Юрий Михайлов - Свой-чужой банк Страница 9

Опять молчали довольно долго, Борис снова закурил, спросил:

– Тебе все понятно или разжевывать надо?

– Мне понятно… Спасибо за откровенность. Что с Цимбаровичем делать?

– А ничего: позвони ему завтра и скажи, что ты срочно должен приехать к нему… Он от всего открещется. Впрочем, не звони, если пойдешь к ВВГ. А идти надо: это вторая попытка… Ох, брат, не завидую я тебе!

– Ничего, брат, прорвемся. Мы тоже не валенком сделаны. Не на улице нас подобрали!

– О кэй, закрыли тему… Как ты такую девочку увел у ВВГ из-под носа?

– Он сам мне ее отдал.

– Боится, что не выдержит… Ха-ха-ха-ха, или боится, что не справится, подальше от позора, сплавил тебе…

– Ладно, не хами, она мне во внучки годится…

– Тем более приятно. Сам почувствуешь, как молодеешь…

– Ты меня подбросишь до проспекта? Там я уже до дома пешочком дойду, подышу.

– Так девочка и подбросит своего начальника… Может, еще и услугу окажет прямо в машине?

– Борь, расскажу Милке, она прибьет тебя…

– Вот этого не надо делать! Черт с тобой, будь девственником… Ты прав: не люби, где живешь…

Вернулись, увидели милую картину: две кумушки почти сошлись носами, что-то друг другу рассказывают.

– А вот и мужчины! Все порешали, революций пока не будет? – Мила засмеялась, за ней Алена, громко, искренне, не понимая, что повода для смеха нет. Пили кофе, ели мороженое. Глеб не мог оторвать глаз от девушки: он давно не видел такой незащищенной и открытой невинности. Будто она в кругу близких родственников сидит, зная, что ее никто не обидит, что ее все любят и боготворят. «Боже мой, девочка, – думал Глеб, – что мне с тобой делать? А ни-че-го… Пусть все идет, как идет. Это ее жизнь, и она должна ее прожить сама».

Борис положил еще тысячу рублей поверх уплаченного им счета, поднял руку, когда Глеб полез за бумажником:

– Вот получишь первую зарплату, тогда и проставишься по полной программе. Алена, ты в боевой готовности? Без меня здесь водку не пила? Тогда повезешь Глеба домой!

Пауза. Молчание затягивается. Включается Мила:

– Вот, балабол! Не слушай его, девочка. Езжай домой тихонько и с Богом… А мы Глеба Афанасича доставим домой, нам по пути…

– Нет, что вы, я, пожалуйста, я могу… Я просто не ожидала и испугалась, – вдруг очнулась она от шока.

– А у него дома никого нет…, – это опять Борис. Мила снова, как и при нашем знакомстве, закрыла Борису рот ладошкой.

– Ну, и что? Я взрослый человек…

– Все-все, взрослый человек, на работу завтра не опаздывай. – Глеб примирительно гладит Аленину руку. – Дома о наших болячках – лучше промолчать, тем более, сестре…

– Ну, что вы, Глеб Афанасич, я же не маленькая.

Она встала, легко набросила на плечи пиджак, незаметно тронула рукой волосы и направилась к выходу. На нее смотрели со всех столиков ресторанного зала.

– Страдания юного Вертера…, – промычал Борис.

– Выходи, козел, старый, – это Мила.

До проспекта, где неподалеку жил Глеб, доехали, на удивление, без пробок, быстро. Попрощались. Идя к дому, Глеб почему-то вспоминал, как легко села в машину Алена, как быстро завела ее и, не раздумывая ни секунды, рванула с места. Правда, перед этим она подошла к нему попрощаться, сказала две фразы: «Спасибо. – И еще одну. – Жаль, не сбылось то, что я загадала…».

Сказала только ему: ни Борис, ни Мила не слышали этих слов.

Глава шестая

Семьи, как таковой, у Гусева уже фактически не было. Глеб Афанасьевич продолжал по инерции, по старой привычке, поить жену утром чаем или кофе в постели, убегал за час-полтора до работы из дома и приходил поздно вечером, чтобы поужинать обязательно первым блюдом – супом, который он органически не мог есть в столовых. Разговор с женой за столом велся о детях-внуках, их радостях и, не дай, Господи, болезнях. Уже почти десять лет они с женой были только вдвоем: из дома ушел и младший сын, поселившийся с семьей на съемной квартире. Старшему внуку – футболисту, уже 11, посматривает на девочек, хотя до сих пор при встречах ждет от деда «Киндер-сюрприз» или Чупу. Младшие внуки – дошколята, они поздние дети: еще один – у старшего и двое – у младшего из сыновей.

На работе Глеб столько перелопачивал за день информации, столько прочитывал обзоров российской и зарубежной прессы, что к вечеру уже не мог ни читать газет, ни смотреть телевизор, ни слушать радио. Только обзор новостного блока он мог еще выдержать и то финальный, выходящий на ТВ около полуночи. Поэтому все вопросы о политике, событиях, ЧП, ДТП, ценах и т.п., которые пытались с ним вести домашние, он отметал сходу. К этому привыкли, вопросов не задавали.

Да, он еще утром знал, что на мировом рынке подскочили цены на рис. Эту информацию докладывали по линии МИДа, Минвнешторга, СВР и других компетентных органов его шефу, премьер-министру. И тот, соответственно, принимал решение. От Глеба и его департамента премьер ждал предложений: как успокоить население, как преподнести информацию, чтобы позиция правительства была умной, взвешенной и, практически, правдивой. Не правдоподобной, а правдивой. Почему «практически и правдивой»? Потому, что в заявлении правительства не скажешь, что в мире жесточайшей конкуренции мы получили такой сильный пинок под зад от наших давних вроде бы друзей и коллег из юго-восточной Азии, что сначала даже растерялись: они вдруг полностью отказались от поставок нам крупной партии риса…

И тон этой информации (пресс-релиза) со второго или третьего захода находился, одобрялся премьером и запускался в мировую коммуникационную сеть. Ну, о чем здесь рассказывать родственникам?! Глеб лишь говорил, что запасать крупы не надо: через день – два ажиотаж пройдет и все вернется на круги своя. Ему верили, но обижались за скрытность, которую особенно чувствовали его родные братья, до выхода на пенсию успевшие стать большими людьми.

Глеб Афанасьевич понимал, что часть своего, скажем так, служебного авторитета, он как-то незаметно в семье растерял. Это случилось, наверное, потому, что семья практически ничего не знала о его работе в совмине: они даже не слышали о его наградах. Но медаль и особенно орден «Знак Почета», полученный им из рук президента большого Союза, были для Глеба не пустым звуком.

Сейчас семья вдобавок стала еще осторожнее относиться к скачкам давления у отца: никаких лишних разговоров. Хотя здоровье, тьфу-тьфу, не точило закаленного в молодости горами и прошедшего армейскую службу шестидесятилетнего пенсионера. Лишь вечерами и ночью сказывалось давление, да побаливала правая голень, разбитая в футбольном детстве. Глеб никогда не насиловал себя физическими упражнениями, но последние годы он привык к палке, которую ему подобрал старший внук. Он был неразлучен с ней по утрам, разминал суставы и позвоночник. Плюс многочасовые прогулки по лесу в выходные дни… Этого пока было достаточно для соблюдения им физического равновесия.

Конец ознакомительного фрагмента.