Елена Федорова - Расскажите, тоненькая бортпроводница (сборник) Страница 9

Оля радостно выдохнула: «Ах!» и сжала руками лысые персики. Брызнувший персиковый сок потек сладкими ручейками с Олиных рук.

Александр присел на корточки и подставил лицо под льющийся нектар. А она давила, давила, давила податливую мякоть до тех пор, пока в руках не остались лишь крепкие косточки…

Александр проводил Олю до гостиницы. Красивым, ровным почерком написал свой московский адрес и телефон, поцеловал Олю в щеку и ушел.

– Где твои покупки? – поинтересовалась Лариса, когда Оля перешагнула порог.

– Покупки? – Оля удивленно посмотрела на Ларису, не понимая, что от нее хотят.

– Девочка, ты зачем на базар ходила? – задала наводящий вопрос Ира.

– На экскурсию, – улыбнулась Оля, сжимая в ладони листок с адресом Александра.

– Ах, на экскурсию, тогда ладно. Тогда спать ложись, – засмеялись Лариса.

– Только заруби себе на носу, детка, что второй раз в Ташкент не ставят, – зло проговорила Ира. – Тебя предупредили, что Ташкент хлебный рейс. Значит, надо понимать, что «хлеба» всем хочется. Мы этот рейс полгода ждали. Фруктов набрали себе и своим нелетающим товарищам. А ты на экскурсию сходила. Это не солидно. Я бы даже сказала, что это не правильно, не по-Аэрофлотовски. Мы должны проявлять заботу о ближних, поняла?

– Поняла, – буркнула Оля. – Просто мне ничего не надо.

– Глупости, – рассердилась Лариса. – Завтра утром купишь пару дынь. И не смей мне бригаду позорить.

– Но…

– Нечего выпендриваться. Раз ты с нами, то должна быть, как все.

– Почему? Зачем?

– Не задавай глупых вопросов. У нас во Внуково существуют определенные правила, и ты должна их выполнять. Между прочим, через два месяца я должна буду написать тебе характеристику, – Лариса ткнула себя пальцем в грудь. – А, что я напишу?

Глядя на Ларису, Оля вспомнила детскую считалочку: «Аты-баты шли солдаты…» и поняла, что проиграла. На душе стало неуютно и пасмурно от того, что дальнейшая карьера зависит теперь от расположения Ларисы с двумя «С», которая будет требовать выполнения абсурдных приказов. Что делать Оля не знала, поэтому решила молчать.

– Вы все, Шереметьевские, с гонором. Все из себя строите невесть что, а поработали бы лет десять во Внуково, как я, хлебнули бы нашей советской романтики, тогда бы носы не задирали, – выкрикнула Лариса.

Оля вспомнила смешного старичка, счастливого Александра, тягучую, липкую мякоть лысого персика и, улыбнувшись, тихо проговорила:

– Милая Лариса, – это прозвучало, как «dear children» у КВНа, – я совсем не виновата, в том, что ты летаешь во Внуково, а не в Шереметьево.

– Не виновата, – подтвердила Лариса. – Просто мне уже тридцать три. Через два года скажут: «Аривидерчи, Лора!», а у тебя все еще впереди, ты молодая, красивая и до неприличия счастливая. Да еще со своим юношеским максимализмом: «мне ничего не надо, у меня все есть!»

Последние слова она произнесла совсем тихо, став милой девчонкой, подружкой, одноклассницей.

– Лорка, неужели тебе тридцать три?

– Мне тридцать три, я догнала Христа, и «если завтра выходной дадите, то дотяну, наверное, до ста». Но вы до ста летать мне не дадите, – грустно сказала Лариса, присев на край кровати.

– Не дадут, гады, – поддакнула Ира, обняв Ларису. – Дался им этот возраст. Кто придумал цифру тридцать пять? Почему тридцать пять? У меня что, мозги высохнут или я внешне сильно изменюсь? Почему, почему в тридцать пять у нас должна закончится жизнь? Бред, бред сивой кобылы…

– Точно. Вис из ве бред оф ве сивый к¸был, – произнесла Лариса и расхохоталась, а потом откинув волосы со лба, продекламировала:

Последний рейс раскрыл тебе объятья,Свел в экипаж покладистый народ,Кого в среде Аэрофлота братьяхУвы, встречать не каждому везет.

Еще не скоро будут мемуары.Дай Бог. Лишь треть по жизни ты прошла.Коль «истина в вине», пусть растолкует чара,Чего лишила треть и, что дала.

И мед и соль дарованного хлеба,И странствий годы – счастья пусть аванс.Не хлопай дверью, уходя из неба:Ведь рейс последний, не последний шанс.

Впредь оставайся в обществе кумиром,Хозяйки неба выучив урок,Украсишь ты любое место мира —Загадочного неба лепесток…

– Эти стихи Игорь Куликов написал для нашего бригадира Мариночки Шустовой. А назвал они их «Уходящим из неба». Мариночка больше не летает. Она теперь в службе наряды[9] отвечает. А Игорек перевелся в Шереметьево. Стал богатым-пребогатым. Строит большущий дом, в котором смогут собираться летающие барды, летающие поэты и поэтессы, поющие стюардессы и просто классные бортпроводники, которым есть о чем поведать миру.

А то ведь большая часть населения, по мнению того же Игорька, живет по принципу: «придирчивы к чужим словам, таим обиды, их итожим. Случись же высказаться нам, порой двух слов связать не можем». Так что, не итожь обиды, Ольга.

– И на нас не сердись, пожалуйста. Мы девчонки нормальные. Просто накатило что-то. Наверное, это зависть. Обычная, глупая бабья зависть, – протянув Оле руку, сказала Ира.

– Да я и не сержусь, – улыбнулась Оля. – Будем считать, что это была притирка характеров.

– А в знак примирения, мы тебя будем Шереметьевской курицей фифой звать, идет? – хитро улыбнулась Лариса.

– Идет! – отозвалась Оля. – Зовите хоть горшком, только в печку не ставьте.

Она повернулась и пошла в ванную комнату, чтобы, стоя под струями воды, думать об Александре, воскрешая в памяти все детали их романтической прогулки.

Оля больше не боялась выходить в салон. Наоборот, ей доставляло несказанное удовольствие общаться с разными людьми, именуемыми пассажирами. Все они были желанными гостями в ее доме-самолете.

Чувствуя ее расположение, ее внутреннюю радость, желание угодить, выслушать, помочь побороть страх, пассажиры начинали расслабляться. Они с благодарными улыбками принимали из Олиных рук шуршащие пакеты-подарки, как их называли бортпроводники, в которых лежал кусок черного хлеба, «огрызок» киевской колбасы, плавленый сырок «Лето» или «Дружба» и крутое яйцо, которое Оля называла прямым, из-за того, что оно напоминало ей резиновый ластик. Но на вопрос: «Что надо делать с яйцом, чтобы из него вышел резиновый ластик?» – никто ответа не давал.

Пассажиры ели прямые яйца с колбасой и хлебом, шуршали пакетиками и мило улыбались. Оле было невыносимо стыдно за ненавязчивый советский сервис на борту самолета, но она ничего не могла изменить в этой, отлажено работающей машине.

– Смотри и запоминай, – назидательным тоном говорила Лариса. – Потом расскажешь своим подружкам про наш Внуковский сервис. Про наши самолеты, где пассажиры сидят друг у друга на коленях и делают вид, что они счастливы. Правда, бывают и недовольные элементы.

Один раз заходит в салон шикарно одетый, толстый дядя с большим портфелем. Вид весьма интеллигентный. Я улыбаюсь, а он вдруг с пренебрежением спрашивает: «Ну и когда же этот ваш сарай полетит?» А я ему в ответ: «Сейчас всю скотину загоним, и начнем взлетать. Занимайте скорее свое место, не затрудняйте проход». – Оля хихикнула. Лариса погрозила ей пальцем и строго произнесла:

– Только ты, Ольга, так никогда не говори. С меня пример брать не стоит, потому что пассажиры ни в чем не виноваты. Они заплатили деньги и хотят получить максимум удовольствия. И нам, милая моя Шереметьевская курица фифа, приходится пускать в ход все свое обаяние, выкручиваться, из ничего создавая сервис, прикрывая недочеты и огрехи наземных служб, потому что мы – стюардессы – лицо авиакомпании. Люди видят нас, а не тетю Маню, которая прямые яйца варит и пакует в шуршащие пакеты. Это за нами народ в щелочку подглядывает, что мы там, на маленькой, сексуальной кухне делаем? Каким сексом занимаемся? А мы всего лишь дорогим пассажирам еду готовим, работая за себя и за того парня. Но народ не верит, потому что психология такая: за закрытой дверью непременно должна быть тайна. Вспомни русские народные сказки. Если главному герою говорят: «Открывай все двери, а эту не смей!», то он обязательно запретную откроет, запретный цветок сорвет, запретный плод отведает…

Но хоть за нами пассажиры и подглядывают, а все равно всех тонкостей узнать не могут. Не знают они, что в бригаде у нас вместо пяти человек четверо, что приема на работу нет, что тридцатипятилетних, опытных людей за борт отправляют, что скоро совсем работать некому будет, одни начальники останутся. У нас ведь на каждую бригаду по инструктору. Придет такая важная инструктесса, книжечку откроет и весь рейс будет читать да кофеек попивать, а потом послеполетный разбор начнет проводить, выявляя недостатки в нашей работе. Да я и без нее все недостатки сама вижу. Лучше бы она подсчитала, сколько раз я, нежное создание, весом в шестьдесят килограмм, подняла контейнер весом в восемьдесят килограмм, радостно сообщая, что вес взяла Лариса Мельцер Советский Союз! Нам должны аплодировать и кричать: «Ура!», а вместо этого сплошные недовольства. В салоне плохо пахло, воды маловато было. Запах в салоне мы не портим, а за воду, между прочим, бортпроводники свои денежки выкладывают, которые никто, кстати, не компенсирует.