Игорь Агафонов - Алхимик. Повести и рассказы Страница 9

Ещё водочки выпили, за картишки взялись, женщинам развлечение, Василию пальцы размять.

– Вот гляди, – к Ирине обращается, – сейчас у тебя будет двадцать девять, у Марыси – тридцать, у меня – тридцать три.

Сдаёт – так и есть.

– Как же ты делаешь это?

– О, моя ненаглядная, тут, знаешь ли, как раньше говаривали, – династия. Под настроение расскажу.

Марысе не нравится возникающий интим между Василием и подругой, она поглядывает на часики, выразительным тоном замечает:

– Вася, мне на работу скоро.

– Ну. И чего?

– Пойдём, может быть, – и кивает в сторону комнаты.

– Сейчас, сейчас… – Василий заканчивает фокус и наблюдает за выражением глаз Ирины. У неё красивые черты лица, однако отечность портит впечатление, видимо последнее время она много за воротник закладывает.

– А тебе, Ир, не пора домой? – спрашивает Марыся.

– А куда я пойду? Ты же видишь, звоню-звоню, никто трубку не берёт. Приду, а меня – цап-царап. Да ты не беспокойся зря…

Василий наконец идёт за Марысей в комнату, Ира остаётся на кухне. Она сидит, подперев ладонями припухшие щёки, неподвижно вперив в пространство затуманившийся взгляд, пока Марыся с Василием не возвращаются. Марыся весела, она уже готова уйти, и всё же её, по всей видимости, беспокоит, что подруга останется. Пытливо приглядывается она к Василию и решает, что опасений особых нет: он осовел и, похоже, пресыщен.

Когда Марыся уходит, Василий спрашивает Иру:

– Какие проблемы-то?

– Маруся не доложила разве?

– Да так, вкратце.

– Выпьем?

Она стала рассказывать, сперва о том, как попала в торговлю, как делала карьеру, как было ей тяжело, тем более не всегда удавалось уехать домой с последней электричкой.

– Спала на мешках, представляешь. Ну, мой Мишуля, конечно, объевшись груш, воображал незнамо что… А я поздно замуж вышла, в двадцать пять, и мужиков не знала до него. Сыну сейчас всего семь. А недавно… – Она помассировала веки кончиками пальцев. – Мишка мой присел. Драка была общей, он, как рассказывают, скорее разнимал, чем бил… А тут на дне рождения у знакомых этот судья как раз напротив за столом оказался… не знаю, почему так получилось. Он когда меня узнал, напрягся, стал по сторонам глазами стрелять, чтоб только не на меня, а потом: «Я ничего не мог… Убийство есть убийство,» – только и сказал. А ты, как думаешь, смог бы он, будь у меня деньги?

Василий плеснул в стаканы, выпил, не дожидаясь её. («Надо бы узнать, во сколько я Конову обошёлся.») Она же, взяв стакан в ладони, продолжала:

– А сейчас вот сижу сама… ни жива – ни мертва. Соседи передают, приезжали за мной… не застали.

– Растрата, что ль?

– Навроде этого. Там есть такая статья… ну да бог с ней. Привезла им справки, что мужик в заточении, так сказать, на руках сын, мать-старуха. Не знаю…

– Н-да, – Василий потёр левый висок. – Пойду прилягу. – Уже в дверях кухни обернулся.

– Ничего, ступай, – сказала она. – Всю постель не занимай, однако ж.

– Было б сказано.

Часом позже в спальне.

– С женой-то дружно живёшь?

– Хм, словечко-то подыскала… «дружно». Я от слов таких отвык чтой-то. Дружно – не дружно, нормально живём. А что?

– Да так.

– Или я тебе не показался?

– Почему? Всё замечательно.

Василий забрасывает руки за голову и несколько минут молчит, так что Ире кажется – задремал. Неожиданно говорит:

– Ты знаешь, я перед ней всегда почему-то робел. Уж какой я был оторва, каких только грехов за мной не числится, а вот так… Даже в лагере пионерском – вместе были – шалил напропалую, а с ней язык немеет.

Раньше, ещё до свадьбы, условие поставила: поженимся, только если дашь слово не прикасаться больше к картам. Хорошо, сказал, ладно. Стала после этого вынимать из кармана карты у меня, я их всегда при себе имел, шёлковые, на спичку можно наматывать. А после, когда она родила, и деньги потребовались, и я стал с игры зелёненькие приносить, прекратила свои экспроприации. Тем более что сейчас на работу устроиться никак не может по специальности, дома сидит с дочкой. Иной раз скажет – скушно, но ничего, пока вот так. Не по электричкам же, извиняюсь, шастать, всякой ерундой торговать, тем более что там уже и без того друг с дружкой дерутся – столько их развелось, офень разных.

– А что поделаешь, есть всем хочется.

– Ну да. А вообще, скажу тебе, жена у меня хорошая. Ноги вот у меня болят. Лягу иной раз, они дёргаться начинают. Нинка свои ноги на мои положит, вроде боль и отпускает. А все, наверное, из-за той поножовщины. Вышло-то как-то по-дурацки. Ни за что – ни про что. На дружка моего компашка одна навалилась. И компашка-то вздорная, им бы только цепляться к кому, даже к самим себе, если больше не к кому. Вот и к дружку. Я одному головой врезал, он и отвалил, стоит у дерева, раскачивается из стороны в сторону. А потом – я и не заметил сразу – как у него в руке нож оказался, р-раз мне в голову, едва успел увернуться. Тогда он справа-налево, да в живот метит. Я к стенке отскочил, и колени поочерёдно поднимаю, живот защищаю. Обе ноги мне и проткнул. И по животу тоже попало, вскользь, правда… О чём это я? Ах да. Кстати, Нинка моя вне дома спать не может, а я, наоборот, дома плохо засыпаю. Чувствую вину какую-то перед ней, что ли. В чужом месте нормально, ни перед кем вроде не виноват, и сплю себе. Раньше она вообще на меня не ворчала, лишь бы домой приходил. Помойся, буркнет, переоденься, побрейся, поешь… Сейчас иначе. Да я сам виноват. Зачем то потащил её в ресторан, а там что, знакомые девки подваливают запросто и открытым текстом базарят… Я чуть позже к ним подошёл, говорю: вы поаккуратнее не умеете? Я чай, с женой отдыхаю. Да ну, не верят, с родной? Да. И расписан? Да. Так что вот так. Теперь чуть что: опять по бабам таскался! Промямлишь: никого у меня нет, и никто мне, кроме тебя, не нужен. А я что ж, не нарочно. Само собой получается. Играем, к примеру, девки крутятся рядышком. И предложишь: «Выпьем?» С кона денег возьмёшь и на стойку бросишь. С кона оно и лучше даже, никому не жаль, все пьют и вроде бы не на свои, ещё не выиграны. А потом сорвёшь куш и: «Айда отдохнём, что ли!»

– Интересно, – глуховатым голосом раздумчиво говорит Ира, – мой-то муженёк так-то же вот жалится кому-нибудь?

– Тебя что-то задевает?

– Да нет.

Василий помолчал, пытаясь определить для себя: то ли она говорит, что чувствует или подыгрывает; отмахнулся, его всё ещё тянуло на разговор.

– Считают, я в отца удался. Младший – тот в мать. Старший – не известно в кого… А я, значит, в отца. Со старшим, ещё отец жив был, я знаться перестал. Из-за Нинки, из-за матери тоже – ну словом, причин хватило. Он и так какой-то фраер, фантазёр, а тут ещё жена ему попалась – своеобразная, надо заметить, барышня. Я из армии вернулся, и Тонька его чуть ли не в тот же день наплела на Нинку в три короба – да с неё мужики не слазили, да то да сё… Если б я не знал своей Нинки, может быть, где-то и закралось бы сомненьице… а так только и спросил: «Тоньк, зачем тебе это нужно?» И пока жили в одной квартире, чего только не приключалось. Однажды я даже порезал Николая. Прихожу после работы, слышу голоса в дальней комнате: чего-то старший долдонит злым голосом, а Тонька его поддакивает. Зашагиваю через порог и вижу такую сцену: Нинка пощёчину лепит старшему. Что да как, как да что?! Схватил за грудки: ещё раз приблизишься к ней – убью! И нож ему к шее. А Тоньке его в это время, видишь ли, не страшно, её чужое горе не впечатляет, она ещё не знает моих шуток, падла, потому, знай себе, подзуживает. Тогда я Кольку отпихнул и цап её саму за холку, и брату говорю: проси прощения у Нинки, не то сейчас горло твоей стервозе перехвачу. Тут Тонька и осознала, да как заблажит: «Коля, Коленька, попроси, попроси, за ради Христа, у этого изверга!.. Пусть подавится!» Испугалась, наконец. Потом ещё всякое бывало. Квартиры когда меняли. Мать вроде со старшим хотела жить, да пришла вечером, а ей не отпирают. Сыр-бор, канитель… Разбираться стали – говорят, открыта была дверь, ничего мы не запирали… А на другой день та же история. Мать стоит под дверью, голоса ихние слышит в квартире, а никто ни на звонок, ни на стук не откликается… Или вот, к примеру, звонит братишка мой из Москвы матери и такую лажу гонит: я, мол, из Голливуда звоню, мне тут главную роль у какого-то знаменитого режиссёра предложили, так что не ждите месяца три… Кина, что ль, американского перекушал. Хотя в прошлый раз из Австралии названивал, оказалось – от соседа. Да ну его!.. Я ещё отцу говорил: знать Николая не знаю и за брата отныне не признаю. И главное, всем всюду хвалится: я матери квартиру купил, я матери то, это… А квартиру-то я купил на выигранные деньги. Мало того, что врёт, так ещё и… ну не знаю, как это всё и обозвать. Мать страховку за отца получила… Да, я не сказал, отец с крана упал, второй раз, причём, в первый раз выжил, во второй нет. Каретка там у них какая-то перевернулась и он бряк – лицом на асфальт… Так вот, Николай матери: ты отдай мне деньги, я их на книжку положу. Понятно, Тонька его подбивает. Мать отвечает: а что, у меня они будут разве менее сохранными? Я также могу на книжку положить. Обиделся. Чего ещё было подобного, и вспоминать не хочу.