Алексей Дьяченко - Люблю Страница 9

Пашка вдруг оказался, самым волшебным образом, посреди поля с тёплой вспаханной землёй. Собственно саму землю, её тепло, он особенно хорошо ощущал, так как стоял босиком.

– Принимайте работу! – Сказал подошедший к нему мужичок и тут же, отвернувшись, куда-то пошёл.

Пашка направился вслед за ним. На мужичке была телогрейка, засаленные, как у тракториста штаны, кепка и кирзовые сапоги. Одной рукой он сильно размахивал, а в другой, неподвижной, нёс лопату. Рассмотрев хорошенько мужичка, Пашка стал смотреть себе под ноги, на землю, как она мягкая и тёплая проминается под ступнями. Шли долго, идти было приятно. Мягкая земля, по которой шёл Пашка, дышала, испарялась, опьяняла дурманящими запахами. Наконец пришли. Мужичок подвёл его к двум небольшим бугоркам.

– Вот, пожалуйста. В лучшем виде, – отрапортовал он. – Только кресты осталось поставить.

– Поставьте, – сказал Пашка, не понимая вопросительного взгляда, с которым посмотрел на него мужичок.

– Кресты? – Удивляясь, переспросил тот. – Кресты дело не моё. Рубите сами.

Оглядевшись по сторонам, Пашка понял, что находится на краю кладбища. Но, кладбища не обычного. Не было больших могил с большими крестами, его окружали, почти игрушечные могилки-холмики, над каждой из которых возвышался свой маленький берёзовый крест.

Вдруг у бугорков, появились те самые женщины, которые совсем недавно были в пене. Теперь они стояли чистые и весёлые.

– Вон тебе роща, вот тебе помощь, – сказал мужичок и вложил Пашке в руки увесистый, хорошо наточенный, топор.

– А что, со мной не пойдёте? – Спросил Пашка.

– Нет. Боюсь. Здесь побуду, – чистосердечно признался мужичок.

Пашка посмотрел в ту сторону, куда его направляли и увидел небольшую, жиденькую рощу. Самую обычную, состоящую из редких молодых берёз. Роща как роща, но почему-то было страшно, не то, что идти, даже смотреть на неё.

– Не пойдёте? Ну, как хотите, – медленно проговорил Пашка и сделал несколько шагов по направлению к деревьям, но тут же вернулся и, подойдя к женщинам, попросил их пойти вместе с ним. Женщины переглянулись, улыбнулись и посмотрели на него виновато. Виновато, но так, что сразу стало ясно, они никуда не пойдут.

– Хорошо. Ждите здесь, – сказал он, собираясь идти, но не пошёл, а снова обратился к мужичку и спросил. – Одной берёзки хватит?

– Хватит, – с готовностью подтвердил мужичок.

– Одну-то я срублю, – сказал Пашка женщинам, думая о том, как бы в рощу не ходить.

После неприлично долгого бездействия и молчания он снова спросил у мужичка:

– А без крестов нельзя?

– Нельзя. Что за могила без креста? Её обязательно зверь разроет, если без креста, – пояснил мужичок, доказывая необходимость идти в рощу.

Собрав всю свою смелость, Пашка зашагал к берёзкам. Выбрав деревце, росшее на самом краю, размахнулся и ударил под самый корень. Раздался оглушительный человеческий крик, а из-под врезавшегося в дерево топора хлынула фонтаном горячая багряная кровь. Кровь так быстро прибывала, что уже через несколько мгновений топор скрылся под её колеблющимся слоем. Опомнившись от услышанного и увиденного, Пашка попытался вынуть засевший в дереве топор, но из этого ничего не вышло, попробовал отпустить топорище, но и это сделать не удалось. Руки словно вросли в рукоять.

Только после этого, со всей ясностью и остротой, стало понятно, почему боялся рощи мужичок и от чего он сам смотрел на неё с необъяснимым страхом. Кровь, тем временем, прибывавшая с каждой секундой, стала закипать и пузыриться. Из появлявшихся и лопавшихся на поверхности пузырей шёл густой красный пар, похожий на дым, которым всё заволокло.

Пашка уже и не знал, в «дыму» находится или в самой крови. Хотел звать на помощь, но испугался, что захлебнётся. Когда же, преодолев страх, стал кричать, то вопреки желанию, голоса не было слышно. С замиранием сердца ждал он того момента, когда наступит смерть. Казалось, она уже близка, не хватало воздуха, он стал задыхаться и в этот момент – проснулся.

Облегчённо вздохнув и вытерев пот с лица, Пашка решил никого более к себе не подпускать, и даже не слушать. В особенности тех, кто из двух возможностей – стать матерью или убийцей, выбирает вторую. «Сами убивают, пусть сами в крови и кипят», – решил он и в этот момент услышал, как в его комнату отворяется дверь.

В дверном проёме появилась рыжая голова отчима.

– Павлушенька, опять к тебе, – сказал он сладким голосом, из чего Пашке стало ясно, что отчим от пришедших получил деньги.

– Мирон Христофорыч! – Окликнул он Пацканя, уже спрятавшегося за дверь.

– Да, сынонька? – Ответил Пацкань ласково, возвращая голову в дверной проём.

– Скажите тому, кто пришёл, что я совсем не тот, за кого они меня принимают и ничем им помочь не смогу. И если Вы, случайно, взяли у них деньги, то, пожалуйста, верните их назад.

Отчим, сделав недовольную мину, убрался, а Пашка, вдруг почувствовал в теле такую же слабость, какая одолела его утром. Губы высохли и похолодели, силы снова куда-то ушли. На улице стоял душный вечер, из открытого окна с особой остротой доносился запах пыльного асфальта. Пашка с ужасом подумал о том, что ему завтра нужно будет идти к Трубадуровой и сдавать математику. «А что, если умру или просплю? Нет, умирать нельзя. Мать за это убьёт».

Об этом и помышлять было страшно, и чтобы не проспать, не умереть, решил совсем не ложиться. Только в этом случае, как ему казалось, сможет, если и не пересдать, то хотя бы в школу придти. Так подсказывала логика, а жизнь брала своё. Он свалился на тахту и заснул тяжёлым, крепким сном и проснулся только вечером следующего дня, уже будучи раздетым, лежащим на свежем постельном белье.

Рядом с тахтой на стуле сидела Нина Георгиевна с металлической кружкой в руке. Заметив, что Пашка открыл глаза, она улыбнулась.

– Попейте отвара, – сказала она и поднесла к Пашкиным губам кружку с тёпленькой, горьковатой жидкостью.

Пашка сделал два глотка и отстранил кружку рукой. Осмотревшись, заметил, что недалеко от его постели, на полу, на мягких тюфяках, сидят те самые женщины, которые приходили к нему целовать крест, а потом приснились.

– Где я? Что это со мной было? – Спросил он у Нины Георгиевны, оглядывая помещение, в котором находился и удивляясь его схожести с собственной комнатой.

– Вы только не волнуйтесь, – успокаивала его Нина Георгиевна. – Вы у себя дома, в своей комнате, всё хорошо. Ни о чём не думайте, не заботьтесь. Выздоравливайте поскорее нам на радость.

– Экзамен! – С ужасом вскрикнул Пашка, вспомнив Трубадурову. – Экзамен-то как? – Спросил он у Нины Георгиевны, не подумав о том, откуда бы она могла знать про его пересдачу. Но, она знала и, как выяснилось, не только знала, но и всё уже устроила.

– Тамара Андреевна Трубадурова, – говорила Нина Георгиевна, – просила передать, что удовлетворительную оценку может поставить и без Вашей явки. А, если удовлетворительная оценка окажется недостаточной, то надо будет ей только позвонить, и она в таком случае, тут же придёт, навестит, устроит небольшое собеседование и только после этого сможет поставить оценку выше. Что же касается недомогания… Ваша прелестная мама решила, что это от переутомления. Похороны, экзамены, много нервничали – из всего этого вышло расстройство вегетативной нервной системы, следствие чему бессилие и болезнь. Моё же мнение, если позволите, совершенно отличное. Мне кажется, временная слабость случилась у Вас из-за того, что Вы, без надлежащей к тому привычки, взвалили на себя чрезмерный груз наших грехов. И если удивляетесь тому, что я записалась в Ваши сиделки, не удивляйтесь. Слишком много сделали Вы для меня, чтобы могла я быть неблагодарной. Ваша прелестная мама, очень хорошо понимает эти чувства. Она не стала препятствовать и даже пустила меня на время к Вам пожить. Скоро Вы поправитесь, встанете на ноги, и тогда я со спокойной душой смогу Вас оставить.

Часть первая

Среда. Семнадцатое июня

Ночью, после похорон и поминок Петра Петровича, Фёдор Макеев сидел у себя на кухне, за коротким узким столом, и пробовал писать. Перед ним лежала тетрадь, стоял стакан с давно остывшим нетронутым чаем.

Не писалось. Взялся было переписывать блокноты, но вскоре бросил и это занятие, решив оставить до ясной головы. Собрав писчебумажные принадлежности, отправился спать.

Войдя в комнату, которую делил вместе с братом, нашёл последнего сладко спящим. Максим лежал на раскладушке, простыня, служившая одеялом, сбилась в ком и покоилась в ногах. Было душно, и он не стал накрывать спящего брата. Перед тем как лечь спать, подошёл к шкафу и взяв попавшуюся под руку майку, накинул её на маленькую клетку стоявшую на шкафу, что бы находящийся в ней кенар не заметил рассвета и не помешал бы утренней песней ему спать.