Владимир Романовский - Наваждение Страница 9

Она и не заметила, как задремала, положив голову на стойку. И очнулась рывком, потому что испугалась, что если уснет, то Сергей возьмет ее на руки, отнесет в спальню, положит на тахту, стащит с нее кроссовки, накроет пледом, и оставит, а наутро дворецкий, угостив ее кофе, укажет ей на дверь, не дав даже пописать и помыться – и она так и не увидит, какая в этом доме ванная, и будет судорожно искать кафе с работающим туалетом.

Сергей сидел рядом и улыбался.

– Вы устали, – сказал он.

– Нисколько не устала, – возразила Фотина. – Сделайте мне кофе, пожалуйста. У меня греческое имя, я заслужила.

Сергей засмеялся, соскользнул со стула, зашел за стойку, и включил машину.

– А вы чем занимаетесь вообще по жизни? – спросила Фотина.

– Занимаюсь чем? Всяким. Картины покупаю и продаю, искусствам покровительствую. У меня родители богаты до неприличия. Я знаю, это не очень красиво – быть богатым. В христианском понимании, во всяком случае. Я все жду, когда ж они на меня перепишут состояние. Я его тут же раздам бедным служащим, мытарям, и пролетариату. И детским домам еще. Но до той поры вынужден ютиться в этой обители и изображать избалованного богатого отпрыска, бездельника, бузотера, и пьяницу.

– Вы много пьете?

– Почти не пью. Много езжу по миру, и по делам, и просто так, пить некогда. Предпочитаю южные широты, в детстве еще устал от наших зим. Русская зима утомляет. Вот ваш кофе. Расскажите о себе. Хотя нет, сперва выпейте кофе и примите душ. Там, в спальне, отдельная ванная и полный шкаф свежего белья. Есть еще отдельный шкаф с обувью, осталось от сестры, она нынче замужем в третий раз, уехала в Москву.

– В Москву?

– Это такой город.

– А ваши родители тоже здесь живут? В этом доме?

– Нет. Уехали на Ривьеру, третий год там торчат.

– В Ниццу?

В представлениях Фотины Ривьера и Ницца были понятия взаимозаменяемые.

– Нет, в деревушку какую-то. Они снобы, Ницца их не устраивает.

Фотина отпила кофе и спросила:

– А вуатюр у вас есть?

– Нет.

– Почему?

– Я далеко не езжу. Когда нужно куда-то поехать – есть метро, а поздно вечером такси. Днем тоже такси. Очень удобно, и не нужно с шофером вступать в личные отношения и делать его членом семьи, подарки покупать его дебильным детям на дни рождения, и всё такое.

Только сейчас Фотина сообразила, что Сергей – помытый, причесанный – сменил одежду. Шелковая рубашка, светлый пиджак, черные брюки. Едва уловимый, очень приятный запах одеколона. Она не знала, радоваться ей или нет. Раз оделся – значит, совокупляться в данный момент не собирается, иначе вышел бы из ванной с полотенцем вокруг чресел, эффектно поигрывая мускулами. С другой стороны, он ведь обещал Летний Сад и Сестрорецк – и держит слово. Это тоже хорошо, но может он действительно хочет просто провести с ней день, а не затевать любовные отношения? Высокоморально, но в тоже время обидно как-то. И что за свежее белье, и что за сестрина обувь в спальне?

Она залпом допила крепкий кофе. И сказала:

– Ну, показывайте, где у вас тут душ.

Он повел ее – действительно, в спальню, только спальня была огромная, как заводской склад. Справа дверь в ванную – он ее распахнул, и обнаружилась площадь размеров впечатляющих. Собственно ванна занимала едва ли десятую часть помещения.

– Вот шкаф с бельем, – сказал Сергей, открывая шкаф. – А вот обувь.

Стенной шкаф с обувью был точь-в-точь как в фильмах, американских и французских, про женщин, помешанных на туфлях. Полки, полки, а на них туфли, туфли вместо книг или, скажем, графинов и тарелок на подставках. И подсветка.

– Полотенца в ванной, – добавил Сергей. – Валяйте. Да не стесняйтесь вы, Фотина. Все свои.

И вышел.

Почему нет. Что ж – отказывать ему, говорить, что ей пора на работу? А если он обидится – позвонит главе отдела, Марине Владиславовне, и та не станет увещевать Брянцева, и опять – шестьсот тысяч, суд, место заключения.

При случае надо будет ему напомнить – мол, как там дело с «Комиссией».

Фотина быстро разобралась с кранами, разделась, встала под душ. На полочке обнаружился невиданный какой-то шампунь, и вообще много интересного. Приятно принять душ в середине дня. Приятно после душа рассматривать себя в зеркале – от пола до потолка – подтягивая живот и поднимая руки, чтобы меньше отвисали сиськи. Распрямляя плечи. Принимая стеснительные кокетливые позы. С педикюром беда – следовало бы починить, но сейчас, наверное, времени нет. И инструментария с собой нет. В этом доме наверняка есть инструментарий, но не просить же Сергея его искать – мол, мне нужно педикюр поправить.

На специальном креплении висел у зеркала фен для волос. Фотина попробовала его включить, но у нее ничего не получилось. Боясь сломать, она повесила фен на место.

Она изучила свои трусики, и решила, что они вполне еще чистые. И надела их. Лифчик тоже чистый. С носками хуже, но тоже ничего. Смутно на что-то рассчитывая, не решаясь даже для себя самой определить это словами, Фотина не стала надевать носки и кроссовки – просто закатала джинсы к коленям и вышла в таком виде в спальню, а затем в холл – в рубашке, куртке, и подкатанных джинсах, босиком. И вернулась к стойке, и села.

Сергей ходил быстрым шагом вдоль окон, разговаривая с кем-то по телефону.

– Нет, никаких поблажек им не будет, еще чего! Пусть заканчивают в срок. Грузы зябнут уже вторую неделю, грузы сами по морю не ходят! Им нужно судно – готовое судно, с мотором и навигатором…. А я откуда знаю, какие там параметры! … У меня записано, но мало ли что … Я не обязан … я ведь не инженер, не так ли! Тебе за что деньги платят? … Хорошо, я им сам сейчас позвоню. Хорошо, подожди, дубина. Держи телефон возле уха.

Он стал набирать номер, но заметил Фотину с мокрыми волосами и быстро подошел к бару, улыбаясь.

– Дела, простите. Я недолго, только вот закончу переговоры. Хотите кампари?

– Вы обещали вина.

– Да, конечно.

Он положил телефон на стойку, нырнул в бар, и выволок бутылку белого шардоне, охлажденного. Мгновенно ее откупорив, он достал из бара бокал, поставил перед Фотиной, и налил.

– Я сейчас.

Он набрал номер и отошел от бара. Заговорил по-французски. Фотина поняла, что французский у него беглый. Всю суть разговора схватить не удалось, но по частям улавливаемых ею фраз она разобрала, что «эти свиньи» понятия не имеют, чем занимаются, и что «моментально» означает «моментально», а не в будущем квартале. Потом он перезвонил давешнему абоненту и повторил ему примерно тоже самое по-русски, про свиней и моментальность. К бару он вернулся задумчивый, и с виноватыми глазами.

– Простите меня, Фотина…

– Нет, ничего страшного…

– Дело в том, что в Сестрорецк мне теперь ехать нельзя, нужно сидеть дома и ждать звонка. Меня могут вызвать на встречу в любую минуту, до четырех утра, документы все здесь … Такое вот несчастье. Пожалуйста, простите меня.

– Ничего страшного, – сказала разочарованная Фотина. – Я сейчас пойду…

– Нет, пожалуйста, останьтесь. Мы и здесь сумеем прекрасно провести время, посмотрим комедию, послушаем музыку, а может я вам поиграю на рояле. Я пообещал, приволок вас сюда, сказал что на минуту, а сам завяз, нужно это как-то … виноват я перед вами, умоляю вас дать мне возможность исправить положение. Пожалуйста, останьтесь.

– Если не очень долго.

– Сколько хотите. Сколько сможете.

– Я только домой позвоню.

– Да, конечно, звоните.

Фотина стала звонить домой, а Сергей деликатно отошел к окну и тоже стал кому-то звонить.

Матери, Крессиде Андреевне, не понравились скрытые намерения и тон дочери, и она обозвала Фотину шлюхой и подстилкой. Фотина в ответ, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, сказала яростно, что да, она блядь отпетая, и сейчас напьется и переспит с половиной города всем назло, а вернется к одиннадцати, не раньше, и чтобы мать накормила Кольку, потому что он сам не попросит, а она все-таки бабушка, а не хуй собачий, и это ее обязанность – внука кормить, когда Фотины дома нет. И что Фотина тяжело работает одна за всех, света белого не видит, и ни в служанки, ни в поварихи никому не нанималась.

Затем, дамы и господа, оказалось, что на верхнем уровне особняка наличествует крытая стеклом веранда с креслами, столом, и черным концертным роялем. Там же имелся прожектор и экран, с помощью которых можно было смотреть французскую комедию авторства смешливого калифорнийского еврея Франка Уэббера, которому почему-то удавались именно французские комедии, и совершенно не удавались их американские римейки, и который был известен во Франции и России как Франсис Вебер. Комедия была веселая, с тонким временами юмором, приятными кадрами и приятными актерами и актрисами, с которыми хотелось дружить, ходить к ним в гости, и есть с ними французские пирожные, и Фотина с Сергеем хохотали от души. Дворецкий принес на веранду закуски и вино и тактично скрылся.