Андрей Синельников - Пора меж волка и собаки Страница 9

Угрюмы все донесли хозяйке. Вечером в теремок у Лебяжьего озера проскользнула серая тень.

– Входи, входи, ведьмино отродье, – со смешком сказала Малка, услышав за дверью шорох, – Входи, здесь все ведьмы да ведьмаки.

– Здрав будь, матушка, – вошедший действительно был как тень. Весь в сером и какой-то незаметный.

– Чего принес на хвосте, болезный, докладай, – смиренно спросила игуменья.

– От чего плясать?

– От печки, от печки пляши. Торопиться некуда. Поспешишь – людей насмешишь. Так что садись и потихонечку, полегонечку, с расстановочкой, все, что вы всей братией своей серой нарыли, накопали. Все что из горла в подвалах своих пыточных вырвали, из жил вытянули, из косточек дробленных вытрясли. Говори, не суетись, не торопись, – она потупила глаза и приготовилась слушать.

– Эта без дыбы все выдавит, – про себя подумал гость, успев поймать взгляд бездонных как северные озера глаз, со скрытой в их глубине льдинкой. Вслух же сказал, – От печки, так от печки.

– Что-то ты медленно запрягаешь?

– Зато быстро поскачу. Слушай. Ты наверно, да я думаю наверняка, слышала, что был такой Захарий Скара, который любил называть себя высокопарно Схарий, некий торговый человек из Жидовской слободы, что в городе Киеве, – он слегка затянул пазу.

– Ведомо, – подтвердила хозяйка, – Захарий…Хазарий…вернулся, значит…, – Тихо про себя прошептала она.

– Значит, ведомо, – утвердительно кивнул он, – Наверняка знаешь, ты, что имел он дружбу, да и не только дружбу, с имперскими казначеями воинских кошей – караимами и цареградскими торговыми слободами.

– Это тоже ведомо, – так же спокойно кивнула она.

– Захарий этот пришел из Жидовской слободы из Киева в Новгород на Жидовский конец и там открыл свое дело. Только мало он торгом промышлял, в основном любезничал с духовенством новгородским. У них ведь исстари повелось, что все товары, весы и меры под их рукой хранились и процветали. Они ведь братские дружины к себе не пустили, мытарей не привечали, оговорили себе на всемирной своей ярмарке, торжище вселенском свободу свою. Вот он с продажными церковниками и сошелся.

– Чего братия говорит? Таков ли он кудесник и чародей, как о том молва идет? – пытливый слух ищейки различил интерес в вопросе.

– Не то чтобы чародей. Звездочет скорее. Сам звездозаконию податлив и других ему учаху, – серый человек задумался, продолжил, – По звездам научен был смотрети и строити рожанье и житие человеческое. Кроме того, изучен всякому злодейству, чернокнижию…

– Чернокнижию? – переспросила Малка, сразу вспомнив Микулицу.

– Чернокнижию, – с напором продолжил рассказчик, – Ну и чародейству чутка. Люди наши в сундучок его заглянули. Там «Шестокрыл» – таблицы звездные нашли, всего-то. Ни Рафлей, ни Лунника, ни чего другого не было боле.

– Ой, ли? – вдруг звонким голосом спросила мать настоятельница, от чего гость вздрогнул, но, быстро оправившись, ответил.

– Ну, еще листы подметные. Всех он там опутал и в веру свою склонил. Даже книги священные переписывать начали. Большой свод составили, притом написали книгу новую, но названием ее нарекли Ветхий завет, а старым учениям дали звание Нового Завета, и тот Ветхий ставят выше Нового, – он вскинул глаза, увидеть какое впечатление произвели его слова.

– Пусть, – лениво отмахнулась монахиня, – То Господня воля, – про себя подумала, – Сколь мы еще этих вер менять будем, не счесть!

– Кроме ж того, чем он вкруг себя народ собрал, в основном торговый и церковный, тем, что супротив имперских братств пошел. Не надоть, мол, ноне, никаких доглядов сверху за житем людским. Не надоть обители всюду совать. Отобрать у обителей силу их и власть. Братии разогнать. Пуще любых лешаков бояться они глазу братского и догляду государева. Вот этим и пронял всех, кто вкруг него собрался. Прозвище они себе дали схарьевцы или Захария дети, Захарьины то бишь. Вот таких Захарьиных по миру пошло много. Веру новую понесли…

– Веру, али безверие? – он опять поймал бездонный ее взгляд с льдинкой в глубине и поежился, будто льдинка эта упала ему за шиворот.

– Не мне решать. Понесли в народ хулу эту, – он опять поежился, – Васька Захарьев, что на Воронца напраслину возвел, и тем его на плаху упек, из них.

– Что подскажешь? Серый человек, – спросила Малка.

– Фема, – голос его окреп, – Фема и Вехм совет дают. Змею на груди пригрей, молоком отпои,…а потом башку и оторви.

– Отрадно. Спасибо за совет. Приму. Брату Роллану мое почтение, – таким же ровным голосом добавила она.

– Передам, – гонец поперхнулся, и про себя подумал, – Ой не простая игуменья и, кажись, знаю я, кто она, – но вовремя даже мысленно заткнул себе рот, – Побегу я, прощевай матушка.

– Беги, храни тебя Бог! – она встала, показывая тем, что разговор окончен.

Наутро Иван кликнул митрополита Макария и ближних бояр и, помолчав немного, сказал, как отрезал.

– Уповая на святую Богородицу, и чудотворцев земли Русской, имею намерение жениться. Первую моей мыслию было искать невесту в других царствах государствах, но рассудив основательно, отлагаю эту мысль, – он посмотрел краем глаза на свою мамку, обвел нахмуренным взглядом бояр, продолжил, – Во младенчестве лишенный родителей и воспитанный в сиротстве, испытав долю сына вдовьего, решил жениться в своем Доме, – и вдруг резко закончил, – А также решил как праотцы наши, венчаться на царство и сесть на Мономаший трон, – он резко встал и, не оглядываясь на остолбеневших от неожиданности бояр и митрополита, вышел из тронной залы.

Все делалось скоро, как будто кто гнал молодого государя. Месяца не прошло, как вызвал он своего духовника в столовую палату главного теремного дворца, что заложили и отстроили на Кремлевском холме. Не успел тот войти, как поднесли ему золотое блюдо. На нем лежал Животворящий крест, шапка Мономаха и золотые бармы еще Константином из Царьграда присланные. Быстро их отнесли в новый каменный собор там же в Кроме отстроенный, названный в честь Успения Богородицы. Размашистым шагом в окружении бояр и дворян за ним проследовал Иван, по-прежнему сопровождаемый верными псарями. Он легко вбежал на двенадцать ступеней амвона, где его ждал приготовленный трон, прикрытый золотыми поволоками. Митрополит возложил на голову его венец верховной власти и бармы императора.

– По праву занять тебе престол добродетели, и пусть дарует тебе Господь ужас для строптивых и милостивое око для послушных, – глухой голос митрополита ударил под высокий купол собора. Сам Макарий удивился произносимым им словам. Только Иван видел, как шептала их в уши митрополита его любимая мамка.

Все свершилось споро и быстро, и ойкнуть никто не успел, как на троне утвердился новый самодержец и жестко взял в руки бразды правления. Пока ахали, да охали в боярских теремах, пока удельные князья и княжата обдумывали, что да как теперь ляжет. Царь, теперь царь, устроил выбор царской невесты. Девок понагнали тьму. Дочек княжеских, боярских да просто хороших девок добрых кровей. Однако Малка давно уже выбор сделала. Как и советовал ей серый человек, присланный от тайных тайн брата Роллана, пригрела она самую гадючную гадюку, что в их краях ползала. Анастасия и знать не знала, почему выбор на ней сошелся. Винила в том свою красоту, юность и сердечную доброту. Но дело было в том, что была она по роду из схарьевцев, из Захарьиных детей Кошкиных и племянницей второго рода Захарьиных детей, Юрьевых. И выбрав ее, Малка оба главных рода схарьина, а за ними и всех заединщиков, ко двору подтягивала. Влипли они в густой мед власти и патоку ко двору близости, как мухи на сладкое падкие. А на миру – все ж как на ладони, здесь паучью сеть заговоров и закулисных сговоров не поплетешь. В противовес, знала она, что сильны при дворе орденские братья Глинские, царя родные дядья. И еще знала она, что сшибки кровавой меж ними не избежать и ждала.

Первым делом пришли к царю челобитчики, по старому проверенному пути, мол, взъярится царь, а тут ему зачинщики готовые, дьяками угаданные. Челобитчики были, как всегда, из люда торгового, а зачинщиками указали дьяки из Захарьиных на воевод Пронских, что огненный бой в тайне держали и в тайне же его и делали, да на Глинских. Все рассчитано было точно, закипел царь, да вдруг рухнул колокол с центральной звонницы.

– Дурной знак, царь-надежа, – шепнула ему мамка, – Невинных загубить хотят, вот в чем знак. Поезжай-ка ты в Коломенское. Отдохни от советчиков.

Царь так и поступил. Собрал жену молодую, окружил поезд псарями и уехал на берег реки, в зеленые поля, в любимый с детства терем. Здесь в летнюю жару, в тот год душную и тяжкую, прохладно было и благостно.

Малка сидела на берегу реки, опустив ноги в прохладную тягучую воду. Она любила это место, откуда был виден широкий плес, огибаемый затейливой петлей голубой ленты реки. Ногайская пойма, как называли ее с тех пор, как встали там сотни ногайских татар, служившие государю московскому и берегущие его дворец в Коломенском. Со стороны села Дьяково, где рассыпались дома дворцовых дьяков, раздавался мерный тюк молотков по камню. Там ставили каменную церкву по поясу Симонову братья каменщики из Симонова братства. Малка наморщила лоб, как бишь звали-то их старших? Вспомнила и улыбнулась, так запомнились ей эти двое русоголовых с волосами, подстриженными в кружок, перетянутыми кожаными ремешками по лбу. Младшего звали Бармой, а старшего – Постником. Хотя, похоже, старшим по мастерству был среди них как раз Барма. К нему все остальные каменщики так и обращались – Мастер. Да еще прозвание они себе взяли новое – зодчие. Хорошее прозвание, величавое. И храмы такие же строили, узорчатые и величавые, и не было тех храмов на земле краше. Малка вздохнула и отвернулась от высокого холма, где уже поднимались белые стены храма.