Константин Уткин - Площадь Соловецких Юнг Страница 9

Ася же не обращала внимания ни на одного, ни на другого. Она мазнула по губам розовой помадой, убрала ваткой темные потеки под глазами и обновила черноту ресниц, тряхнула словно ожившими волосами… и ушла. Чмокнула воздух, прикоснувшись щекой к Славиной небритой скуле, поиграла пальчиками в сторону Кондрата и выбежала на улицу, где почти сразу приглушенно заурчал, словно дождавшись ее, автомобиль.

Охранники переглянулись и Кондрат, скроив какую-то неописуемую мину, развел руками.

Глава 2

Толстая записная книжка в черной коленкоровой обложке, заполненная невнятным и неряшливым мужским почерком, вызывала невольное уважение. Листы в клеточку пожелтели от времени, в некоторых местах попадались размывшие буквы капли. Часть текстов была жестоко вымарана, заштрихована начерно, некоторые записи были сделаны карандашом, между страниц попадались раздавленные и засохшие комары. С почерком тоже были проблемы – буквы л, н, п, автор писал почти одинаково. Кроме того, он забывал про окончания да и просто, видимо, горя вдохновением, частенько пропускал целые слога.

Тем не менее Слава морщил лоб, разгадывая очередную закорюку, разгадав же – сноровисто стучал пальцами по клавишам, и читал, улыбаясь, с монитора восстановленный текст. Стихи, получившие вторую, электронную жизнь, были замечательные – Слава повторял понравившиеся строчки, пока не запоминал их наизусть и опять погружался в желтые листы, как в прошлое.

Это занятие захватило его – он разбирал и печатал стихи все три дня до следующей смены, мечтая порадовать тихо угасающего в доме призрения автора. Он радовался, как ребенок, возвращая из неизбежного забвения сильные, яркие, чеканные строки и знал, что у них будет читатель и ценитель. К вечеру третьего дня Слава закрыл записную книжку и погладил рукой затертый до блеска переплет.

– Ну вот и все. Теперь ты можешь, подруга, спать спокойно – ты не зря хранила свои записи. Уверяю тебя, старая бумага, что твой хозяин, как бы ему не хотелось скрыться ото всех, не будет забыт. Славы Пушкина я ему не обещаю, не могу гарантировать даже известности любой поп-пустышки, но пару десятков читателей в день обеспечить смогу. Ныне это в наших силах.

Дом престарелых на площади Соловецких Юнг продолжал преподносить сюрпризы. Слава знал уже почти все о тайной жизни его обитателей. Что драка старушки – божьего одуванчика и рыхлого неопрятного старика была вызвана его возмутительной попыткой занять ее место возле магазина, где старушка, потупив глаза, весь день стояла с протянутой рукой. Старушка, обладая более легким весом ловко отходила тяжелого соперника клюкой, а потом, когда тот, потирая ушибленный бока изрыгая из могучей глотки невероятные матерные сочетания, ушел, посрамленный, к себе на этаж, попыталась нанять Славу для разбоя. Стояла, опустив глаза, возле тумбочки, и уверяла, что вся стариковская выручка за тот день принадлежит ей, и не мешало бы ее забрать. За этот благородный поступок она обещала заплатить аж двадцать рублей. «И рыло набей ему, извергу!!» на неожиданной ноте закончила она и, сунув обомлевшему охраннику двадцатку, стала палкой в спину подталкивать его в сторону лифта.

Слава с трудом отбился, отказавшись нести возмездие, и обиженная нищенка пошла работать дальше, приласкав его напоследок – «Стоит тут, дармоед, постыдился бы»

Он знал, что калеки Светы есть старый поклонник, пылающий к ней пока что платонической любовью – странный мужчина средних лет, ходящий всегда в вязаной безрукавке, спортивных штанах с растянутыми коленями. Он выполнял обязанности чернорабочего, дворника, сантехника, электрика и исполнял всякие мелкие поручения. К старикам и старухам он относился, как к мальчикам и девочкам – плевался, если они пытались пройти вперед него в лифт, и ругался, и толкался. У него были короткие, светлые, но всегда всклокоченные и какие-то мутные волосы, глубоки редкие морщины на лбу и маленькие, всегда суетливо бегающие, хитрые глазки.

Он жил в доме призрения двадцать лет. Он поссорился с мамой, когда ему было восемнадцать, ушел из дома и пришел на площадь Соловецких Юнг, и остался тут навсегда. Слава знал, отчего в его глазах всегда плещется этакая веселая хитрость – он прекрасно устроился. Ел, пил и жил бесплатно, зато каждый месяц регулярно получал зарплату, которую совсем ни на что не тратил!! Старики и старушки умирали, оставляя ему в наследство кто кофту, кто пальто, кто халат, кто вот эти тренировочные штаны.

Свете он раз месяц дела предложение, от которого невозможно было отказаться – соединить не только его зарплату и ее пенсию, но и души с сердцами. За еду, жилье и одежду платить не надо – мы столько накопим!! Кричал он, обдавая девушку спертым теплым дыханием, и подпрыгивал от возбуждения. На что они накопят, не уточнял, видимо, накопление имело ценность само по себе. У него – в виду ценности для пансионата – тоже была отдельная комната, и все знали, что иногда Света к нему ходит. В такие дни кавалер наступал на горло собственной бережливости и мчался в магазин за водкой и банкой маринованных огурчиков.

Очевидно, что он пытался ее соблазнить, и очевидно, что у него ничего не получалось – поскольку после похода в магазин, через время, достаточное для распития поллитры, девочка – калека сползала на первый этаж, и садилась в холле, осоловевшая и румяная. Хотя вполне возможно, что все получалось.

Слава не удивлялся постоянному потоку хорошо одетых дам на второй этаж – колясочники принимали клиентов. Вполне возможно, что они обладали каким-то даром, но плата за него была чересчур жестокой – Слава видел только женщину издалека, но так и не нашел в себе силы к ней подойти. Возле телефона стояла блестевшая хромом коляска, над спинкой виднелись буйные черные кудри, к ним тянулся телефонный провод. Когда разговор закончился и коляска крутанулась, разворачиваясь, Слава увидел саму женщину – экстрасенса. Что-то маленькое, перекрученное, скособоченное, с желтым лицом и костлявыми ручками посмотрело на него – и ведь действительно, по позвоночнику заструились уколы холодных игл – и медленно укатило за стену.

Огромный старик по-прежнему приходил спросить, нет ли ему письма и величественно удалялся, получив отрицательный ответ.

Светловолосая Ася, подтверждая прогноз умудренного жизнью Кондрата, больше не появлялась, ежедневная пестрота мелких дел все больше затирала ту ночь – и постепенно облик девушки стал размытым и белесым, как ее же волосы. Иногда Слава чувствовал какое-то саднящее недовольство, но, по большому счету, все прошло безболезненно, а значит – хорошо.

Жизнь налаживалась. Ночевал он по – прежнему в директорском кабинете, хотя тот и погрозил пальцем, сопроводив этот жест залпом отборной, но добродушной армейской матерщины. «Устроил мне тут, властитель дум, оргию под пальмами. У хрыча весь давно небось ссохся, он от зависти чуть инфаркт не хватил – даже когда рассказывал, хватался то за сердце, то за штаны…» такова была суть директорских высказываний, если перевести их на русский. Слава улыбнулся и пообещал прекратить разврат под пальмами, тем более что в обозримом будущем ничего подобного не предвидится, а если уж случиться – дело молодое – то устроится где-нибудь подальше от чутких старческих ушей.

Один раз прискакал, дымя на ходу, как старый паровоз, начальник объекта, пожал руку, похлопал по плечу, прыгнул в машину, обдал сидящих у входа старичков сизым облаком удушливой вони – и только его и видели. Слава лишь головой покачал на такую проверку. По всему выходило, что платить им не собираются. Эта мысль несколько омрачила спокойную работу – но, с другой стороны, опыт существования без денег был, и немалый, так что расстраиваться по пустякам не следовало. К тому же каждая смена приносила все новые знакомства.

Кондрат в это время умчался за выпивкой – и тяжелая обязанность по поддержанию порядка среди старичков легла на крепкие плечи Славы. И вот он сидел в гардеробе, шумно хлебая борщ. В эту смену попались хорошие поварихи – они и готовили вкусно, и делились щедро. Слава уже справился с наваристой основой и принялся за солидный кусок мяса, не дожидаясь, пока он остынет, как его оторвало от еды вежливое покашливание. Слава поднял глаза, вытер рукой масляные губы, сыто рыгнул, не удержавшись, и только потом произнес.

– Я к вашим услугам. Покорнейше прошу. – и указал на стул.

Подошедший к нему мужчина, если и обалдел от несоответствия поведения и речи, виду не подал.

– Приятного аппетита, извините, что оторвал вас от трапезы…у меня к вам просьба… вы здесь отвечаете за тех, кто приходит?

Слава с удивлением посмотрел на крупного, сытого и холеного посетителя. От него парфюмерной волной веяло деловитостью и самодовольством. На толстом пальце, придавливая рыжеватые волосы, блестела массивная золотая печатка. Белый воротничок врезался в белую подбритую шею. Светлый плащ увеличивал грузную фигуру, легкое шелковое кашне допустимым беспорядком прикрывало безукоризненные поля костюма.