Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи (сборник) Страница 9

– Наверное.

– Не знаю, почему, но однажды вечером, когда мне было совсем грустно и тоскливо, я решился и рассказал обо всем твоему отцу. Я не видел в нем отца, но он всегда был мне другом. Он усмехнулся и сказал, что все будет хорошо.

– И что? Он пригнал «Роллс-Ройс»? «Феррари»? «Ламборгини»?

Арт засмеялся.

– «Роллс-Ройс»… У него не было даже приличного костюма, не то, что машины. Нет. Он не открывал двери ключами, ты же знаешь. Он их ломал.

– И что же он сделал?

– Не обижайся, Сандрик. Ты хоть и его сын, но тебе до него пока далеко. Он сказал мне: «Через неделю она будет твоей. Есть два способа покорить женщину. Тебе подойдет второй. Он несколько более длительный, чем первый, придется потерпеть. Но в любом случае – не больше недели. Ты готов?». Он еще спрашивал! Я не поверил ему. А он процитировал мне Киплинга: «Но знатная леди и Джуди О’Греди во всем остальном равны». И добавил: «Киплинг не мог ошибаться. Не зря же он до сих пор – самый молодой из всех Нобелевских лауреатов в области литературы». А я все равно не верил: ни Киплингу, ни литературе, ни тому, что женщину можно увлечь одними только словами.

Арти замолчал. А мне не терпелось узнать, что было дальше. Я не сомневался, что отец нашел выход. Но только не знал, какой. Видимо, и впрямь мне было до него далеко.

– Ну, и?

– Он ушел в другую комнату, и через полчаса вернулся с листком бумаги. Перепиши это своим почерком, сказал он. Я переписал. Там были какие-то стихи. Что-то про любовь. Я не помню, что.

Не стоило его за это винить. Прагматики вроде Арта не запоминают даже Агнию Барто. Я не уверен, что та девочка помнила эти стихи, но знаю наверняка, что она их ХРАНИЛА. Да, пожалуй. Они, наверное, и сейчас где-нибудь пылятся в ее секретере: между листами с банковскими отчетностями и каталогами дорогих магазинов. Но пылятся, а не валяются на помойке.

– Он сказал мне, дай ей это завтра. И не своди с нее влюбленных глаз. Пусть она купается в твоих глазах. Я так и сделал. Девочка прочитала и посмотрела на меня с удивлением, но не более того. С удивлением. В тот же вечер он дал мне другой листок. Это было уже настоящее любовное письмо. Смешно! Оно было написано без знаков препинания. Он сказал, расставь их сам, где считаешь нужным; если это сделаю я, пропадет эффект естественности. Я и расставил. Наверное, забыл половину. А те, что не забыл, поставил не туда. Он засмеялся и сказал, что неплохо бы еще в двух местах капнуть, будто слезами. Это была шутка. Не знаю, почему я это делал… Я так и не верил, что что-нибудь получится. Я чувствовал себя дураком, когда на перемене вручал ей это письмо. Но вручил. И, знаешь, она посмотрела на меня уже по-другому. Было еще третье письмо, самое пылкое и страстное. Честно говоря, я уже не думал, что его можно превзойти. Ведь все шло по нарастающей. Тогда каким должно было быть четвертое?

– Действительно. А что было в четвертый день?

Арт помотал головой. Кровь остановилась, но нос сильно распух, и он по-прежнему говорил гнусаво.

– Ничего.

– Как ничего? – опешил я.

– А вот так. Ничего. Он сказал мне: «А теперь забудь о ней. Если случайно поймаешь ее взгляд, медленно и со вздохом отводи глаза. Если она будет тебя о чем-то спрашивать, отвечай задумчиво и невпопад. Что-нибудь вроде: «Пятью пять – двадцать пять, шестью шесть – тридцать шесть, семью семь – сорок семь, и все в таком духе».

– Интересно. И что?

– Я так и поступил. У меня же в запасе было еще четыре дня, если ты помнишь.

– Ну и?

– Он называл это извечным танцем любви. «Женщина не сдвинется с места, если ты будешь за ней бегать. Но стоит тебе сделать шаг назад…». А на седьмой день случилось вот что. Накануне вечером он сказал маме, что отвезет меня в школу. А утром встал ни свет ни заря и исчез. Оставил записку, чтобы обязательно дождались его. Мама была, как на иголках. Она поминутно всплескивала руками, ругалась на него, ругалась на меня, – словом, нервничала. Она хотела сама отвезти меня, но… Я не позволил. Иначе все пропало бы впустую. Я решил играть до конца. Была уже половина девятого, когда он появился на пороге. «Готов?» – спросил он. «Тогда побежали!». Мама стала причитать, что из-за его дурацких затей ребенок опоздает в школу, что мне влепят замечание, что снизят оценку в четверти… Но он ее будто не слышал. В глазах у него бегали какие-то чертики. Мы спустились вниз и вышли из подъезда. И знаешь, что там было? Две большие пожарные машины! Он открыл дверцу и подсадил меня. Я оказался зажатым между здоровыми мужиками, одетыми в брезентовые куртки и с касками на головах. От мужиков пахло потом, перегаром и луком. Они шутили и весело матерились. Водитель врубил сирену, и мы помчались по городу, не обращая внимания на пробки. Твой отец тоже надел брезентовую робу, каску и стал таким же, как они. Он тоже шутил и весело матерился. «Когда мы подъедем», – сказал он, – «не торопись. Я выскочу первым и открою тебе дверь. А ты выйдешь из машины важный, как султан Брунея. Если потом твоя девочка спросит, что случилось, небрежно ответишь, что все машины в разъезде, поэтому пришлось воспользоваться пожарной, чтобы не опоздать. Если после уроков она предложит тебя подвезти, не соглашайся. Не играй с женщиной на ее территории; там она обязательно уложит тебя на обе лопатки. Пойдешь пешком. Я буду ждать за углом. Когда вокруг никого не будет, сядешь и поедем домой. Запомнил?». Я кивнул. Меня вдруг охватило ощущение… Игры. Радости. Легкости всего происходящего. В тот момент я начал верить, что не всех Дедов Морозов убили на финской границе, парочка еще осталась.

Конец ознакомительного фрагмента.