Владимир Козлов - Седьмое небо. Танго скорпионов Страница 9

Наблюдательный Влад заметил, как стаи сапсанов кружили над вышкой и, когда он несколькими выстрелами разогнал стервятников, залез на вышку. И чуть не задохнувшись от запаха разлагавшего трупа начал созывать всех геологов.

…Официальное заключение судебной медицинской экспертизы подтвердит, что причина его смерти будут не только наркотики, а и укусы комаров. Анюту отпустят из тюрьмы, только через два месяца, когда будут готовы результаты всех экспертиз. Никто ни из правоохранительных органов и больших чиновников не понесёт за эту роковую ошибку наказания и мало того, даже извиниться перед ней никто не удосужился. Но это её уже не интересовало. Главное она была на свободе и без всяких мытарств восстановлена на прежнюю работу.

Песня для Анюты

В ресторане небольшой группой музыкантов исполнялся шансон. Женщина средних лет, приятной наружности пела песню Любаши Успенской, «Падает снег». Внешность певицы, были очень схожи с данными знаменитой артистки, но голос был большой противоположностью, как она только не пыталась изобразить Успенскую. И любой человек хотя бы чуточку разбиравшийся в музыке, легко мог угадать, что этой женщиной исполняется обычный ресторанный ширпотреб с явной фальшью. Столик геологов не слушал её, они вели свои разговоры и иногда поглядывали в сторону Анюты и её соседа по столу. Седовласый Боб раздражённо затушил в пепельнице сигарету прокашлявшись, изрёк:

– Любаша женщина неповторимая, и её песни останутся на все века. Не знаю, как вы братики, а я лично терпеть не могу, когда женщина поёт фальцетом, – сказал Боб геологам, – зачем портить песню великой певицы. Любаша Успенская если бы услышала здесь такую чернуху, в айсберг бы превратилась от возмущения.

– Я что-то не знаю такой певицы, – сказал геолог Герман, который, до Дудинки, раньше работал на Курейке, и на Хатанге и считал себя закоренелым полярником.

– Значит, жизни не видал, – ответил ему Боб, – Любашу слушать одно удовольствие. Её песни не обрастают плесенью, не смотря на их возраст. Они всегда популярны и красивы, как сама Люба.

– Что ты ему объясняешь Боб, сказал Алёша Маркин, самый старший по должности геолог. – Молодёжь сейчас любит металл и песни с казахским текстом. Им Земфиру подавай или Децла.

Герману не понравилась подковырка своего начальника, и он чуть задёрнув змейку на своей штурмовке, обиженно произнёс:

– Я давно вышел из этого возраста, чтобы слушать их, – но Шаляпина и Стравинского тоже не слушаю, как и вы. А популярных певцов всех знаю.

– А Роберта Яшина знаешь? – спросил Маркин.

– Льва я Яшина знаю, а Роберта не знаю.

– Да вот он сидит, – обнял Маркин Боба.

За столом раздался громкий смех геологов.

– Откуда мне знать, что Боб это Роберт, да ещё Яшин, – смутился Герман, – я же в экспедиции работаю, а не в паспортном столе. – Герман окинул быстрым взглядом Маркина и, прикуривая от зажигалки сигарету, утвердительно помахивал своей головой:– Согласен Алексей с тобой. Боб здорово владеет своим инструментом, но он знаменит только в тундре, а голоса у него совсем нет.

– Если человек поёт душой, то это посильнеё будет любого красивого голоса, у которого нет души, – объяснил Боб, – так примерно говорил Утёсов.

– Боб, а слабо тебе сыграть здесь на своём аккордеоне? – спросил Костя Рысев.

Боб чуть задумался над неожиданным выпадом геолога, но не спасовал. Ловя вилкой зелёную горошину в салате, ответил.

– Да не то чтобы слабо, а просто не хочется хлеб отбирать у местных музыкантов. Вы же хорошо знаете, что мне покоя не даст этот люд, что находится в ресторане.

– А ты пару вещей всего сделай, – прилип к нему Маркин, – для нас румбу с чечёткой исполни и для Анюты. «Седьмое небо». Ты же сам говорил, что тебе нравится смотреть на Анюту, когда у неё тают от этой песни её зелёные глазки.

Маркин отобрал у Боба салат с зелёным горошком, налил ему в рюмку водки, и протянул на вилке дольку свежего огурца.

– Хватит, канцерогены есть, этому горошку, наверное, уже лет пять. Пей и закусывай свежими продуктами, а я пойду к музыкантам о твоей концессии договариваться. Боб видал, как Маркин вместе с метрдотелем разговаривал с лабухами, а потом вышел из зала и вернулся с аккордеоном.

– Концессия получена Боб, – поставил он аккордеон около музыканта, – теперь уважь геологов и нашу Анюту.

Боб засучил рукава свитера, оголив свои татуированные руки напоказ зрителю и, взяв инструмент из рук Маркина, накинул ремни на плечи. Ловко пройдя по клавишам, он посмотрел в зал и, увидав на лицах посетителей неподдельный интерес, не спеша, зашёл на пятак сцены. Отрегулировав микрофон под свой рост, он обратился к захмелевшей публике:

– Уважаемые друзья я проездом с Аляски решил заглянуть в ваш прекрасный заполярный город, чтобы встретиться с близкими мне геологами. Это Лёха Маркин влюблённый без ума в тундру и Костю с дикой кошачьей фамилией, у которого нет когтей и клыков, но есть густая борода и неуёмная притягательная сила к уговорам. Они силком меня затолкали на эту эстрадную трибуну, чтобы я исполнил свою коронку румбу. Кому не понравится моя игра, прошу не свистеть и не кидать в меня разными объедками со стола. Я по вашим глазам пойму реакцию и если, что сам остановлюсь.

– Давай дед, мочи румбу, – раздавались выкрики из зала.

Он растянул меха и заиграл очень ритмичный танец, который ему подыгрывал барабанщик на своей установке. Перебирая, умело пальцами он своей игрой околдовал весь ресторан. Все замерли и зачарованно смотрели на музыканта с «Аляски». Виктор с Анютой тоже затаённо слушали его великолепную игру. Виктор не только слушал бородача, но и разглядывал его исколотые руки и изборождённое морщинами лицо. Он напрягал память, где он встречался с этим дедом. На его памяти не было знакомых музыкантов – аккордеонистов, кроме тех, кто в далёком детстве работал в пионерском лагере. Но они в его памяти давно стёрлись.

«Этот дед, возможно, раньше работал в оркестре Олега Лундстрема или Георгия Гараняна, на чьих концертах мне приходилось не раз бывать», – думал он.

Но когда дед под румбу стал бить ногами чечётку в такт музыки и восклицать азартно на весь зал «Ай»! и «Оп»! он отмёл свои предположения.

– Я точно его знал раньше и возможно даже близко, – сказал он Анюте, минимально приблизив своё лицо к её уху.

– Прекрати гадать? – оторвала она на секунду взгляд от музыканта, – посмотри лучше на танцоров?

Виктор только сейчас сообразил, что она без всяких церемоний перешла с ним на «ТЫ», и это его радовало. Он как бы в знак благодарности чуть сжал её ладонь и вновь переключился на зал.

В это время началось невообразимое. Все бросились в пляс. Боб зажёг своей великолепной музыкой весь зал. Каждый выделывал ногами, как мог, и трезвым забавно было смотреть на этот пьяный экспромт. Боб опасаясь, что хорошая музыка может превратиться в балаганный шлягер, сомкнул меха аккордеона. Мгновенно ему захлопал весь зал, а некоторые начали наперебой заказывать ему свою любимую музыку, кидая на пятак скомканные купюры разного достоинства. Услышав живую музыку, из зала ожидания потянулись в ресторан другие пассажиры.

– Я прошу прощения, – обратился он к публике, – но я имею право исполнить только две вещи, одну из которых вы сейчас только слышали. Вторую вещь я посвящаю королеве тундры Анюте, – девушке-геологу с проницательно-красивыми и добрыми глазами.

Ему опять громко захлопали. Он сошёл с пятака и, пробравшись меж столиками, оказался около Анюты и Виктора.

– Боб ты меня смутил своими словами, прошу тебя, не заставляй меня принародно плакать? – еле слышно взмолилась она.

– Не могу Анюточка, – сказал он, – за твои слёзы уже уплачено, но ты их можешь спрятать за широкой спиной своего друга, – и он окинул пытливым взглядом Виктора

Аккордеонист сделал вступление и запел чисто мужским голосом, в котором не было ни бархата, ни слащавости. Была музыка, под которую он словно из нутра дарил песню Анюте.

Она сидела распалённая, подперев голову руками, и слушала свою любимую песню. Он пел о любви двух сердец, для которых бог создал седьмое небо.

…Он стоя пел для Анюты, иногда переводя взгляды на Виктора. Анюта так голову и не удосужилась поднять, а он продолжал петь, бередя души гостям ресторана и конечно Анюте. Взоры посетителей зала были устремлены на Анюту, она это чувствовала и сидела неподвижно, только плечи её иногда вздрагивали. Затем, не выдержав, прижалась головой к спине Виктора, тем самым, спрятав своё лицо от глаз любопытных. Он сквозь одежду чувствовал её горячее и влажное лицо. Но после её пряток, все взгляды публики сосредоточились на нём. Для него это было пыткой, но он с ней совладал с помощью вина и сигареты. Боб стоял около их столика уже с закрытыми глазами, что давало Виктору возможность тщательней рассмотреть лицо музыканта. Широкий шрам Боба, тянувшийся от крайней половины лба, пробивший себе дорожку через бровь до века ему ничего не говорил, так же, как и наколки на руках, какие были почти у каждого зека. Но его голос рассеивал все сомнения. Он, бесспорно, его слышал.