Виктор Бычков - Варькино поле Страница 9

– Не было их. Возможно, спаслись, – всё тем же бесцветным голосом ответила Марта Орестовна. – Может, не дай Господь, в огне… сонными… Ванька-конюх заводила у них. Он всё организовывал: и пожар, и вешал…

На школьном дворе появился Федька Сыч. Поздоровавшись как ни в чём не бывало с живыми, приставил принесённую с собой скамейку, принялся снимать с сука повешенных… Одному было неудобно. Несколько раз пытался обратиться за помощью к барину, но что-то удерживало, не давало даже заговорить с ним, а не то, чтобы попросить помощи. Выручила жена садовника Маруся, которая пришла следом.

– Давай нож. Я перережу веревку, ну, а ты, Федька, снизу попридержи. Мужик, чай…

Начали подходить и другие сельчане. И он, Алексей Ильич, увидел то же самое, что и его мать ранним утром на крылечке дома: ненависть и презрение, и ещё почувствовал агрессию. Они сквозили в каждом взгляде, в каждом жесте и движении земляков. Эти взгляды и молчаливое сопение сельчан не предвещали ничего хорошего. Какое-то время Аверин ещё не знал, что стоит предпринимать, что делать. И снова на помощь пришла Маруся.

– Уезжайте, Алексей Ильич. Мы сами управимся. На кладбище похороним… Где все ваши, в том углу… А то, не дай Бог…

Опустив голову, ротмистр уходил сквозь толпу, в каждый миг готовый к любой неожиданности Следом за ним брёл Мальчик. Люди расступились, молча пропустили барина и коня. Только злобные взгляды и тяжёлое дыхание… сопение. И земляки тоже были готовы к самому тяжкому, к смертельному исходу встречи бывшего барина с ними. Они уже познали вкус крови, притягательность лёгкость добычи. Головокружение от пережитого и содеянного ещё не прошло. Им ещё казалось, что всё возможно, что им по плечу любое дело, они всё могут. Ещё был кураж победителей.

Уже на улице, когда Алексей Ильич направился к дому, дорогу ему загородила юродивая Полька.

– На омута, на омута беги. Там Ванька-конюх твоих убивал, – сама снова присела на землю, в который уж раз за сегодняшний день принялась пересыпать песок между пальцами.

Варенька сидела на берегу реки, раскачиваясь, выла, прижимая руки к обезображенному лицу. Именно выла, ибо её плач больше походил на вой. Это больно резанули сердце и душу ротмистра. Спешившись, он кинулся к сестре, обнял.

– Варенька, Варенька, сестричка, – шептал Алексей Ильич, рассматривая лицо сестры. – Кто это сделал? Где Серёжка?

Девушка, почувствовав рядом родного человека, какое-то время лишь рыдала, не могла произнести и слова. Но всё же собралась, взяла себя в руки. Говорила кратко, обрывочно: слишком свежи были страшные события, чтобы говорить о них спокойно, слишком больно было.

Потом брат и сестра просто сидели, прижавшись друг к другу. Он рассуждал, успокаивал, брал её боль, её страдания на себя, делил надвое… И ей становилось легче. Настолько легче, насколько это возможно при таких ранах, при такой беде, при таком несчастье, насколько способно в таком состоянии присутствие близкого, родного человека снять боль с души и тела, готового поддержать и разделить…

Ротмистр исколесил деревню вдоль и поперёк: найти сразу Ваньку Кузьмина не удалось. Тот или уехал куда-то или прятался, что более вероятно. Несколько раз Аверина пытались остановить и арестовать красноармейцы вместе с Федькой Ганичевым, Сашкой Поповым. Кидались наперерез, хватались за уздечку. Но всё обходилось: Мальчик ловко уворачивался: всадник не обнажал оружия.

Первым выстрелил в барина кто-то из красноармейцев. Выстрелил в спину и достиг цели: пуля попала в локоть левой руки, раздробив кость.

Применять саблю или стрелять из винтовки после такого ранения было трудно, пришлось использовать наган. Два красноармейца, Федька Ганичев и Сашка Попов остались лежать на деревенской улице. Патроны кончились. Аверин направил коня на омута, туда, где ждала его раненая и униженная сестра.

Они не успели отъехать за околицу, как услышали выстрелы: это Иван Кузьмин с оставшимся в живых красноармейцем бросились в погоню. Принимать бой ротмистр не стал: силы были явно не равны. Не было патронов к нагану. Да и с саблей выходить против винтовок и наганов с раненой рукой – себе дороже. Безрассудство. Он уже не юный корнет, и умеет оценивать обстановку здраво. И, главное, надо было спасти сестру. Решили добраться до Варькиного поля, что в пяти верстах от Дубовки, окружённого лесом. Там домик хуторянина Храмова, где можно было укрыться на первое время. И ещё одна причина была ехать именно туда: мать Храмова – старая бабка Евдокия – слыла местной знахаркой. С такими ранами, как у Вареньки, нужен был квалифицированный врач. Однако, события сегодняшнего дня показали, что надеяться на поездку ни в уездный городок, ни тем более в Смоленск, в ближайшее время не стоит. Не сможет ротмистр Аверин пробиться туда, выехать из Дубовки. Осталась последняя надежда – бабка Евдокия. Тем более, что помощь девушке нужна безотлагательно. Да и ему не помешает помощь: хотя бы на первое время перевязать раненую руку, остановить кровь. Это потом можно будет обратиться к врачу, выбраться в город.

– Выноси, выноси, дорогой! – офицер то и дело торопил коня. – Не подведи, родной!

И он не подводил, изо всех лошадиных сил уходил от погони. Ротмистр надеялся успеть укрыться в дубняке у озера, там спешиться, попытаться отбиться от преследователей, дать отпор врагу. Кавалерийская винтовка висела за спиной с полным магазином патронов. С таким вооружением грешно не принять бой, тем более, что преследователей всего двое. Не будь ранения в руку и Вареньки, он бы, не задумываясь, рассчитался с неприятелем. Делов-то…

Алексей Ильич не предавался воспоминаниям, душевные муки не терзали его разум: тот ужас, что творится в стране и в собственной деревеньке научили его мудрости. К чему душевные терзания? Жизнь жестока! Один из преследователей был в недавнем прошлом близкий к нему человек – Ванька Кузьмин. Почти ровесники, они не были друзьями, однако состояли в хороших отношениях. Именно конюх Кузьмин выбрал когда-то неказистого жеребёнка для воинской службы барину, помогал растить и выезжать коня. Обучали Мальчика вместе, по очереди. Лошадка оказалась на удивление сметливой, преданной. До сегодняшнего дня ротмистр был благодарен конюху за это. Но последние события всё поставили на место: никогда простолюдина не станет настоящим товарищем барину. Ни-ког-да! Никогда наёмный работник не будет печься о благосостоянии хозяина. Ни-ког-да! Всегда, на подсознательном уровне крестьянин будет испытывать чёрную зависть к более успешному барину. Всегда виновником своих бед и собственной несостоятельности будет считать работодателя. И при первом же удобном случае истинное нутро подданного вылезет наружу. Пример – сожжённое имение, повешенная мама, обезглавленный младший брат, и вот ещё, сидит в седле впереди ротмистра – обезображенная и изнасилованная сестра. И кем? Кто тот злодей? Близкий человек – вот кто! Земляки, односельчане! Те, с кем жили рука об руку вот уже не одно десятилетие. Так что, верить не стоит. Нет, Алексей Ильич – человек не наивный с недавних пор.

А вот и Варькино поле.

Когда-то оно принадлежало Авериным, ещё со времён Александра Первого даровано было штаб-ротмистру армейской кавалерии Даниле Михайловичу.

С детства маленькая Варенька любила это место, небольшое озерцо, окружённое кустарниками, деревьями. Рай на отдельно взятом кусочке российской земли. Стараниями покойного Ильи Васильевича здесь была построена беседка для уединения и отдыха дочери. Сначала с няньками, с родителями, а потом и самостоятельно брала лошадку, училась верховой езде, уезжала на берег озера, предавалась мечтаниям, читала книги, любовалась чудесной природой, вдыхала изумительной чистоты и аромата воздух поля, леса, водоёма. Так с тех пор и стали называть в семье это поле – Варькиным. Название прижилось и среди местных жителей. Правда, потом Аверины при Столыпине добровольно пожертвовали этот участок родовой земли обществу. А затем это же общество выделило поле новому выходцу из общины для ведения хозяйства и постройки хутора Храмову Петру Николаевичу, участнику и инвалиду японской компании. Но название сохранилось.

Мальчик споткнулся первый раз, когда враги были ещё далеко, в саженях пятистах, очередной раз сбился с темпа уже у небольшого, заросшего осокой и мелкими кустарниками с редкими молодыми дубами озерца. Последующий винтовочный выстрел преследователей снова достиг цели: пуля вошла в заднюю левую ногу, вонзилась в кость. Конь в этот раз споткнулся на задние ноги, припал на них, просел почти до земли, но неимоверными усилиями сумел удержать себя, заставил подняться, повернутся к врагам, и впервые в своей воинской лошадиной жизни заржал от боли. И это ржание было как вызов противнику, как боевой клич и одновременно как реквием по былому, лебединая песнь последнему бою, гимн верности, преданности, героизму, мужеству и пропуском в бессмертие…