Владимир Антонов - Дом на Дворцовой Страница 9

Впервые за много лет вдруг он почувствовал себя кому-то нужным, Катя не в счёт, и, разволновавшись до сильного сердцебиения, он начал собираться, даже не задумавшись о возможных последствиях. Через неделю, основательно подготовившись по сельскохозяйственному вопросу, Андрей Владимирович составил список подарков на случай, если ему удастся повидаться с дочерями. Екатерина Александровна сделала всё, чтобы его отговорить, но, убедившись в бесполезности этой затеи, помогла собрать чемодан. В назначенный день они отправились в порт, откуда собирался отойти небольшой пароход, направляющийся в Ленинград с грузом запасных частей для паровозов и тракторов. Из Ленинграда он должен будет добраться до Москвы поездом. Не успев отъехать далеко от дома, Андрей Владимирович вспомнил о забытой на столе тетради со сделанными ещё вчера записями тезисов предстоящего серьёзного разговора с комиссаром Яковлевым. Он попросил остановить машину и быстрым шагом направился обратно к дому. Жена осталась в машине. Через пятнадцать минут он всё ещё не вернулся. Екатерина Александровна вдруг занервничала. Она вышла из машины и с замирающим сердцем направилась вслед за мужем. Андрей Владимирович лежал на пороге квартиры, сжимая в руке свёрнутую в трубочку тетрадь. Приехавший через десять минут доктор, констатировал смерть от инфаркта. Вероятно, на нервной почве и от преклонным возрастом изношенного сердца.

8

Шли годы, дети подрастали. Гале было семнадцать, когда она сообщила матери, что, как только ей исполнится восемнадцать, она тут же выйдет замуж. За кого – пока не скажет, но скоро с мамой познакомит обязательно при первой возможности. Как позже оказалось, мужем Гали стал молодой, подающий большие надежды оперуполномоченный НКВД. Революция продолжала своё грязное дело, бросая в объятья работников ордена карающего меча дочерей погубленных этим мечом лучших представителей своего народа. Свадьбу играли по партийно-нквдэшному. С портретами усатого, знамёнами и лозунгами типа: «Советская семья – ячейка коммунистического общества!», «Молодожёны – пример для подражания советского подрастающего поколения», «Поставим заслон разврату на рабочем месте!», «Безбрачие – причина венерических болезней!». Пили не много, «горько-горько» не орали. Но произнесли дежурные тосты за грядущую победу коммунизма. За того же усатого и его здоровье, за доблестный комиссариат внутренних дел и прочую нечисть. Нина плакала, но гости думали, что от счастья. Григорий скрипел зубами, но улыбался. Ближе к концу свадьбы новоиспечённый молодожён, до этого отчаянно молчавший, но внимательно слушавший других, решился на то чтобы произнести тост:

– Товарищи родственники и сослуживцы! Попрошу внимания! Вы сегодня все тут произнесли много правильных слов и речей. Особенно товарищ Васильченко хорошо сказал про гадов, недобитых товарищем Сталиным. Я этот тост горячо поддерживаю полностью. Но от себя, в частности, хочу добавить, что и мы с Галкой будем душить гадов по партийному и по комсомольски! Уж поверьте мне – ещё как будем! – душитель свёл кисти рук вместе и согнул пальцы так, чтобы было понятно, как он будет разбираться с гадами. – Я лично обещаю товарищу Сталину, что вот этими самыми руками буду их уничтожать. Только потом я смогу обнимать ими горячо любимую жену Галину…

Закончив речь, молодожён оглядел застолье. Убедился в лояльности собравшихся по отношению к высказанному. Потом выпил.

В общем, свадьба удалась.

Дела у Григория шли в гору. Правильно выбранная схема в задействовании цыганской общины работала бесперебойно. Денежный ручеёк постепенно превращался в речку. Жизнь приобретала радужную окраску. «Трёхзвёздный» коньяк сменил этикетку на «Отборный». Амбиции возрастали с каждым днём. Ключевая фигура в цыганской общине – Барон (уже известный нам по вологодской «операции» Бахтало) – снисходительно смотрел на ухаживания Гришки за своей красавицей дочерью, носящей имя воспетой великими Кармен. Почти всё, что он зарабатывал, используя цыган, к цыганам же и возвращалось в лице Кармен, задаренной им сверх всякой меры. На фоне безумствующего от страсти Гришки, положение в его семье выглядело ужасающим. Денег не хватало ни на одежду детям, ни на еду. Нина вечерами работала в Эрмитаже уборщицей только для того, чтобы хоть как-то существовать. Остатки ювелирных изделий, доставшихся ей от отца более двадцати лет назад, муж насильно экспроприировал в пользу всё той же Кармен. Нине ничего другого не оставалось, как просто ждать, когда утихнет эта дьявольская страсть. Шёл 1941 год.

Григория призвали в августе и сразу же отправили на фронт. Прощание в семье было недолгим. Зато долгими были проводы у цыган. Проводы и слёзы, слёзы…! Плакал весь табор. Дочь Барона Кармен была «убита» предстоящей разлукой. Она уговаривала отца сегодня же в ночь сняться и всем табором уйти в Вологду, забрав Гришку с собой:

– Если ты этого не сделаешь, – твердила она, зарёванная, – я уйду на фронт с ним, и ты меня больше не увидишь никогда.

– Прекрати истерику! Не он один идёт. Сейчас все идут и мы тоже пойдём, когда наступит наша очередь. А женщины наши будут молиться и ждать. Так всегда было и так всегда будет! – ответил отец цыганки. – Ты тоже останешься и будешь ждать! И это моё последнее слово. Иди прощайся!

Дьявольская страсть, поглотившая Григория и разрушившая его семью, не утихла. Напрасно Нина надеялась и ждала. Она покинула Гришу вместе с отлетевшей в первом же бою душой, израненной этой всепоглащающей страстью. Григорий Козлов погиб в августе сорок первого под Малой Вишерой и был похоронен в братской могиле. Его возлюбленная Кармен приняла известие о его гибели спокойно. Люди из Табора говорили, что она знала день и час его гибели заранее. На то она и была цыганкой, предсказывающей будущее. Она перестала разговаривать с людьми, в том числе и с отцом. Перестала реагировать на происходящее, перестала есть. Она умерла от истощения в Ленинграде незадолго до того, как началась блокада. Чёрного мрамора памятник Кармен стоит сразу при входе на староохтинское кладбище.

После похоронки Нина решила покинуть Ленинград, но состав смог отъехать совсем недалеко. Начали падать бомбы. Поезд остановился и дальше не поехал. Те, кто уцелели, вернулись в Ленинград. Козловы уцелели и тоже вернулись. Начиналась голодная блокадная жизнь. Как ни странно, но именно те, кто сделал жизнь Нины ничтожной и жалкой, я имею в виду всех, имеющих отношение к карающим органам советской власти, они же и помогли выжить в жуткие времена блокады. Муж дочери Галины – старший оперуполномоченный НКВД Сергей Павлович Вилов – всю блокаду «прослужил» в Ленинграде. С успехом «душил» и обезвреживал «врагов народа», среди которых иногда попадались и настоящие враги. Малой части его пайка хватило на то, чтобы выжило многочисленное семейство Козловых.

9

Блокада застала младших сестёр в возрасте, когда внешние обстоятельства формируют обрамление к полученному по наследству характеру, а сам характер каким либо изменениям уже неподвластен. Он уже есть и навсегда таким и останется! Четырнадцатилетняя девочка-подросток Лариса – яркое тому подтверждение. Неуступчивая в споре, непримиримая в борьбе за то, что считала своим, она переживала голодные времена тяжелее всех. Она постоянно подозревала сестёр, мать и маленького брата в посягательстве на её корочку хлеба или её кусочек сахара. Устраивая тайнички по всей квартире по принципу лучшей сохранности яиц в разных корзинах, Лариса тратила своё свободное время на плановую и внеплановую инспекции каждого из тайничков. Она это делала многократно в течение дня. После чего, обуреваемая подозрениями, устраивала допросы среди близких ей людей, обвиняя всех и каждого. Нина смотрела на гадкие проделки дочери с отвращением, пытаясь понять, как у неё могла родиться такая дочь и почему: «Ведь Гришка – отец Лариски, хоть и был балбес редкостный, всегда и всех любил. Всем доверял. Даже цыганам своим, на которых «пробы ставить не куда». А эта ну просто исчадие чёртовское какое-то. От жадности на жабу похожее. Ведь создатель поглядит-поглядит, да и, прости меня, господи, накажет. Ой, что я говорю!» – сама испугалась своих мыслей Нина.

– Ларочка, что ж ты всё время к Юре пристаёшь? Не брал он твоего, никто не брал! Когда ты, наконец, угомонишься?! Пошла бы лучше в соседний двор, там дом вчера разбомбило. Поищи, чем вечером печку растапливать будем. Заодно к тёте Насте зайди, она мыла обещала дать… – подобными словами Нина пыталась хоть как-то отвлечь распоясовшуюся дочь и умерить её пыл. Но всё было бесполезно. Лариска изводила всех, доводя свои претензии по очереди к каждой из сестёр и маленькому братишке до полного абсурда. С наступлением сильных морозов стало ещё тяжелее и напряжённей. Однажды Нина застала Лариску со шваброй в руках, размахивающей этой шваброй перед плачущим братом и пытавшейся его защитить Маришкой.