Андрей Юрич - Немного ночи (сборник) Страница 9

В университет я обычно приходил на полчаса раньше своих одногруппников. Я медленно ходил по пустым коридорам, разглядывал редких заспанных студентов и торопливых преподавателей. Свет был включен еще не везде, и погруженные в полумрак коридоры навевали ощущение спокойствия и сонливой лени.

Потом, группами по несколько человек, приходили девочки. Две или три отходили от своих групп и подходили ко мне – поздороваться. Потому что сам я не здоровался ни с кем. Обычно это воспринималось, как проявление высокомерия. И на меня иногда орали: «Сидоров, тебе что, бля, трудно поздороваться! Или мы, по твоему, не люди».

Я не здоровался по двум причинам. Во-первых, я полагал, что большинству из них не хочется со мной здороваться. А раз не хочется, то зачем навязываться? Во-вторых, и это подтверждает пункт «во-первых», – многие просто не замечали моих приветствий. Я мог подойти к человеку, сказать: «Привет». И услышать в ответ негодующее: «Мог бы и «привет» сказать!»

На все такие претензии я отвечал четко артикулированным «здравствуйте».

А почему меня не замечали, когда я здоровался… Может быть, они просто ожидали чего-то вполне определенного, например, что я промолчу вместо приветствия. И потому не обращали внимания, когда я говорил: «Привет».

Вообще, большинство из них составляли мнение о людях, исходя из неких заранее нарисованных шаблонов. Поэтому часть группы считала меня гомосексуалистом, часть – импотентом, часть – вообще не замечала.

Несколько самых бойких девочек группы, в числе которых были три-четыре отличницы, вели на первых двух курсах так называемую «Желтую тетрадь». Не знаю, правда ли эти девочки были всерьез озабочены своей половой жизнью, но тетрадка у них получалась веселая. Мне дали ее почитать за пачку каких-то дорогих сигарет. Видимо, та девочка, которая сдавала эту тетрадку напрокат за сигареты, была немножко эксгибиционисткой.

Девочки там делились впечатлениями от своих любовных похождений, обсуждали такие важные вопросы как длина мужского члена, техника минета и бритье собственных лобков. Несколько страниц были посвящены мальчикам группы. С некоторыми, как выяснилось, хотели переспать почти все участницы тетрадной переписки. С некоторыми – никто. Я, естественно, относился к последним. Но про меня еще было написано уверенной девичьей рукой: «Сидоров? По-моему, он ни на что не способен». Так я определил, что эти девочки относятся к части группы, считающей меня импотентом.

Видимо, есть во мне что-то, что заставляет людей думать обо мне самое страшное. И если для хозяек «Желтой тетради» не было ничего страшнее молодого импотента, то мужская часть группы самым страшным человечьим грехом полагала гомосексуализм. Впрочем, парни были гораздо прямолинейнее. Пока некоторые из девочек осторожно и как бы между делом закидывали удочку, вроде «Валентин, а какие девушки тебе нравятся?», парни спрашивали, настойчиво глядя в глаза: «Валюх, а почему бы тебе вот эту не трахнуть?»

Девочек я щадил и отвечал им то, что они хотели услышать: «Никакие». И они отходили, со смесью удовлетворения и разочарования в глазах. Парням же я долго и нудно объяснял, что если я не делаю стойку на каждую проходящую мимо юбку, то это еще не значит, что мне безразлично нечто, находящееся под этой юбкой. Парням такое объяснение казалось странным. Они пытались еще жестче посмотреть мне в глаза и спрашивали: «Валюха, ты педик?» Я не мог врать в ответ на такое искреннее выражение интереса к моей личной жизни, и поэтому отвечал честно: «Нет». И они снова спрашивали: «А эту?»

Впрочем, иногда я замечал, что некоторые одногруппницы пытаются привлечь мое внимание. Мне, вот, всегда было интересно, и я до сих пор не понял… Если я стою в какой-нибудь небольшой толпе из десяти-пятнадцати человек, перед расписанием предметов или еще где, и вдруг ощущаю, как к моей спине или плечу прижимается женская грудь – это случайно или нет? Ну, я начинаю размышлять в таком духе: я ведь в толпе иногда тоже прижимаюсь нечаянно к кому-нибудь, но это же ничего не значит. А с другой стороны – у меня ведь нет женской груди. Тем более, что каждый раз это была одна и та же девочка. И я, видимо, зря принимался размышлять, когда надо было действовать.

Я не могу сказать, что меня было принято сторониться. Скорее, я сам все время оказывался в стороне. Несколько раз меня звали на какие-нибудь вечера, пьянки или отмечания знаменательных дат. А у меня шесть вечеров в неделю были заняты тренировками или работой. И когда приходилось выбирать, я каждый раз выбирал тренировку или работу. И, в общем-то, не жалею.

Работа мне досталась по наследству. В том районе, где я жил, секцию нашего клуба вел Дима Тен. Кореец, родом из Узбекистана. Потом ему срочно приспичило куда-то уезжать, то ли в Корею, то ли в Ташкент. А мне, как вы знаете, приспичило работать.

Я пришел к нему в зал, который помещался в маленьком столярно-слесарном училище. Там, перед строем из пятнадцати разновозрастных ребятишек, меня представили как Валентина Владимировича, нового тренера.

Дима оставил мне в наследство свой тренерский свисток из черной пластмассы, на черном шнурке. Он еще пару раз приходил в зал, посмотреть, как я веду занятия. Сильно критиковал мою методику, особенно по части наработки техники и растяжки. Он привык заставлять ребят тянуться в шпагат до зубовного скрежета, нажимая им на бедра или спину. А после – по многу раз долбить в воздух один и тот же, самый простой, удар. Результатом, по его мнению, должны были стать идеальная растяжка и филигранная техника.

Для меня первым результатом его методов стал вывих бедра у самого старательного паренька. Он просто махнул ногой и рухнул на пол, скорчившись от боли. Надо же было так расшатать сустав…

Тогда я еще жил у сестры, в той самой плохо отапливаемой пристройке. Работа и учеба занимали все мое время. Я не читал книг, кроме предусмотренных университетской программой. Телевизор смотрел только по утрам, пока завтракал. Не ходил на вечеринки или в кино. Девушки у меня не было.

Когда выдавался свободный день, я как следует отсыпался. Потом играл несколько часов в компьютерную игру – обычно стратегию или стрелялку. А потом снова читал университетские книжки. Если становилось особенно тоскливо, я напрашивался к кому-нибудь в гости, и долго вел нудный разговор за чашкой чая, втайне завидуя чужой жизни.

Все, что от меня требовалось как от тренера – заинтересовать учеников. Не могу сказать, чтобы у меня это получалось плохо. Но большинство из них, обнаружив, что тренироваться тяжело, а драться – больно, тут же теряли всякий интерес к тренировкам. Они еще какое-то время приходили, потому что их заставляли родители, или чтобы пообщаться с друзьями. В общем, для большинства из них тренировки были чем-то вроде клуба друзей. Я думаю, это неплохо. Потому что и для меня вскоре мой зал стал лекарством от скуки и боли. И пусть это лекарство иногда было горьким, оно помогало.

К учебе в университете я относился поначалу очень серьезно. К моменту поступления, я уже провалил вступительные экзамены в один вуз. И полагал очень важным не провалиться во второй раз.

У нас было тогда мало денег, но мама оплатила двухнедельные подготовительные курсы. Неделю я честно на них ходил и слушал лекции, все больше погружаясь в черное вязкое отчаяние. Потом, я, конечно, стал прогуливать. И еще я написал пародию на Достоевского, которая начиналась словами: «Весь день шли солдаты, косые и мелкие».

Больше всего меня поразило, когда я первый раз пришел на эти курсы, – отсутствие парней. В большой комнате, за столами покрытыми грязно-коричневой краской, сидели человек пятьдесят девочек. Я почувствовал себя неуютно, прошел на заднюю парту и сел. Я тогда еще был упитанным длинноволосым мальчиком и носил большие квадратные очки. Вскоре ко мне подошли две девочки и спросили, как меня зовут. Я сказал:

– Валюша Сидоров.

Девочки были не против моего присутствия и даже слушали, когда я что-нибудь рассказывал. На переменках мы выходили во двор шестого корпуса университета и садились на лавочку. Я жевал сосиску, запеченную в тесте, и пил сок. А девочки курили. Беседы вертелись в основном вокруг предстоящих экзаменов, дальнейшей учебы и половой жизни.

А поступил я благодаря педику-преподавателю. Я его не обзываю, он на самом деле был гомосексуалистом. Это был последний экзамен – по русскому языку. За поставленными в ряд столами сидела большая комиссия – седовласые тетушки со строгими лицами. И один молодой гомосексуалист, в красивой маечке, стриженый под каре, с ухоженными ногтями. Когда тетушки всем составом отправились обедать, он остался принимать экзамен один. И все присутствующие девочки очень боялись садиться к нему отвечать. А я был почему-то уверен, что знаю ответы на все вопросы из моего билета.

Сажусь к нему и начинаю так бодренько, что-то про местоимения. А он мне:

– Неправильно.