький звеньевой, и решил оставить его себе. А еще лучше – подарить племяннице, у которой скоро день рождения, и можно из галстука пошить отличную косынку на голову. Так он и сделал, да только забыл об одном: материя все еще была насыщена парами хлороформа (пусть и в меньшей концентрации), вследствие чего девочка, случайно поднесшая красивый галстук к лицу, потеряла сознание, и ее родители страшно перепугались и отвезли ее в больницу на осмотр.

Врач, принимавший их, оказался профессионалом, он сразу распознал специфический запах, присущий хлороформу, и забил тревогу. Заодно он подробно расспросил родителей девочки – что могло стать причиной отравления, но так и не получил ясного ответа. Это насторожило еще больше, и врач не поленился и вызвал спецов из Угро, после чего и сам поехал с ними на квартиру девочки.

Понятно, что спецы немедленно обнаружили пресловутый галстук и выяснили фамилию Ножова. После чего арестовали его и предъявили неопровержимое доказательство совершенных им убийств. Он пробовал юлить, пробовал, как обычно, ссылаться на свои заслуги перед отечеством, но в этот раз его слушать не стали, но напротив, принялись шаг за шагом раскручивать всю цепочку преступлений. В итоге, не выдержав изощренных методов допроса, Ножов раскололся и выдал месторасположение тайника с дневником – за дальней батареей в мужском туалете.

Следователи испытали шок: к моменту разоблачения Ножов отправил на тот свет двести четырнадцать человек – сто шесть мужчин и сто восемь женщин, весь его дневник был исписан леденящими душу подробностями, и чтобы не взорвать ситуацию в городе, которая и так была напряженной, высокие должностные лица приняли решение упрятать дневник подальше в криминальный архив, присвоив ему гриф «Совершенно секретно», а самого Ножова удавить без суда в камере, вздернув его на пеньковой веревке, пропущенной через железную трубу под потолком.

Труп Ножова провисел три дня и три ночи, но странно – он не разложился, а только почернел и сам собой раскачивался из стороны в сторону. Даже видавшие виды следователи и оперативные работники не могли заставить себя войти в камеру – чтобы снять и придать труп земле. Мало того, только лишь об одном упоминании Ножова они начинали истово креститься и читать антипролетарские псалмы, что уже вообще не лезло ни в какие ворота.

Руководство пребывало в смятении, расписавшись в собственной несостоятельности, и в итоге обратилось за помощью в вышестоящие инстанции. Через пару дней с Лубянки прибыла группа товарищей в кожаных куртках и с «Маузерами» в кобурах, они быстро сняли дохлого Ножова, деловито вбили ему осиновый кол прямо в грудь и отвезли в крематорий на окраине столицы, где и сожгли.

Но не помогло: осины и огня оказалось мало: душа Ножова вместо того, чтобы отправиться прямиком в ад, осталась на земле и вернулась в столь любимую им при жизни клинику на Загородном шоссе – в то время бывшим глубоким Подмосковьем.

С тех пор в клинике воцарился мрак. Нет, конечно, пациенты уже не исчезали посреди ночи – дух Безумного Психиатра (как втайне стали называть мертвого Ножова сотрудники) был не настолько силен, чтобы вернуться обратно из царства мертвых – но зато он организовал на территории настоящий террор (невидимый, но явственно ощутимый), который не могли остановить ни молитвы, ни крапление святой водой, ни даже вызов первосвященника с громадным кадилом и хоругвями.